Читать книгу Александр и Таис. История одной любви. Книга первая - Ольга Эрлер - Страница 4

Первый день ее новой жизни выдался погожим: щедрое солнце заливало беломраморный Эфес и сочную зелень окружных гор – какая отрадная и обнадеживающая картина.

Итак, здравствуй, Азия, здравствуй, новая жизнь!

Корабль причалил, и Таис уверенно спустилась по пружинящим мосткам на пристань, огляделась вокруг, выбирая, к кому обратиться. В порту бурлила жизнь: потные грузчики сносили товар, сборщики налогов придирчиво осматривали и пересчитывали амфоры и тюки, менялы зазывали прибывших купцов, всюду, грохоча оружием, сновали солдаты. Таис оглянулась на обезьянку, испуганно закричавшую с корабля. Их и мальтийских собачек часто брали в морское путешествие для развлечения. Под навесом склада в ожидании погрузки сидела группа рабов, не азиатов, не выносливых скифов, а греков. Не иначе, как взятые в плен греческие наемники персидского царя. Персы всегда высоко ценили греческих гоплитов и их руками наводили порядок в своей империи, а те охотно шли на службу к самому богатому царю Ойкумены.

Только сейчас все изменилось. Македонский царь Филипп в результате 20-летних войн объединил разодранные на коалиции, постоянно враждовавшие между собой греческие полисы. Войны в Элладе происходили каждый год, подтверждая правоту философа Гераклита, назвавшего войну «отцом всего». Одна Пелопонесская война (431—4041) между Афинской и Спартанской коалицией длилась почти 30 лет.

После неожиданного убийства Филиппа, его преемник Александр впервые вынес войну за пределы Эллады и повел объединенные эллинские силы на заклятого врага Греции – Перса, перед которым греки дрожали или заискивали в последние 100 лет. Поход был задуман как акт отмщения Персу за разорение Эллады, учиненное 170 лет назад во время греко-персидских войн (500—490 и 449—448), победы в которых до сих пор воспевались кефаредами как самое славное деяние эллинов. Жизнь показал, что жажда мести, как и жажда наживы, не стареет. У Александра имелись и личные счеты к Персу: он был уверен, что убийца Филиппа был нанят персидским царем. На нем, как на сыне, лежал святой долг мести. Александр с ходу блестяще выиграл первое сражение у Граника, всего за три месяца в триумфальном шествии прошел пол-Малой Азии, от Геллеспонта до Эфеса, на причале которого сейчас стояла афинянка Таис и озиралась вокруг.

Приметив группу македонских фалангистов, изнывающих от жары в своих доспехах, Таис решительным шагом направилась к ним. Она выбрала стоявшего спиной молодого человека без брони и оружия и, потому, не такого страшного. Вместо «густогривого» шлема на его голове красовался легкомысленный берет-кавсия. Именно он и решил дело.

– Хайре! – поздоровалась девушка ему в спину.

Молодой человек обернулся и удивленно уставился на нее. Настолько удивленно, что даже забыл ответить на приветствие. Да и Таис как будто язык проглотила, опаленная взглядом его огненных глаз. Солдаты с удивлением и интересом следили за немой сценой.

– Я… ищу македонского командира Птолемея, сына Лага. Ты его случайно не знаешь? – наконец пролепетала девушка, когда таращиться и молчать стало просто неприлично.

– Знаю, – ответил молодой человек неожиданно низким голосом.

– Ты… не поможешь мне его отыскать?

– Конечно. Это рядом, я тебя провожу.

Он махнул солдатам, так и не вышедшим из оцепенения, и, не найдя сопровождающего девушку раба, сам подхватил вещи незнакомки. Они направились к лагерю.

– Ты кто?

– Таис, Афинянка, – с запинкой ответила она, удивляясь собственному имени. – Только что прибыла на этом судне из Афин.

– Из Афин! По морю, запруженному врагом? – воскликнул македонец.

– Я умышленно выбирала самые убогие посудины и так, от острова к острову, благополучно добралась, хвала Богам.

– А если бы попалась персам?

– Тогда бы мне не поздоровилось. Сам знаешь, что все делают с пленными женщинами. Рабство бы удачей показалось.

– И ты не побоялась… Что же тебя так тянуло сюда?

– Наверное, судьба, – неопределенно ответила девушка.

Они прошли причалы, доки, склады и подходили к огромному палаточному лагерю, ровными квадратами разбитому на широкой, изрядно вытоптанной равнине.

– И как в Афинах?

– О! Под большим впечатлением от победы Александра у Граника. Очереди стоят, чтобы посмотреть присланные им трофеи персидского вооружения. Как странно, – вдруг промолвила Таис, глядя на море, в сторону, где лежала Греции и куда клонилось послеполуденное солнце. – Берег чужой, а море мое, родное с детства.

– Я вижу, ты любишь море.

– О, да! И оно меня, как видно, раз доставило сюда без приключений. А ты? Плавать умеешь?

– Я и читать умею! – ответил македонец со смехом. Его пронзительные глаза заискрились, широкая улыбка удивительным образом изменила красивое горбоносое лицо. Таис невольно засмотрелась на его.

– Пожалуйста, не подумай, будто я, как многие мои высокомерные соотечественники, считаю македонцев полуварварами. Я вас не знаю и потому не имею права судить. Но я слышала, что ваш царь учился у самого Аристотеля. А, как говорят, каков царь, таков и народ. И Птолемей вполне образованный человек.

– Ты его откуда знаешь, бывала в Македонии? – он задавал вопросы таким тоном, что невозможно было не ответить.

– Нет, мы с ним в Афинах познакомились. Он сопровождал Александра, когда тот приезжал подписывать мир после Херонейской битвы.

– Четыре года назад, – кивнул парень и усмехнулся каким-то своим мыслям.

Они шли по полупустому лагерю. Основная масса солдат упражнялась на плацу, оставшиеся занимались приготовлением еды, стиркой, кормили животных, приводили в порядок оружие, что-то строили. Встречные воины отдавали честь молодому человеку (и улыбались?) Видимо, офицер, поняла Таис.

– Мы пришли. Это палатка Птолемея, и он дома.

Девушка неуверенно кивнула, поблагодарила за помощь, потом спохватилась2:

– А как же тебя зовут? Ты ведь первый человек, которого я встретила в Азии…

– Александр.

– О, как вашего царя, – рассеянно заметила она. – Благодарю, и пусть хранят тебя боги.

Она приняла от него свой баул, вздрогнула, нечаянно коснувшись его руки, смущенно улыбнулась, а потом быстро повернулась и пошла прочь.

Шафранового цвета платье, легкое покрывало, обмотанное вокруг бедер и переброшенное через плечо, косынка на черных кудрях – обыкновенная эллинка. Обыкновенная, да только все в ней было каким-то необыкновенным: ясные серые глаза, нежные черты лица, открытая улыбка и… какая-то Тайна.

Ее привела судьба, сказала она.

Он смотрел ей вслед, когда она, уже протянув руку к пологу входа, вдруг обернулась. Их взгляды скрестились на миг.

Есть такая особенность у некоторых мигов – они могут перевернуть всю жизнь.

А в следующий миг молодой человек услышал знакомый голос и не узнал его. «Таис! Не может быть! Ты, ты… Какое счастье!» – это был возглас, вопль счастливого человека. Столько страсти и обожания в этом голосе молодой человек не слышал никогда. «Ах, да Птолемей. Вот жучина. Четыре года! Ну и хитер.»

Птолемей, сын Лага, 26 лет от роду, был женат на дочери Антипатра, второго человека в государстве, оставленного наместником в Македонии. Ходили слухи, что мать Птолемея Арсиноэ была любовницей царя Филиппа, что вполне могло соответствовать действительности – Филипп не пропускал мимо себя ни одной хорошенькой женщины, ни юноши. Об этом хитром политике и храбром вояке в Элладе ходила слава, что он «красив, красноречив и пьет, не пьянея». Для правителя качества не лишние. Птолемей вместе с другими детьми знатных македонян учился вместе с Александром у Аристотеля в лесной школе в Миезе, и теперь входил в число ближайших доверенных лиц царя.

После того, как летом 338 Филипп сокрушил последний оплот сопротивления своей власти в Элладе – фиванско-афинское ополчение при Херонее, о которой упомянула Таис, он послал своего 18-летнего сына, сыгравшего решающую роль в этой победе, в Афины подписывать мирный договор. Вопреки ожиданиям афинян, мир оказался не грабительским, напротив: Филипп предлагал им равноправное сотрудничество и участие в походе против Перса, сулившем большие выгоды. Позже в Коринфе были подписаны соответствующие соглашения, и Филиппа выбрали гегемоном – военным руководителем всеэллинского похода-освобождения греческих колоний Малой Азии от персидского гнета. Однако двумя годами позже 46-летний Филипп был убит своим телохранителем и бывшим возлюбленным, и армия провозгласила царем юного Александра.

С матерью наследника Олимпиадой – принцессой из Эпира – Филипп прожил в браке 20 лет. За год до своей смерти он разошелся с ней и женился на молодой македонянке Клеопатре. Эта свадьба явилась местом жестокой ссоры Филиппа с сыном, который перетерпел изгнание матери из царского дворца, но не снес личного оскорбления: дядя невесты пожелал молодоженам «законного наследника», намекая, что Александр по матери эпирянин. «Ты что же, собака, меня ублюдком считаешь!» – взорвался Александр. Однако пьяный Филипп принял сторону обидчика, потребовал у Александра извинений и даже в гневе поднял на него меч, но запутался в плаще и упал. «Вот, человек собирается в Азию, а не в состоянии пройти от ложа к ложу», – презрительно бросил Александр.

Преданный собственным отцом, царевич уехал в Эпир к матери. И хотя Филиппу со временем удалось помириться с сыном, прежние доверительные отношения уже не восстановились. Не помог ни возврат Олимпиады из Эпира, ни брак сестры Александра Клеопатры с ее дядей, эпирским царем, призванный укрепить пошатнувшиеся отношения. Именно на этой злополучной свадьбе Филипп пал жертвой покушения – среди бела дня, на глазах всего народа, в том числе собственного сына.

Смерть грозы Греции привела к восстаниям в рядах его ненадежных союзников, только ждавших возможности отколоться от Коринфского Союза. Двадцатилетнему Александру пришлось срочно скреплять разваливающийся на глаза союз. Увидев летом 336 года у себя под носом его армию, Фивы и Афины одумались. Александр повел себя благородно и уладил конфликт без войны.

Следующей весной Александр отправился в поход на своих беспокойных соседей – диких горцев Иллирии и Фригии, с целью укрепить свои северные границы перед предстоящей войной с Персией. По Элладе же разнесся слух о его гибели, и это стало поводом для новых беспорядков; в Фивах был перебит македонский гарнизон. Но, как и год назад, «воскресший» Александр появился под стенами стовратных Фив и поначалу пытался уладить конфликт миром, однако, Фивы решили сопротивляться. Все кончилось штурмом, разрушением великого города и продажей его жителей в рабство. Таким образом Александр пополнил пустую военную казну для похода на Перса и раз и навсегда усмирил Грецию, лишний раз доказав, что благородство понимают только благородные, а страх понимают все.

А весной следующего, 334 года, началась новая эра в истории – эра азиатского похода Александра Македонского, прозванного современниками Божественным, а потомками – Великим. Свершилось событие, к которому готовилась в последние три года вся Эллада – Александр переправился в Азию. Роздал для пополнения войсковой кассы многие свои земли, замки и гавани, оставив себе одни надежды. Так и ответил на вопрос друга: «Что же ты оставишь себе? – Надежды.»

Позади остались препятствия, задерживавшие главное и самое желанное событие его жизни: на восток, туда, где восходит солнце, где лежит загадочная, огромная и сказочно богатая страна Персия, завоевать, обладать и изменить которую было предназначением его жизни. Поход величайшего правителя и гениальнейшего полководца древности положил начало эпохе эллинизма – 300-летнему периоду распространения высокой эллинской культуры, духа и образа жизни на всю обитаемую сушу – ойкумену. Александр первым предпринял дерзкую попытку стереть антагонизм между ориентом и оксидентом и соединить восточную и западную цивилизации в единую – обновленную, взаимообогащенную. В этом заключалось его стремление изменить старый мир, исполнить волю времени и Богов.

Все события из жизни македонского царского дома Аргеадов Таис узнавала из первых рук, от Птолемея. Они познакомились в доме скульптора Динона, для которого девушка стояла моделью. Несмотря на то, что Таис была возлюбленной его гостеприимца, македонец безумно влюбился в ее с первого взгляда и добился ее. Таис была гетерой3, свободной незамужней женщиной, живущей с мужчинами и за их счет. Далеко не все в ее молодой жизни складывалось хорошо, но в одном ей повезло безусловно: ей не пришлось начинать с нуля. Она могла выбирать того мужчину, который ей нравился, а не того, кто больше платил, – редкое счастье для такого зависимого существа, как женщина. Зато в другом Таис оказалась жертвой собственной доброты: у нее не получалось бросать предыдущего возлюбленного в угоду последующему, она не могла причинять страдания людям, которые ее любили. Возможен ли вообще красивый и безболезненный разрыв отношений? Так у нее накопилась ее «семья», трое мужчин – друзей, покровителей и любовников.

Сначала, еще будучи в школе гетер, Таис сблизилась со скульптором Диноном, своим опекуном, помогшим ей в одном трудном деле. Таис стала его музой и возлюбленной. Она любила Динона каким-то особым видом любви: ближе всего к ней была, пожалуй, благодарность и чувство польщенности тем, что тебя боготворят. Он казался Таис богом-демиургом, наделенной нечеловеческой силой создавать новую жизнь. Она переживала вместе в ним это чудо! Он же приписывал удачи и творческий взлет своей любви к Таис, пробудившей в нем новые возможности.

Потом в ее жизни появился молодой поэт Менандр. Балагур, хвастун, но милый этой человеческой слабостью и очень – неожиданно – талантливый. Своей палитрой настроений он напоминал Таис ее саму. Он открыл для нее свой космос, в котором Таис чувствовала себя хорошо: его восприятие мира находило в ней созвучие. Житейски непрактичный, добрый, с совершенно не поэтической внешностью, он покорил ее стихами:

Таис, прочитав эти строки, живо вспомнила и рощицу, и поле, и то, что там произошло между ними, и удивилась: «Почему такая тоска? Как будто все в прошлом. Я же твоя по-прежнему – была, есть, и буду?» Менандр только улыбнулся. Может, он знал Таис лучше, чем она сама? Или понимал жизнь лучше?

Последним появился Фокион, и их отношения долго не складывались. Таис уважала его, как глубоко порядочного (и потому бедного) человека, знаменитого оратора и стратега, приверженца промакедонской партии. Он был гражданином в высоком перикловом понимании этого слова. Сфера его деятельности – политика – имела мало пересечений с ее интересами; мир искусства, поэзии был ей, конечно, ближе. Смущала огромная разница в возрасте, наличие семьи, сына-пьяницы, и тот факт, что Динон – его старинный друг. Хотя, о какой дружбе может идти речь, если ты влюблен! Знания, ум, сила убеждения Фокиона приводили Таис в восторг. Не зря Демосфен, его политический противник и глава антимакедонской партии, признавая в нем достойного соперника, говаривал: «Вот идет гроза моих речей!» Связь с Таис означала для Фокиона слом основ его мировоззрения и жизненных ценностей. Он долго испытывал свое чувство, как выяснилось – первое за его долгую жизнь, и оно победило, как побеждает любое большое, истинное чувство.

Менандр шутил, что он в «семье» Таис, видимо, исполняет роль брата, Динон – отца, а Фокион – дяди. С появлением македонца Птолемея зыбкое «семейное» равновесие нарушилось, и семнадцатилетней девушке опять пришлось решать непростую задачу успокоить все затронутые стороны, ибо конфликтных состояний она не выносила. А ее мужчины – все взрослые люди – не спешили добровольно сдавать свои позиции, переложив бремя решения на ее прелестные плечи.

Птолемей часто писал ей, присылал подарки, приезжал из Македонии 2—3 раза в год, рьяно доказывая ей свою любовь. Может, она ценила бы его больше, если бы он этого не делал? Но как не делать, если любишь? Ты всегда раб своей любви, и любовь – единственное рабство, которым дорожат больше, чем свободой. Македонец знал, что он один из многих, и эта очаровательная женщина может дать ему только то, что дает. Но он соглашался на все! Птолемей никак, ни за что и никогда не ожидал ее приезда в Эфес и, казалось, сошел с ума от счастья! – Значит, она действительно его любит? Невероятно! «Пирожок печется», – всегда утешал он себя, и вот появилось доказательство – она здесь.

Ответ Таис на вполне правомерный вопрос незнакомца, что позвало ее вдаль, не зря прозвучал так туманно – судьба. Ее судьба не носила имя Птолемей. Она любила его, но не как свою судьбу. Как это, она еще не знала, но догадывалась, что это – не так. Но она не хотела впадать в типичную женскую ошибку – не ценить то счастье, которое в руках, мечтая о призраке. Позже, встретив свою судьбу, она поняла, что все прежнее было не любовью, а ее предощущением, ожиданием и желанием. Сначала всегда приходит любовь, любимый – только потом.

Вот так она очутилась в Азии, сама не до конца понимая, почему и зачем. Может, и думать не стоит – действительно, так распорядилась судьба. А ее не узнаешь, пока не сделаешь шаг ей навстречу.

Таис огорчало, что она «в гневе» рассталась со своей подругой, спартанкой Геро. Глупо все вышло. «Что с тобой, ты на себя не похожа? Куда тебя несет? Там война! Ты понимаешь, что это такое? Кровь, мужичье, грубость, вседозволенность», – пугала Геро. Неожиданное намерение Таис отвечало скорее решительному нраву спартанки, чем мягкой афинянки. А, может, натура Таис еще не раскрылась полностью, что-то в ней еще дремало, несмотря на 21 год, и ее странное решение как раз и было стремлением познать себя истинную?

Пока что Таис пришлось познать неожиданные стороны в Птолемее, которого она до сих пор знала, как человека раз-умного. Он проигнорировал ее слабые намеки на усталость с дороги, накинулся на нее, как голодный лев на лань, и утонул в море любовного без-умия. Только когда в полночь прокричали вторую стражу, он опомнился: «У меня же дежурство!» В кромешной тьме он лихорадочно искал огонь, светильник, одежду, оружие. Уже на выходе, обернулся к ней и удивленно проговорил: «Значит, не всякая мечта обманывает…»

…Несмотря на усталость, уснуть не удалось, возбуждение и впечатления последних дней кружили голову. Таис выбралась из своего временного жилища, первого в бесконечном ряду временных жилищ ее жизни, и по сырому ночному воздуху пошла через лагерь – мимо потухших костров, спящих солдат, вынесших свои матрасы на свежий воздух. Она шла к морю, куда же еще? В непонятной тоске вошла в благодатную теплую воду и поплыла в сторону… оставленной жизни. Вернется ли она когда-то туда, можно ли вернуться в свое прошлое? Наверное, нет, так же, как невозможно дважды войти в одну реку. Кураж, на волне которого Таис перескочила из одной жизни в другую, прошел и оставил сомнения и страхи. Произошло то, что умный Динон называл: от себя не уйдешь. Не ошибкой ли был этот необъяснимый бросок через море? Заменит ли Птолемей «семью», участников и свидетелей ее жизни? Оправдаются ли ее смутные томления и надежды? Вот мечта Птолемея, оказывается, сбылась. А что будет с ее ожиданиями? Чего она, вообще-то, хочет? И чего хочет от нее Судьба?

«Все мое со мной, мой мир во мне, я не одинока, пока со мной море, солнце и трава. Это только грустная минутка. Все пройдет. Все всегда проходит.» Море не обмануло ее, поддержало, как всегда: смыло грусть, растворило соль слез в соли волн и вдохнуло веру в благосклонность жизни, в божественную справедливость, следящую за равновесием добра и зла в мире и человеческой жизни.

За пару дней Таис хорошо изучила знаменитый город и его окрестности – изумительной красоты лесистые горы. Таких «влажногустых лесов и прекраснотенистых рощ» в сухой голой Аттике не встретишь. А говор в Эфесе был родной, аттический. Ведь это колонисты из Афин основали Эфес 300 лет назад. В нем не было холмистости, размаха и величия гордых Афин. Но было очарование мозаик перед каждым домом, узор которых ни разу не повторялся, тенистых садов гимнасия, роскошного театра, живописных развалин храма Артемиды – одного из 7 чудес света. Гуляя по городу, Таис постоянно раскланивалась со знакомыми, которых здесь оказалось немало. Видимо, не одна она догадалась, что центр и пульс жизни вместе с Александром переместился из ошеломленной и притихшей Эллады в Азию.

И еще… Новое волнение порой молнией пронизывало ее тело и заставляло вздрагивать, как во сне. Странно, Таис постоянно ловила себя на том, что ищет в толпе русую голову в смешном берете, сдвинутом на затылок…

Птолемей сказал, что сегодня царь Александр жертвует Артемиде, покровительнице города, и приглашает их вечером на угощение.4 Таис обрадовалась выходу в люди, ее уже несколько утомила любовная неутомимость Птолемея.

Войдя в шум большого царского шатра, полного оживленных веселых лиц, Таис с интересом озиралась по сторонам в поисках хозяина.

– Вон Александр, спиной сидит, – подсказал Птолемей.

Таис посмотрела на указанную спину, плечи, затылок. Еще раз: спину, плечи, затылок. Улыбка оплыла, дыхание застыло, сердце сковала тоска…

Как будто почувствовав напряженный взгляд, обладатель спины, плеч и затылка медленно обернулся, и взору Таис открылась линия щеки, орлиный нос, смеющийся прищуренный глаз. На русых кудрях, мокрых на концах, на это раз не было берета.

О-о! Казалось, ударил гром и молния прошла через ее тело, она покачнулась, даже схватилась за Птолемея. Что это?! Таис попыталась прийти в себя и сглотнула, и этот звук, казалось, повис в шатре. Ее сердце колотилось где-то в горле.

Александр, в царской диадеме на голове, поднялся и направился к званой гостье, перекинув через руку край белого пиршественного химатиона.

– Хайре, Таис, – его глаза хитро искрились.

– Хайре, Александр… – обреченно ответила она неизвестно чьим скрипучим, кошмарным голосом.

Настал черед удивляться Птолемею. Откуда царь знает ее?

– Так вот кто был первый, встреченный мною в Азии человек… – Таис, наконец, с усилием улыбнулась, но все же отвела глаза.

– Первый встречный! – рассмеялся Александр.

То состояние, которое завладело Таис, нельзя было объяснить простым замешательством от курьеза. Неуместное волнение, хуже – смятение, от которого дрожали колени и отнимался голос, охватило ее.

Александр провел их на отведенное ложе, обменялся парой фраз с Птолемеем, потом медленно наклонился к Таис, и ее обдал запах фиалок (какой ужас, она даже, кажется, закрыла глаза, потянула носом и задержала дыхание!): «Я слышал, ты хорошо поешь, не откажи в удовольствии послушать тебя.» Таис кивнула и быстро опустила ресницы.

Рабы сняли с мужчин сандалии, помыли ноги и руки, расставили на низких столиках вино и угощение. Александр возложил пиршественный венок на голову, плеснул неразбавленного Зевсу Избавителю, помолился, выпил первым, как хозяин, и пир пошел своим чередом. Таис не решалась открыто смотреть на царя, лишь бросала укромные взгляды, наивно полагая, что он их не замечает. К их с Птолемеем ложу постоянно подходили люди, знакомились с Таис, завистливо поглядывали на Птолемея, подмигивали и присвистывали, оценивая его прелестное завоевание. Таис постепенно овладела собой, почувствовав себя в своей среде за привычным занятием приветливо-кокетливого общения с мужчинами.

Александр лежал один. От Птолемея Таис знала, что царь накануне расстался с гетерой Панкастой, которую уступил знаменитому скульптору Апеллесу. Александр, в отличие от своего отца, не слыл бабником, в связях был разборчив и постоянен, но и не отказывался от них. Значит, несмотря на ученичество у Аристотеля, последователя Платона, он не являлся приверженцем платоновской идеи о том, что любить женщин – удел распутников и низких людей, тогда как только любовь между мужчинами возвышена и достойна, по принципу «подобное стремится к подобному». Таис считала такие идеи глупыми и унизительными.

После выступления жонглеров и фокусников Александр кивнул Таис, приглашая ее спеть. Она вышла в центр зала и с большим удовольствием запела. (Она петь любила и умела, чего нельзя сказать обо всех без исключениях любителях петь.) Вот тут настал черед Александру таращить глаза, морщить лоб и сдерживать дрожь волнения. Теперь он узнал ее – по голосу и песне! Смутное воспоминание, которое мучило и смущало его все это время, наконец прояснилось. Это была она – незнакомка из укромной бухточки близ Афин! Невероятно!

«Я негу люблю, юность люблю, радость люблю и солнце, жребий мой – быть в солнечный свет и в красоту влюбленной…» – пела Таис свою любимую песню сейчас, как и тогда, 4 года назад…

…«Поезжайте, я догоню…» Александр спешился и вошел в бор просто потому, что его неодолимо потянула какая-то сила – потос. В пиниевом лесочке резко и пряно пахло сухой пыльной хвоей. Трава толстым ковром пружинила под ногами. Сквозь чешуйчатые стволы проглядывало море и затуманенный знойным маревом горизонт. Птицы, разморенные солнцем, умолкли, и лишь неугомонные цикады подавали голоса в сонной полуденной тишине. Да только ли цикады? Кто это поет? Александр, гордый 18-летний победитель Херонеи, приблизился к краю обрыва, раздвинул кусты лавра и замер, открыв рот. Внизу, в небольшой живописной бухточке у кромки воды лежала девушка и пела морю: «Я негу люблю, юность люблю, радость люблю и солнце…» Линия ноги, бедра и талии прекрасна, как линия дюн, волн, облаков в небе, как мир, частью которого она являлась. И поет так радостно, как олицетворение самой радости жизни. Потом девушка бегом бросилась в жадные объятия Посейдона и, смеясь, скользила и кувыркалась на волнах. «Как жаль… Я не узнаю ее никогда, но я хотел бы знать, как она живет!» Он впустил в себя это сказочное видение и запечатлел его в памяти со всеми красками, настроением, звуками, запахами. Потом выдохнул, медленно отступил, и поспешил догонять свое ушедшее вперед сопровождение…

И вот она перед ним. Что это, знак? – Знак.

– Тебе не понравилось мое пение? – испуганно спросила Таис, присев к царю на ложе.

– Еще как! Почему ты так решила?

– По твоему нахмуренному лицу.

– Да, мне с моим лицом вечная морока. Мама иной раз: «Что с тобой? – Все прекрасно. – Но я же по лицу вижу!» Знаешь, как мамы иной раз, им же ничего не докажешь.

– Нет, не знаю. Моя мама умерла, когда мне был год. А папа погиб еще до моего рождения.

– О! Извини. С кем же ты жила?

– С бабушкой, до школы. Потом она умерла, и я жила одна.

Александр пораженно замолчал, нахмурился, глубоко задумался… В затянувшейся паузе Таис пыталась усмирить дыхание и не могла …оторвать глаз от его лица.

Потом молодой царь молча взял нож, разрезал хлеб пополам, отщипнул кусочек и поднес ко рту Таис. Его взгляд опалил ее. Девушка удивленно помедлила и проглотила. Потом так же задумчиво Александр съел ломтик сам.

– Пойдем-ка, погуляем…

Они вышли во двор, но там царила суета. Отошли в сторону, к маленькой рощице на склоне холма, полной свежести и таинственных шорохов. Сапфировый вечерний воздух благоухал, а совы кричали так же, как в родных Афинах.

– Осторожно, здесь скользко, – предупредил Александр.

При этих словах Таис и подскользнулась на сухой траве. Стоп, ведь это было уже раз, с Птолемеем, в его первый приезд в Афины. Тогда он заключил ее в объятия, воспользовавшись тем, что она в них «упала». Александр не менее ловко подхватил ее, и ей стало не по себе от того, что он оказался так близко. Даже на фоне пряных ароматов июльской ночи она уловила его фиалковый запах. Но как он смотрел на нее – в упор, пристально, и, как будто, с иронией…

– Не бойся, – сказал он наконец, но хорошо, нежно сказал, и за это можно было простить иронию его взгляда.

Они сели на траву и смотрели с холма на черное море с лунной дорожкой, на россыпи звезд и запыленный Млечный путь. Звезд было так много, что некоторым не хватало места, и они падали в море. Отрадное чувство причастности к великому и прекрасному миру растекалось по телу от этой волшебной картины. Как хорошо, что они смотрели на нее вместе.

– Вот мы под каким небом. «…звезд холодный блеск заполняет пустоту небес, возвращая миру глубину…» – проговорила Таис мечтательно и смутилась своей мечтательности.

– Да, божественный порядок в большом космосе, а чей в малом? Неприятно, когда случаются глупые или ужасные вещи, и ты бессилен удержать порядок.

– Повинна судьба? – Таис догадалась, что он думает о своем отце.

– Скорее человеческая тупость и жестокость. А еще говорят, что ко всему привыкаешь, даже к людям. Ну да ладно, что случилось, то уже случилось. Расскажи мне, как ты жила в Афинах? – он уходил от больной темы.

– В последнее время… бездарно, – призналась она. – Я чувствовала, что мне надо… выпрыгнуть из своей жизни, решительно изменить ее. Часто казалось, что настоящая жизнь проходит стороной, хотелось чего-то большего, – она попыталась жестом объяснить, чего же.

– В полную меру, насыщенно и интересно.

– Да. Чтобы ничего не упустить из того, что может выпасть человеку в этом мире…

Александр покосился на нее с любопытством и благодарностью – она говорила его словами.

– Знаешь, – Таис решительно обернулась к нему, – мне очень жаль… с твоим отцом. Какое горе для тебя! Он был несомненно замечательным человеком, – она сказала это очень искренне, и Александра тронули ее слова.

– Да, он был лучшим. Самое глупое, что я чувствовал приближение катастрофы, а он – нет! А ведь он всегда казался мне таким умным, прозорливым. А я-то дурак! В последнее время у нас были натянутые отношения. Теперь его нет, и мы больше не можем окончательно… по-ми-рить-ся…

– Я думаю, что он любил тебя и гордился тобою.

– Да меня-то все любят, – без тени хвастовства, а даже с сожалением сказал Александр. – Но я никогда не позволю, чтобы моя жизнь закончилась ударом ножа в спину.

Таис мысленно согласилась, что это действительно ужасно: человек много раз смотрел смерти в лицо, прожил смелую, славную, выдающуюся жизнь и так нелепо ее закончил! – от руки помутившегося в разуме.

– Прости своему отцу его последние заблуждения. Он был действительно умный, мужественный, достойный твоей любви человек. Но и самые прекрасные люди иногда делают досадные, даже глупые ошибки.

– Почему я говорю об этом с тобой?

– Потому что тебя это мучает, – просто ответила Таис. – Тебе стыдно, что ты разочаровался в отце, и думаешь, что это каким-то образом привело к роковому концу. – Женская интуиция подсказывала Таис, что Александр, как истинно благородный человек, винит в несчастье себя. – А то, что его последние поступки кажутся тебе недостойными того образа, который ты носил в себе – ты ведь тоже не стоял на месте. Ты вырос, может быть, перерос отца и свою роль, а он не смог так быстро заметить это.

– Откуда ты все это знаешь? – Александр внимательно смотрел на нее.

– Я так чувствую, предполагаю. Извини, я забылась, это не мое дело, – в порыве раскаяния она коснулась его руки, зная, что прикосновение разрушает дистанцию между людьми. – Просто на какие-то очень личные темы иногда проще поговорить с малознакомым человеком…

– У меня нет чувства, что ты – малознакомый человек, как раз наоборот! Да и ты понимаешь меня достаточно, если судить по твоим оценкам. Спасибо длинному языку Птолемея.

– Я могу хранить чужие тайны. Поверь мне.

– Что ты еще знаешь про меня? – он задал этот вопрос намеренно шутливым тоном, давая понять, что серьезные откровения закончились.

– Что ты нетерпеливый, – Таис тут же подстроилась под него.

– Верно. У меня постоянно ощущение, что жизнь развивается медленно, и все надо ускорить. Мне так много надо от жизни. – Мне надо все!

Таис слушала его, поражаясь, как запросто они беседуют – первый раз в жизни! А как будто знают друг друга сто лет.

– И еще я знаю, что тебе завтра будет двадцать два, – улыбнулась Таис.

– Мне уже двадцать два, а я ничего не сделал великого!

«Вот нахал, вся Греция и половина Азии лежат у его ног, а ему мало!» – подумала Таис про себя.

– Я приглашаю тебя завтра; с утра поплывем небольшой компанией на остров, праздновать…

Позже Таис часто думала, было ли у нее предчувствие, что с ней произойдет что-то решающее и бесповоротное? Предчувствия, что «что-то» произойдет, у нее были каждый день; новый день воспринимался ею как новая жизнь, когда она ожидала новое счастье и… получала его. Потому и открывала глаза с радостью и любопытством – каким будет этот день? Спасибо, что можно прожить еще один неповторимый день ее прекрасной жизни.

Сейчас она поняла свое томление и тягу к переменам, мучившие ее последнее время в Афинах. Судьба, судьба с большой буквы, тянула ее за шкирку сюда, на другой континент, в другие сферы. Какое счастье, что Таис услышала ее голос и подчинилась ее зову! И вот… Лежа в своей кровати, она мечтала о завтрашнем дне, о целом долгом дне рядом в ним.

Он же, лежа в своей постели, сожалел, что выдал девчонке свои переживания и поражался ее проницательности. Почему она так хорошо разбирается в отношениях родителей и детей? Ведь у нее нет родителей. Или именно поэтому? А какая красавица, с ума сойти, глаз не оторвешь. Не зря ее Птолемей, жучина, прятал… Надо же, какая причуда судьбы!

На следующий день Таис познакомилась с легендарным Гефестионом. Она и сама бы догадалась, что этот неуловимо похожий на Александра человек и есть лучший друг царя. Гефестион устремил на нее немигающие каштановые глаза, медленно поднялся навстречу, и Таис с удовольствием закинула голову. Она, как все женщины, любила высоких мужчин. Гефестион поцеловал ее в персиковую щеку, и Таис уловила на нем… запах Александра. Запах фиалок.

Плыли на целой лодочной флотилии, с рабами и провизией. Таис держалась хорошо, весело переговариваясь с новыми знакомыми: Марсием, Гарпалом, Неархом, Леоннатом, все время тайком наблюдая за Александром. От блаженной улыбки болели скулы.

Место выбрали чудесное, хотя в ее радостном состоянии и городская свалка показалось бы ей чудесным местом. Разложили костер, развесили тенты. Рабы суетились, гетайры5 валяли дурака. Гарпал бегал от рабов к Александру, пока тот шутливо не отчитал его: «Раз в жизни можете сделать что-то без меня, для меня?» А потом примирительно обнял своего хромого от рождения друга. Гефестион молча вмешался и уладил все вопросы за спиной Александра. От Таис это не ускользнуло.

Непривычная сдержанная вежливость и даже неприветливость Гефестиона по отношению к Таис смутили ее. Но она знала, что порой даже милейшие люди производят совершенно обратное впечатление, потому что чувствуют себя неуютно по каким-то неизвестным нам причинам. Глупо судить о людях поспешно, надо всегда оставлять им возможность раскрыться. Не мог же Александр в самом деле выбрать себе в друзья недостойного человека! А Александр, как ветер, как солнечный свет, успевал везде и разговаривал как-будто со всеми сразу. Подошел и к Таис, слонявшейся без дела, и предложил, пока не печет солнце, покататься на лодке. Таис внутренне взвизгнула и зачла себе этот ход – послоняться без дела.

Они отплыли далеко от берега. Бирюзовое море было прозрачным и спокойным, и Таис —дитя природы, тоже успокоилась, наполнилась каким-то особенным – спокойным – счастьем. Она перегнулась через борт и рассматривала, как на волнистом дне трупиками лежали кальмары. Лучи солнца проходили через толщу воды, преломлялись и слегка покачивались, а волны пошлепывали по борту. Тишина и блаженство окутывали мир.

– Я завез тебя сюда потому, что хотел поговорить о тебе, – начал Александр. – Хочу знать, откуда ты взялась.

Таис оторвала голову от созерцания воды и улыбнулась: «Из Афин.» Они рассмеялись.

– Хорошо, расскажи мне все, что было с того момента, как ты себя помнишь.

– Ах, зачем тебе это? – улыбка ушла с ее лица. – Я могу рассказать пять вариантов одного и того же, и все будет правдою. Вариант номер один: какая я была несчастная, бедная сиротка, – Таис усмехнулась. – Серьезно, хочешь это слушать, тебе это надо?

– Да. Хотя бы коротко, – попросил Александр.

– Откуда я взялась…«Наверное меня принес дельфин…» Так думает один мой знакомый поэт.

– Скорее всего, он прав, если судить по тому, как ты любишь море.

Таис поменяла позу, села на скамейку, опустила ноги в воду. Загорелые руки и ноги блестели на солнце, закрученные узлом кудрявые волосы держались даже без шпилек.

– Хорошо, до школы я жила у бабушки на зеленом острове, населенном черепашками. Его окружало синее море, в котором я и проводила большую часть своего времени, – так начала она со слегка наигранной интонацией. – А ведь действительно, мои первые воспоминания связаны с морем. Знаешь, этот звук моря – на берегу такая странная слышимость.

– Да.

– Потом меня увезли в школу, в Афины, и позже я узнала, что бабушки больше нет. Счастливое безоблачное детство кончилось. Очень мне не нравилось оставаться на каникулах в школе. Я просто умирала от одиночества. И сейчас не переношу… – она надолго замолчала. – Я не знаю, как об этом всем рассказывать, какими словами. Да и надо ли тревожить прошлое.

Александр серьезно смотрел ей в глаза и подбадривающе кивнул.

– Ладно, продолжу, использую вариант номер два, менее трагичный. Некоторые люди были добры ко мне. Я дружила со школьным конюхом и его женой, простыми добрыми людьми, училась скакать верхом. Я благодарна им по гроб жизни за эту иллюзию… А когда мне было 13, появилась Геро, и все пошло по восходящей. Первым делом она избила всех моих обидчиц и объяснила мне суть таких чувств, как зависть, недоброжелательство и злоба. Так и сказала: не всем повезло родиться умными, но не все можно объяснить отсутствием ума. Некоторые люди просто-напросто злы, а зло надо наказывать. Потом она занялась моим воспитанием или, лучше сказать, перевоспитанием, и взяла на себя все возможные в моей жизни заботы. И все побежало-поехало. В моей жизни стали появляться новые люди, и жизнь стала другой – взрослой. Динон лепил, вырубал, лил меня во всех вариантах – жуткое время для меня, а для него – творческий взлет. Зато я хорошо заработала на скульптурах. А Геро удачно вложила деньги в Понтийский хлеб, и купила себе дом на мое имя, и я построила свой первый собственный домик, что-то, что принадлежит мне. Так мы почти одновременно стали гордыми домовладелицами, – Таис довольно рассмеялась. – Днем стояла моделью, вечером принимала гостей Динона, которые сначала казались мне верхом культуры, аристократами духа. Я слушала их, раскрыв рот, кажется, кое-чему и сама от них научилась. Не обращай внимания на мой ироничный тон, – она повернула голову к Александру. – Я их до сих пор люблю. Нет, я была вполне счастлива – слепа, глуха, парализована счастьем. Или довольством? Я была довольна каждой прожитой минутой – с моей сегодняшней позиции странное, и, видимо, больное состояние.

Она снова вопрошающе взглянула на царя. А потом неожиданно спросила: «Как ты думаешь, детское горе и обиды – самые тяжелые?»

– Да.

– Тогда мне больше нечего бояться в жизни. – Она помолчала. – А чего ты боишься в жизни? – ее тон изменился и она лукаво глянула на Александра.

– Когда я был в Эпире, – медленно, неохотно начал он, – после ссоры с отцом, о которой ты конечно, все знаешь, за разжиганием костра я понял одну вещь… Да, именно так все и было: я подумал, что сделать с мясом, засолить или завялить, а потом без всякого перехода: «Мои возможности не знают границ, и я ничего не боюсь в жизни. Я не промечтаю свою жизнь, а положу ее на то, чтобы осуществить свои мечты.» Видимо, в этот момент я стал взрослым. Однако, ты отвлекаешься от темы; ты рассказываешь, а не я, – при этом царь несколько раз кивнул, сощурив в улыбке свои искрящиеся глаза – синие с коричневыми вкраплениями, из-за чего они напоминали Таис переливчатые опалы. Таис отметила, какая у него своеобразная мимика, и как он любит кивать.

– Значит, ты ничего не боишься? – уточнила она.

– Да что ж мне этого стесняться, что ли? Страх – первый враг жизни. Хотя есть, конечно, вещи, которые я не люблю, но это другое дело, чем бояться.

– Что ты, к примеру, в себе не любишь? – не сдавалась Таис.

– О, какой хитрый вопрос! Разве я похож на человека, который себя не любит?

– Пожалуйста, скажи!

– Не люблю размножения себя.

– Как это?

– Раздвоения, растроения… Все. Ты остановилась на Диноне, его гостях и полном довольстве жизнью, о котором ты сейчас сожалеешь. Чем ты не довольна? – спросил он.

Вот тут-то настал черед Таис удивленно покачать головой:

– Ну, раздвоением же!

Они рассмеялись такому неожиданному совпадению.

– Если мы действительно имеем в виду одно и то же, тогда, Александр, я тебе не завидую. Но расскажи мне, как ты был в Эпире.

– Э, нет. Сегодня твой черед рассказывать. А я расскажу когда-нибудь потом.

Тут с берега раздался свист Гефестиона, который жестом звал их, показывая, что мясо поспевает. Александр, в свою очередь, махнул ему, чтобы он плыл к ним. При этом, улыбаясь, пробормотал: «Иди сюда,» – и взялся за весла. Таис села спиной к Александру и изо всех сил сдерживала слезы досады.

– Таис, девочка! – Александр впервые назвал ее таким непривычным именем, которое станем впоследствии ее самым любимым, – повернись ко мне…

Подплыл Гефестион.

– Я не помешал? – Он еще в воде, отфыркивается, мокрое лицо, слипшиеся ресницы, в глазах смущение.

– Как ты можешь помешать! – Александр помог Гефестиону забраться в лодку, они сели рядом, переглянулись и почему-то расхохотались. Таис подумала, что на них смотреть – одно удовольствие: ребята хоть куда, похожие и разные одновременно. Между ними чувствовалось родство еще более тесное, чем кровное. Они были единомышленниками, а это выше родства.

– Чем занимается честная компания? – поинтересовался Александр.

– Сплетничают и гадают, о чем вы здесь беседуете.

– Победило мнение, что я выведываю у Таис афинские настроения? Совмещаю приятное общество с полезным выведыванием? – предположил Александр.

– Да, что-то в этом роде, хотя у Гарпала своя теория.

– Наверняка, очень пошлая. Ну, что ж, мой дорогой, придется тебе взяться за весла. Пойдем, Таис, в воду -жарко.

Они медленно плыли далеко позади лодки с Гефестионом. Александр спрашивал ее о чем-то, она отвечала, а параллельно как-будто плыла и наблюдала эту картину другая Таис. Ведь это и было то раздвоение, о котором они говорили.

«Ужас какой, я влюбилась!!! Я люблю его безумно, я – любовь. Я плыву не по воде – по морю любви, дышу не воздухом – любовью, меня греет не солнце – любовь. Что же мне делать!?» У Таис расслабились и опухли губы, натянулся нос, и соленые слезы потекли по соленым щекам. Чтобы прийти в себя, Таис судорожно вдохнула воздух (не любовь) и нырнула – совершенно непоследовательно для Александра. Он поднырнул под нее, и их тела коснулись и скользнули друг по другу. Солнце – не любовь – пронизывало воду. Когда они вынырнули, Александр заметил: «Как интересно, когда не стоишь на твердой почве. Люблю плавать, а еще бы с большим удовольствием летал!»

Они засмеялись. «Я счастлива безумно,» – сказали обе Таис друг дружке.

– Спасибо за рассказ.

– Ты что-то понял из этой …словесной каши?

– Почему же, ты очень понятно рассказываешь, зримо: рассыпаешь слова-самоцветы, которые емко передают мысль.

– О! Что за слова такие? – Таис подняла брови.

– «Страх», «одиночество», «довольство жизнью», «я их до сих пор люблю» – он скопировал ее иронично-настойчивую интонацию и афинский выговор. – И, кроме того, у тебя все написано на лице.

– А что мне скрывать? – в этот момент ее ноги коснулись дна.

Выходя из воды, она ощущала себя богиней. Ей хотелось, чтобы и Александр так ее увидел. Неизвестно, рассматривал ли ее восторженно Александр, зато остальные делали это до неприличия активно. Неарх вложил всеобщее мнение в следующую фразу: «Таис, ты вполне можешь повторить знаменитое святотатство гетеры Фрины – выступить в роли самой Афродиты, и тебя так же, как ее, оправдает суд.»6

– Зачем же повторяться, – промолвила Таис.

Александр одобрительно рассмеялся.

– Скульптор Динон, – усмехнулась Таис, – когда в очередной раз крушил плод моих многодневных стояний, приводил свой убийственный аргумент: «Это не Книдская Афродита». А я, признаться, не видела ни знаменитой Книдянки, ни ее прообраза, гетеры Фрины.

– Я не могу судить о разрушенных статуях Динона, хотя видел Афродиту Праксителя, копии, к сожалению. Но я могу судить о моделях и потому понимаю Динона, – сказал Александр.

Таис запуталась и даже тряхнула головой, пытаясь понять, что он имеет в виду.

– Ты – красивее, – просто подытожил Александр.

– Ах, где там… Да и кто не красивый в 21 год! – пролепетала Таис, смущенная его прямотой.

– И в тебе нет этого ограниченного тщеславия. У тебя другая кровь. Фрина была лишь двойником богини, ее точной, но только внешней копией, – спокойно продолжил Александр.

Таис привыкла слушать комплименты, но они были ничто в сравнении с тем, что говорил Александр. Его мнение значило для нее больше, чем мнение всего мира.

– И Динон зря винит себя в неудаче, – продолжил царь. – Дело не в нехватке таланта, а в том, что есть вещи в мире, которые нельзя ни запечатлеть в камне, ни выразить словами.

Таис побледнела и опустила глаза.

Как Таис мольбами не пыталась остановить его, длинный удивительный день все же подошел к концу. Целый прекрасный день с Александром! Она имела счастье наслаждаться его обществом все утро, день и вечер. Сейчас, у костра, Александр рассказывал ей, как пару лет назад с родителями ездил в Олимпию; о постройке там круглого «Филиппейона», о том, как отчаянно квакали лягушки в речке Алфее, текущей вдоль священного города Зевса.

– Там мы с Гефестионом… – смеясь, начал он и осекся, замолчал, стал озираться вокруг.

Улыбка сошла с его прекрасного загорелого лица, глаза озабоченно, а потом грустно искали что-то. Потом перестали искать, он облизнул губы и замер, как и Таис, которая невольно повторяла все его движения, и сейчас смотрела не него таким же растерянно-удрученными глазами, какими он смотрел в пространство. Поднесенная ко рту виноградинка так и застыла в ее руке.

– Ну, ладно, – вздохнул царь после долгого непонятного молчания. – Извини, мне надо идти, будь здорова, будь умницей, извини, мне… надо… – он закусил палец и на мгновение поднял глаза. О! Потом отвел взгляд, кивнул пару раз, поднялся и ушел.

Таис озадачено смотрела ему вслед, пока он не исчез в темноте.

Александр решил задержаться в Эфесе. Милетцы прислали послов с обещанием сдаться. А персидский главнокомандующий, грек Мемнон, все равно уже бежал из Милета в Галикарнас. Первый генерал Александра Парменион захватил в лидийской столице Сардах казну, так что вопрос пополнения военной казны счастливым образом разрешился, и можно было воевать дальше. (Идя на Персию, Александр едва наскреб денег на месяц войны.) Кроме того, греческий флот еще полностью не подошел, и можно было дать себе и людям пару дней отдыха.

На торжественном богослужении перед руинами знаменитого храма Артемиды Таис впервые увидела, с какой серьезностью Александр относится к религиозной стороне жизни – он принимал в церемонии живейшее участие. Жрецы не смели противиться, так как Александр передал храму право сбора городского налога для его восстановления. Александр был не только верующим человеком, но, по македонским обычаям, являлся главным жрецом и посредником между своим народом и богами. Таис же не отличалась набожностью, и в религии ее больше интересовала внешняя, повествовательная, а не мистическая сторона. Хотя она знала некоторые культы, даже стала жрицей Исиды, внутренне это мало изменило ее. Может, она просто не встретила еще своего бога?

Потом, на пиру под открытым небом, Александр шутил по поводу храма, что чувствует себя в какой-то мере виноватым в уничтожении святилища, так как в злополучный день пожара Артемида покинула свой дом, чтобы помочь Олимпиаде разродиться им. (Артемида покровительствовала роженицам. По преданию Александр родился именно в тот день, когда подожгли храм.)

– … чем воспользовался презренный человек, решивший черным делом увековечить свое имя. Поэтому мы не поминаем его имени, – пошутил Александр.

– Герострат, что ли? – уточнил Клит, приближенный царя.

– Клит! Не называем имени, – покачал головой Александр. – Так что, я должен восстановить справедливость и отстроить храм в прежней красе.

Эфесские дни пролетали, как одно мгновение. Прошло всего полторы декады с тех пор, как Таис покинула Афины, а ей казалось, что промчались месяцы. После поездки на остров Таис видела Александра только мельком и лишь потому, что сама искала всякой возможности его встретить. А на пиру они даже поговорили, насколько это было возможно в шуме и гаме, среди сотни гостей. Александр поведал ей, что его снова будет рисовать Апеллес, и завтрашнее утро он проведет в его мастерской.

– Побуду в твоей роли. Но для меня это тяжело, я непоседливый. Даже Аристотелю пришлось гулять со мной, – не мог я высидеть урок. Так он стал «перипатетиком7», – пошутил он.

– О, какое совпадение, – соврала Таис, – меня тоже попросили попозировать.

Тут ее привлек громкий и невероятно заразительный смех, и она с изумлением начала озираться вокруг. Она, как большинство женщин, не могла сразу определить, с какой стороны доносится звук.

– Это фессалиец Леонид! Мертвого рассмешит своим смехом.

Действительно, такого заразительного смеха Таис еще не слышала. Вот и они с Александром переглянулись и прыснули за компанию.

– Представь себе, он из Фарсала! Но вопреки общепринятому мнению о фарсальцах, не неженка и не лентяй, как раз наоборот. Ценное приобретение, я очень им доволен. И с македонцами умеет ладить, а это непросто, они же о себе такого высокого мнения! Говорю правду – сам такой.

Потом молодой царь обвел глазами лежавших за пиршественными столами соратников и указал на них рукой.

– Но каковы мои орлы! Один лучше другого. Какой богатый выбор для тебя.

Таис смутилась, но виду не подала.

– Да, конечно. Можно выбирать, не глядя, и не прогадаешь, – отшутилась она.

На следующее утро, придя к Апеллесу, Александр застал Таис уже позирующей. Она стояла, закрыв глаза на мир и раскрыв ему всю свою красу. На приветствие царя коротко ответила «хайре», не открывая глаз. Лучший скульптор Эллады Апеллес усадил Александра в кресло, дал в руку копье и принялся за работу. С Таис делали наброски сразу несколько художников, обрадованные нежданным счастьем рисовать знаменитую модель. После начальных разговоров и возни быстро установилась сосредоточенная рабочая тишина. Александр поначалу тайком косился на Таис, рискуя сломать глаза, потом невольно повернул голову и рассматривал ее в открытую. «Не зря скульптор Динон так за нее уцепился», – подумал Александр.

Таис была действительно «станом и видом богине подобна младой»: гибкая и грациозная, но при этом полная юной жизни, со всеми теми роскошными формами и совершенными линиями, которые сводят с ума мужчин. Она отличалась удивительно горделивой осанкой – на нее обычно не обращают особого внимания, если ее нет, но она превращается в неожиданное достоинство, если есть. Маленький сладкий живот не двигался, когда она дышала, зато подымалась грудь, высокая, круглая, на которую Александр, не отрываясь, смотрел. Поймав себя на мальчишеском разглядывании, он быстро отвернулся и с досадой нахмурился. Таис же, следя за ним из-под полуприкрытых век, подумала: «Я тебе покажу твоих орлов!» Она вспомнила, как часто цитировала подруга Геро свое любимое:

Геро была уверена, что мужчины устроены очень просто и все без исключения попадаются на один крючочек. Ой, все ли?..

Становилось все жарче. Когда время работы истекло, художники огорченно зашумели, Таис же улыбнулась громко, потянулась сладко, соскочила со своего пьедестала, вылила на себя воду из кратера – многолетняя привычка обливаться до и после сеанса – и, вытираясь и заматываясь в легкий химатион, подошла к Александру. Она игриво села на поручень его кресла, наклонилась к нему и шепнула, касаясь губами его уха: «Пойдем на море…» Александр откинул голову и перевел на нее свои масленые глаза. Посидел в задумчивости, потирая бровь и чувствуя всеми своими мужскими клетками ее близость. «У меня же совсем нет времени…» – начал было он, но она перебила его, шепнув: «Ш-ш-ш…» – и прижала свой палец к его раскрытым губам в знак молчания.

– Не отказывай мне, пожалуйста, – опять сладко зашептала она.

– Ты думаешь, мне самому не хочется, – медленно и тоже шепотом, сказал Александр. Его обжигало ее дыхание. – Только на часок, так и быть.

Таис радостно метнулась, но он удержал ее за руку. (Сейчас он был хозяином положения). Шепнул на ухо: «Только не пытайся вить из меня веревки…» Афинянка невинно улыбнулась, о чем, мол, речь…

Был полдень. Этим сказано все – Таис обожала море в это время. Не потому, что солнце палило нещадно, а потому, что его лучи изливали на мир невероятно белый, белее белого, свет, и он совершенно по-особому высвечивал все краски природы, отнимая у мира тени. Из разрешенного часа вышло по меньшей мере два. Они заплыли к камням, где жили крабы и мелкие рыбешки, и увлеченно ныряли, забыв обо всем.

– Море – это то место на земле, где я неизменно бываю счастлива, – Таис улыбалась. – Наверное, боги задумали меня рыбой, и только случайно из меня получился человек… Меня отпускают все страхи и муки в тот момент, когда я перестаю чувствовать ногами сушу, плыву, непременно к горизонту и вижу только воду и небо впереди.

– Хорошо, что ты не рыба, клянусь Зевсом. Хотя, может ты нереида? – Александра насторожило выражение «страхи и муки». Он уже слышал это от нее, и вот слышит снова. – Я считаю тебя чрезвычайно смелым человеком, решительным. Тебе наверняка было трудно бросать свою прежнюю жизнь… Ты ведь привязчивая.

– Да-да, как муха.

– Ведь ты лишилась гораздо большего, чем я. Все мое – к кому и к чему я привык с детства, что я люблю – все со мной. А ты все оставила, не побоялась перемен, нового начала. Так поступают только смелые люди.

Накупавшись, они улеглись высыхать на полянке, устланной травой, пахнущей морковкой. Александр наблюдал, как по его руке, преодолевая препятствия – волосы – бежал бестолковый, но целеустремленный муравей. Александр сдул его, тот упал в траву, и Таис подставила палец, по которому он, движимый своими инстинктами, побежал дальше. Александр перекрыл ему путь своим пальцем, тот сунулся туда-сюда, и снова побежал по руке Александра. Таис краем сознания отметила, что это было первое прикосновение Александра, от которого она заставила себя не вздрогнуть. Солнце осветило паутинку, свитую усердным пауком между кустами ежевики. Она качалась от слабого ветра, и ее то было хорошо видно, то нет. Потом у них начался странный, бессмысленный разговор двух счастливых людей.

– А какие ягоды ты больше всего любишь? – спросила Таис.

– Я ем все подряд, я не привередлив в еде. Хотя… черную смородину, мне запах нравится.

– Мне тоже. А какие фруктовые запахи тебе нравятся?

– Айвы, абрикоса… – он медленно поднял глаза и улыбнулся.

– И мне тоже. А цвет тебе какой нравится?

Тут Александр расхохотался окончательно. Но потом ответил примерно:

– Незабудковый, фиалковый… – «Как твои глаза», – пронеслось в мыслях.

– А я люблю запах фиалок… -«Твой запах», – хотелось ей прибавить. – И роз, конечно, и пионов. И еще я люблю спать на свежем сене…

– Кто же не любит! Ты скажешь… – он повернулся на спину и, подложив под голову руки, посмотрел в небо. Там парил орел. «Орел», – сказал Александр. Таис подняла голову, сощурилась:

– Зевсом посланный, парит над прекрасной Ионией.

– …где мы сейчас загораем, – прозаически прибавил Александр. – Орел – моя птица, – и, не дожидаясь вопроса Таис, пояснил: – Мы с ним похожи, носами. А твоя, видимо, сова?

– Хочешь сказать, что я на сову похожа?

Александр рассмеялся.

– Нет, потому что ты такая патриотка, без Афин не можешь.

– Почему, я, например, полгода прожила в Эпидавре.

– Из Эпидавра до Афин – день пути на корабле, ты в любую минуту могла вернуться, и ты это знала. Я же имею в виду – жизнь в пути! Сегодня здесь, завтра там, весь мир – твоя родина и твой дом. Меня ничто не могло удержать в Пелле, я там задыхался, я вырос из ее пеленок. И прекрасная Македония для меня – пройденный этап. Как детство, оно кончилось, и хорошо. Я хочу все увидеть – все, что есть на свете. Каждый день открывать для себя другие земли и миры. Иначе мне станет скучно, и я возненавижу то, что люблю.

– Тебе скучно здесь, в этом удивительном городе, на этой поляне, среди букашек?

– Нет, я здесь счастлив, среди букашек, но я знаю, что на свете есть тысячи мест, где я буду счастлив, и я хочу это испытать, прожить.

Таис открыла рот, чтобы что-то спросить, но Александр остановил ее жестом.

– Было достаточно сказано. Ты права, это место – средоточие неги и покоя, и я подчиняюсь им. Если тебе не трудно, разбуди меня через четверть часа.

Он дружелюбно кивнул, повернулся на бочок, закрыл глаза и уснул быстрее, чем Таис успела удивиться. Он действительно уснул! Вот это да! Зато теперь она могла рассматривать его во все глаза, не скрываясь! С умилением отметила, каким мирным и по-детски трогательным становится его лицо, стоит ему закрыть опасные и беспокойные глаза. Его рот с бугорками по краям расслабился, опух и слегка приоткрылся. Таис тяжело, почти со стоном, вздохнула. Его загорелая рука лежала возле лица, и Таис внимательно рассматривала жилы и синие веточки сосудов на запястье, ногти, каждую волосинку, и находила все это невероятным. Прикоснуться к нему она не решилась, а как хотелось потрогать его руками! Она поразилась всей ситуации: Эфес, залитая солнцем поляна, прекрасная пора середины лета, спящий Александр, и она, отгоняющая от него летучую и ползучую нечисть. Это все правда или только снится? И кто спит на самом деле? Почему не остановится это прекрасное мгновение навечно!? Или хотя бы на на пару часов. Спи дольше, продли очарование, уважь меня.

Но время не остановилось, наоборот, пролетело быстрее, чем того хотелось. Сорванной травинкой Таис провела по его руке. Когда она добралась до полусжатого кулака, он поймал травинку и проснулся.

– Э, Таис, – он тер глаза, – не люблю щекотку.

– В другой раз не будешь спать в моем присутствии, – парировала она.

– Это не потому, что ты на меня сон наводишь, а потому, что я чувствую себя с тобой спокойно, расслабленно…

Он обобрал для Таис соседний куст ежевики, и его пальцы посинели от сока.

– Правда, уходить не хочется? Но я уж совсем разнежился. Мне это противопоказано.

– Почему? Разве ты не можешь делать то, что хочешь? – удивилась Таис.

– Я – увлекающийся человек. Может затянуть – роскошь, нега и покой, земные и небесные радости. Жизнь может пройти стороной, если я буду им пре-даваться. Я бы не хотел прожить свою жизнь бессмысленно, не выполнив свое предназначение и не осуществив свои мечты. Праздность не сделает меня счастливым, – он серьезно посмотрел на Таис. – Помнишь легенду о моем прародителе Геракле, о том, как он выбирал свой жизненный путь? Путь наслаждений, в народе прозванных пороками, или путь трудов и лишений, приведший его к славе и бессмертию. Среднего пути нет. И третьего нет. Я это точно знаю, абсолютно.

– А как же дельфийская мудрость о золотой середине и о том, чтобы во всем хранить меру? Разве это не срединный путь?

– Да, это путь для средней жизни. Я не желаю себе серой, обыденной жизни. Я же человек честолюбивый… не в меру.

– Не понимаю, какие претензии? Я же тебя разбудила, – перевела Таис разговор в шутку.

– Да, ты права, какие претензии.

На обратном пути через сосновый лесок, мимо пустого раскаленного стадиона, вниз, по красиво выложенным дорожкам, ведущих вдоль ярко разрисованных зданий, обсаженных кипарисами, Александр продолжил разговор.

– Мне надо быть уверенным, что ты меня понимаешь. Возможно, это не так легко. Ты должна воспринимать мои слова буквально. Я не любитель витиевато изъясняться. То, что я говорю, это именно то, что я имею в виду. Проверим сейчас – какие две мысли я хотел донести до тебя?

– Только две мысли? – удивилась Таис.

– Перескажи мне своими словами, что ты поняла, – настаивал он, даже остановился и прижал ее рукой к увитой фиолетовым вьюнком каменной ограде, вдоль которой они шли.

– Мы говорили о том, что ты любишь, потом ты спал, – подняв глаза к небу, напряженно вспоминала Таис. – О родине и мире, о жизни в пути, о том, что тебя тянет большой мир, потом о том, что ты не хочешь расслабляться и предаваться, о Геракле, о невозможности для тебя умеренной жизни, – она закончила и посмотрела в глаза Александра.

Он глядел напряженно и, как-будто, недовольно. Да, именно так. Потом медленно расслабился, рассеянно опустил глаза, покусал губы.

В городе Александра заждались и обыскались – пришло неприятное известие из Милета. Начальник охраны выговаривал своим солдатам, которые кроме того, что царь ушел с Таис, ничего не знали. Поэтому все ждали у ее «дома». Когда пропавшие подошли туда, и царь узнал, в чем дело, он изменился в лице и тут же забыл о Таис. Здравствуй, жизнь…

Уже сделав шаг к коню, Александр обернулся.

– Спасибо за море, царь, – проговорила Таис, спокойно улыбаясь. Пожалуй, даже слишком спокойно.

– Тебе спасибо, – Александр подошел, слегка пожал ее пальцы… Она выдержала его взгляд.

И все же, какой славный, замечательный день! Таис ворочалась в жарких простынях уже битый час, но сон никак не мог одолеть возбуждение. С приросшей к губам улыбкой, мечтательно и томно вздыхая, афинянка перебирала в памяти весь замечательный день:

В голове крутились эти строчки из Еврипидовой «Медеи», и Таис чувствовала его рядом, – состояние блаженства, сладостного, сводящего с ума волнения и томной неги во всем теле. В полудреме-полумечтании она услышала, что кто-то вошел в темноте. Не успела она осознать, что это Птолемей, как он накрыл ее своим горячим требовательным телом. Вот так-то! Получил не свое, но от души! И наверное, да естественно, отнес на свой счет. Ну да ладно. Это была прекрасная любовь, жаль, конечно, что вызвана не тем, кому досталась и досталась не тому, кто ее вызвал. Хотя, кто знает, жалел ли об этом вызвавший, а вот получивший был счастлив. Будем делать людей счастливыми. Заповедь порядочных гетер гласила: лучше делать многих мужчин счастливыми, чем одного – несчастным. Птолемей же удивился непонятной логике поведения Таис, которая в последние дни мягко, но настойчиво сдерживала все проявления его страсти. Видимо, самое важное – появиться в нужный момент в нужном месте, что и произошло к великой радости Птолемея и его наконец удовлетворенного вожделения.

На следующий день последовал еще один визит. Пришел знакомиться любитель посмеяться – Леонид, тот, который славный, которого любит Александр, и которого с первого взгляда полюбила Таис. Пурпурный плащ и хитон фессалийца, желтый льняной панцирь, беотийский шлем с позолоченным венком, выдающий в нем иларха – командира эскадрона, приветливое лицо, задорные черные глаза, каждое движение излучает надежность и доброту. Действительно славный.

Когда вскоре после него в палатку Таис вошел ничего не ведающий Птолемей, он удивленно отдал честь Леониду и вопрошающе скользнул глазами по Таис. Девушка давно поняла простую мужскую натуру с ее трогательным стремлением демонстрировать каждому потенциальному конкуренту доказательства своего успеха. Что ж, не жалко, хвастайся на здоровье: хозяйка нежно обняла и поцеловала Птолемея, и тот просиял, почувствовав себя самым главным оленем в лесу. Ужин прошел весело. Птолемей взял себя в руки, понимая, что Таис ему не упрятать, и умнее смириться с тем, что она – не его собственность. Нет ничего смешнее, чем выглядеть ревнивым дураком. А Леонид никогда не унывал, такой уж легкий и жизнерадостный характер дала ему природа.

Леонид занимал высокий пост гиппарха «фарсальской илы», первой илы8 фессалийской союзной конницы, приравненной по значению к царской иле (агеме) македонских «гетайров». Всеми фессалийцами командовал кузен царя Александр Линкестиец, тот самый, что первым, еще у трупа Филиппа, провозгласил потрясенного Александра царем. Надо сказать, эта поспешность показалось Птолемею подозрительной. – Уж не уводил ли он этим подозрения от себя? Но Александр доверял кузену и назначал на самые ответственные посты. Фессалийцы в качестве легковооруженных, дополняли тяжелую конницу гетайров, которой руководил Филота, сын Пармениона. Конница гетайров состояла из восьми ил, набранных из зажиточных семейств Македонии, и составляла 1800 человек.

Птолемей же руководил илой семейства Лагидов, так что Леонид был старшим по чину. В армии царило незатихающее жестокое соперничество между пехотой и конницей, македонцами и греками, царскими войсками и союзниками. Леонид не был македонцем, но происходил из дружественной Фессалии, родины легендарного пращура Александра, быстроногого и многогневного героя Ахилла. Он обладал на редкость дружелюбным характером, так что только самые закоренелые интриганы могли иметь что-то против него. Основная масса македонцев относилась к нему с симпатией. Вот и Таис он понравился сразу.

Зато как она понравилась Леониду! Тот факт, что сам Александр оказывал Таис внимание, навел фессалийца на какие-то мысли. Хотя, об Александре ходила слава как о человеке, довольно сдержанном по отношению к женскому полу. Конечно, самых красивых пленниц отводили в первую очередь к Александру, но они там не задерживались. Одним словом, от этого знакомства у Леонида осталось состояние совершеннейшего очарования ясноглазой богиней и некоторые вопросы, в которых ему еще предстояло разобраться.

Леонид ушел, и Птолемей, наконец, остался с Таис наедине, чем попытался, правда, безуспешно, воспользоваться. Он до сих пор не мог отойти от потрясения, вызванного ее неожиданным появлением в его шатре две декады назад. У него перехватило дыхание и помутилось в голове точно так же, как четыре года назад в Афинах, когда он увидел ее впервые.

Птолемей часто вспоминал их самое первое время в Афинах, – маленький летний роман, – видимо, так представлялась Таис их тогдашняя связь. И вот она здесь, – из маленького романа может выйти что-то большее! Только не терять голову, не совершать опрометчивых ошибок, и, главное, не надоедать. Птолемей знал, что ему придется непросто в море молодых и жадных мужчин, каждый из которых может стать его соперником. Таис прелестна, обаятельна, люди ее любят, мужчины – желают. Ну, что ж, еще посмотрим. У него есть большое преимущество перед остальными: «Я ее надежный, заботливый друг, вот мой конек, – рассуждал Птолемей, – а Леонид и все остальные пусть еще добьются от нее того, чего я уже добился». И он вспомнил то, чего он добился, и какое это блаженство – обладать ею. По его телу прошла дрожь, он закрыл глаза, тяжко вздохнул и расстроился…

Как это не парадоксально, но Птолемею даже не приходило в голову, что его соперником может стать Александр. Александр – сам по себе. Он играет в другие игры, у него своя жизнь. Из детства он сразу шагнул в зрелость, недосуг ему было бегать по гетерам. В 16 лет, в отсутствие Филиппа, правил Македонией, вел войны, в 18 лет выиграл Херонею, в неполных 20 стал царем, расправился со всеми претендентами на престол, решительно замирил Грецию. В неполные 22 организовал грандиознейшее военное предприятие в истории Эллады. О каких женщинах может идти речь – ему продохнуть некогда, в его жизни совсем другие приоритеты. Хотя, Александр человек страстный, эмоциональный, с нежной, необузданной душой, глубокими чувствами – создан для любви, излучает ее. Благо, что у него есть Гефестион, его ближайший друг, его возлюбленный. Там все крепко, место Гефестиона давно всеми признано. А то, что к Таис царь отнесся хорошо, по-дружески, так это прекрасно, как раз то, что нам и надо.

Все эти долгие размышления могли быть мыслями Птолемея, если бы он думал об Александре, как о возможном претенденте на Таис. Но эта идея просто не приходила в голову, настолько абсурдной казалась она ему.