Читать книгу Александр и Таис. История одной любви. Книга первая - Ольга Эрлер - Страница 8

Мир, как известно, тесен, и каждого человека мы встречаем в жизни по крайней мере два раза.

Парменион захватил вдову Мемнона персиянку Барсину вместе с казной и другими персидскими аристократками в Дамаске и предложил Александру в подруги. Ее отец Артабаз был сыном царской дочери. Таким образом, Барсина была «подходящих» царских кровей и совмещала в себе две культуры; знала два языка, целых 10 лет своего детства-юности прожила при дворе Филиппа в Македонии, где в свое время нашел приют ее отец. Она была старше Александра на несколько лет и к моменту их новой встречи имела четверых детей. Александр и его приближенные прекрасно помнили ее по прошлой жизни, она была почти «своим человеком». Царь решил, что Барсина идеально подойдет для своей роли – не мешать и не создавать проблем. В ней была замечательная хамелеонская черта – она идеально вписывалась в предложенные обстоятельства и подстраивалась под любые характеры. Чувства не играли в ее жизни большой роли, кроме одного – себялюбия. Александр поблагодарил Пармениона за заботу и принял подарок.

Персиянка уже присутствовала на паре вечеринок с Александром и больше не была ни для кого новостью и темой для живейшего обсуждения. Судьбе было угодно, чтобы Таис пропустила тот момент, когда в жизнь Александра вошла Барсина. Они еще не сталкивались, и афинянка о ней ничего не знала.

Так, полная самых добрых ожиданий, ничего не подозревая, Таис входила на пир в шатер, здороваясь и улыбаясь направо и налево. Она привычно мельком взглянула на Александра и спокойно отвела глаза, но вдруг что-то смутило ее, и ей пришлось бросить еще один взгляд в его сторону. О, боги, что это!? Рядом на его ложе не привычный Гефестион, а какая-то незнакомая женщина. У Таис застучало в виске. Перед ее мысленным взором застыла картина: персиянка, но одета по-гречески, жмется к Александру (!), кокетливо смотрит из-под бровей, а тот, как ни в чем не бывало, улыбается ей в ответ. Таис зажмурила глаза, почва закачалась под ногами, мир вокруг закружился в вихре, в ушах загудело, и страшная тяжесть охватила ее тело! «Скорее бы упасть, тогда мне станет лучше…» – успела подумать Таис.

Очнувшись, Таис увидела склонившиеся над ней лица: Птолемей, Леонид, Селевк, Кен. Собрав силы, она прошептала: «Леонид…» (По лицу Птолемея прошла тень.) Тот дал ей глоток вина и отер мокрой рукой лицо: «Что с тобой? Много каталась верхом или женские дела?» – «Да, женские…» – ухватилась она за эту мысль. Тут Таис услышала голос Александра и решительно взялась за руку Леонида: «Скорее уведи меня отсюда». Ненависть моментально вернула ей силы, и она, опираясь на руку Леонида, быстро покинула «праздник».

Таис не отвечала на расспросы фессалийца и думала лишь о том, чтобы дойти до дома и скорее остаться одной.

– Пожалуйста, со мной все хорошо, да, я лягу, да, служанка поможет, иди, иди, пожалуйста.

Таис чувствовала страшное возбуждение, но голова казалась холодной и пустой. Оставшись в одиночестве, она как во сне достала бритвенный нож и, не глядя, с яростью полоснула по запястью. От резкой боли она закричала, ее испугал вид брызнувшей фонтаном крови. Таис зажмурила глаза, ей хотелось, но не получалось зажать кровь здоровой рукой.

Леонид ворвался в дом, бросился к ней. Окровавленная Таис, не отдавая отчета в своих действиях, вырывалась из его рук. Только с помощью вбежавших слуг ему удалось скрутить ее, обработать и перевязать рану, и кое-как, с третьего раза, влить ей успокоительные капли. Таис трясло как в лихорадке, и Леонид долго успокаивал ее, пока она постепенно сама по себе не впала в транс, без всякого выражения глядя в одну точку и раскачиваясь. Когда лекарство подействовало, она уснула и спала неспокойно, всхлипывая и вздрагивая всем телом.

Потрясенный Леонид взял обещание со слуг хранить случившееся в тайне. Приказал передать пришедшему Птолемею и посланнику от Александра, что госпожа спит, и все нормально. Сам же просидел до утра в тяжелых раздумьях, придя к малоутешительному выводу, что не в состоянии ничего понять.

На следующее утро Леонид умело полечил ее рану. (Уж кто, как не мужчины, проводившие жизнь в войнах, разбирались в лечении ран.) Таис же скупо извинилась за беспокойство и попросила не мучить ее расспросами, и все забыть.

– Шрам не изуродует тебя сильно, – Леонид погладил ее холодные пальцы и поцеловал их.

Таис же вспомнила, как их гладил Александр, когда лежал в горячке. Больной, с затуманенным сознанием, он был добр и нежен с ней. Но причиной тому было лишь затуманенное сознание. Она сделала неправильный вывод, впрочем, как всегда. Она ошиблась в своих надеждах. Но не стоит сейчас думать о нем. Ни сейчас, ни… когда, – никогда. Хватит врать себе и жить в вымышленном, желаемом мире. Раз уж не получилось совсем уйти из жизни – судьба в лице Леонида вмешалась, не допустила пойти по пути наименьшего сопротивления – значит, придется жить по-новому. В том мире, каков есть. «Быть умницей». У нее сжалось сердце. «Я обязательно научусь. Только не сейчас, сейчас я слишком устала…» – прошептала она, путая от слабости два мира – действительности и фантазии.

– Ты устала? – переспросил Леонид.

– Что?

– Ты сказала, что устала. Поспи еще, сон – лучшее лекарство от… всего.

Таис подняла на него взгляд, полный отчаяния и досады на ту жизнь, до которой она дошла.

– Не бойся ничего, я с тобою, и все будет хорошо, очень скоро все будет очень хорошо, все пройдет, и будет хорошо, – он утирал ей слезы и гладил растрепанные волосы.

– Мне холодно, полежи со мной…

Сколько времени прошло, сколько часов, дней…

«О, Киприда, сколько раз я пыталась убить свою ненужную любовь и вернуться на свои круги. Все будет по-старому. Какой ужас… Сколько раз я искренне старалась жить только своей жизнью – без него. Но что есть моя жизнь без него, если он и есть моя жизнь. У меня нет ничего другого, потому что я сошла с ума. Почему, наконец, не разорвется мое разбитое сердце окончательно, почему не придет ко мне смерть и не избавит от этих мук. Какое унижение! Я унизилась до ревности, до крика о помощи. Почему я пристала к этому человеку, как пиявка? Где мое чувство собственного достоинства, здравомыслие, наконец. Зачем я ищу подтверждений его возможного расположения ко мне и игнорирую все подтверждения обратного. Расположенный ко мне человек сейчас со мной рядом и следит за тем, чтобы я не наложила на себя руки. А ведь он так же несчастен, как и я. Только причина его мучений – я, сама измученная другим. Какое несовпадение, какой замкнутый круг. Все так сложно, а хотелось только быть счастливой. Александр, почему, Александр?! Как жаль…» Она не заметила, что плачет.

– Что ты плачешь, детка, – наклонился над ней Леонид, – Что ты хочешь? Что тебе сделать?

– Сделай так, чтобы я умерла.

На собрании в Марафе обсуждали дальнейшие действия македонской армии: надо ли удовлетвориться достигнутым или стоит идти за Евфрат, чтобы там окончательно разбить Дария. Александр хотел в первую очередь избавиться от морской угрозы и настоял на подчинении Финикии, основного поставщика флота персов, и на захвате ее гаваней.

На узкой полосе восточного побережья Внутреннего моря жил немногочисленный, но очень влиятельный народ – торговец от бога. Жители Тира, Сидона, Триполиса, Арада, Библа, Берита и Акко были богаты, хитры и склочны. Они ненавидели как персов, так и греков, но еще больше – друг друга. Поэтому Александр рассчитывал на легкую победу. Действительно, посланцы Марафона, Библа и Сидона с красной лентой на лбу, как просящие о покровительстве, не замедлили появиться в его ставке.

Именно из Сидона была родом азиатская принцесса Европа, которую выкрал влюбленный Зевс, приняв облик золотого быка. На его спине она переплыла « глубиннопучинное» море и попала на Крит, где родила Зевсу троих сыновей. А брат Европы Кадм, отправившись на ее поиски, стал основателем беотийских Фив, которые более трех лет назад разрушил Александр. В Сидоне Александр принял участие в ритуальной ассирийской охоте на львов, и поручил Гефестиону подыскать нового царя для города. Нашелся один дальний родственник низложенного царя – садовник, по воле Александра попавший из садовников в цари.

Таис узнавали эти новости из вторых рук, она превратилась в абсолютную затворницу, не только почти не выходила из дому, но даже не захотела селиться в лагере. Птолемею приходилось мотаться между ставкой и финикийском поселением, где она снимала квартиру. Он же рассказал ей о письме Дария с предложением выкупа за семью, неумном, неуважительном, наглом и об ответе Александра – еще более наглом. «Приди и освободи свою семью, – писал Александр, – если ты на это способен. И не спасайся бегством в случае битвы, ведь я найду тебя, где бы ты ни был. И в другой раз обращайся ко мне как к своему господину». Птолемей радостно рассказывал Таис об удачном развитии событий в Эгиде, а она выслушивала его доклады, односложно отвечая, и оставаясь пугающе безучастной.

Леонид при Таис бодрился и развлекал ее по большей части веселыми историйками из армейской жизни, пересыпая их перлами из речей тупых вояк, желая вытащить ее из той пропасти, в которую она провалилась. Он единственный знал ее тайну, и при нем Таис труднее всего удавалось скрывать свои истинные чувства. Но она старалась гнать мысли и воспоминания, старалась смириться со своим жизненным поражением и крушением всех надежд. Как долго она надеялась! Что делать, надежда умирает последней, трудно умирает, отчаянно сопротивляется. Наверное ее можно убить только вместе с душой.

Надежда… В наказание за то, что Прометей дал людям небесный огонь, и люди вышли из-под власти богов, боги создали женщину по имени Пандора-«всем одаренная», задуманную как орудие отмщения людям. Бессмертные подарили Пандоре ящик, заключавший в себе все земные беды и страданиями. На самом его дне лежала надежда. Неосторожная Пандора раскрыла роковой ящик, и дары богов вылетели в мир людей, до этого не знавших несчастий и болезней. Лишь надежда зацепилась, задержалась на дне… Да только не Пандора виновница всех бед на земле, а боги! Почему они преподнесли ей такой подарок? «Надеюсь вопреки надежде», – говорит пословица. Вот и Таис так долго надеялась напрасно.

Сколько раз хотелось Таис отбросить ложь, условности, их дурацкий тон общения друг с другом, подойти к Александру и сказать: «Я люблю тебя. – Давно? – Целую вечность и полтора года, с той минуты, как увидела твою спину в залитом солнцем Эфесе».

Почему я тебе не нужна?

Покорение Финикии проходило успешно для Александра, любимца богов. Однако в Тире он действительно, как и предвидел, столкнулся с сильным сопротивлением. Выслав царю необходимые дары и продовольствие, тиряне не допустили его в город, где он собирался принести жертвы Малькарту-Гераклу, своему предку по материнской линии. Отказ возмутил царя, ибо тем самым тиряне не соглашались признать его верховную власть, предпочитая сохранять нейтралитет. Они были непоколебимо уверенны в крепости своих неприступных стен. Затем тиряне допустили роковую ошибку – вероломно убили его послов и сбросили их тела в море. Лишив их погребения, они совершили ужасное кощунство. Это развязало Александру руки, и он решил брать город.

Дело осложнялось тем, что крепость лежала на острове, отделенной от материка глубоким полуторакилометровым проливом. Тир имел флот и рассчитывал на помощь своей североафриканской колонии Карфагена. За много веков существования Тира никто не смог взять эту мощную крепость. Александр, желавший быть первым и лучшим во всем, твердо решил нарушить эту традицию и свершить небывалое. Он любил браться за дела, превышающие человеческие возможности. Царь задумал засыпать пролив, построить мол и подвести по нему технику и войска для штурма, так как флота у него практически не было. Предстояла гигантская работа!

Дело продвигалось сложно, ибо мол периодически размывался бурным морем или разрушался тирянами с кораблей. Строители и поставщики строительного леса из Ливана подвергались постоянным нападениям. Армия несла потери. Жизнь в лагере резко изменилась. О совместных пирах, охотах и развлечениях давно забыли. Все были по горло заняты постройкой мола и подготовкой штурма.

Таис все же переселилась по-ближе к пульсу жизни: в стан прачек и швейников, сопровождавших армию – своего работодателя, но не в самый лагерь. Ей не хотелось видеть Александра – с глаз долой, из сердца вон. Хотя, так считала ее голова, сердце считало по-своему, а ему, как известно, не прикажешь. Но Таис твердо решила приказать. Приказать смириться с тем, что жизнь такая и не может быть другой – ни за что и никогда. Она приказывала себе, что надо хоронить своих мертвецов – в данном случае, свою убитую любовь. Что надо учиться жить другой жизнью, а не биться до потери сознания головой о закрытую дверь. И быть счастливой в другом – только в чем? Что счастье начинается с нее самой, а не с кого-то или чего-то вокруг. Что преступно так терзать свою несчастную душу – для души надо оставлять радости, а трудности должна преодолевать голова. Все эти и многие другие хорошие мысли она повторяла, как молитву, день за днем, пытаясь ими вытеснить неотвязные мысли об Александре. Она упрямо решила опровергнуть истину о том, что в противоборстве разума и чувства всегда побеждает чувство.

Иногда у нее неплохо получалось «быть умницей», и она на какое-то время переключалась на что-то – книгу или дело – но вдруг обрывок какого-то видения, воспоминания, какая-то фраза Александра проносилась в ее мыслях, и вся система обороны рушилась в миг.

Уже несколько недель она упорно избегала встреч с ним. Таис старалась загрузить себя занятиями и заботами или подолгу бродила по окрестностям, очень красивым горам, поросшим величественными ливанскими кедрами. Их ветви не провисали вниз, как у елей, а располагались параллельно земле, подобно крыльям гигантских птиц. С крутых высоких обрывов она часами любовалась грозным зимним морем.

Как-то лесная тропинка вывела ее к старому заброшенному храму Астарты-Афродиты. Вид разрушенного сооружения, древних, поросших мхом и лишайником каменных глыб, архаическое изображение богини, наводили на мысль о том, как преходящи и относительны для великого времени не только человеческие переживания, но и сама жизнь. А все наши мучительные поиски смысла, счастья и самих себя, не более, чем тлен, суета сует…

Таис часто ходила туда, надеясь, что богиня пошлет ей поддержку и просветление.

Александр устроил редкий в последние месяцы ужин для друзей. Конечно, пригласил Таис, ведь они встречались почти только на пирах. Увидя Птолемея без нее, царь подошел к нему:

– А где же Таис?

– У нее болит голова.

– Голова? – крайне удивился Александр такой явной отговорке.

Птолемей пожал плечами и развел руками, мол, сам все понимаю, и ничего не понимаю.

– Что-то серьезное?

Птолемей повторил свой бессильный жест.

Александр решил, что расспрашивать бессмысленно, вернее, все и так понятно. Понятней некуда. Она не хочет. Она-не-хочет. Надо с этим считаться. (Здесь ему хотелось поставить знак вопроса, хотя было ясно, что надо ставить точку.) Он вернулся к Гефестиону, тщательно пряча свое разочарование.

Он видел ее вечность, вечность назад… Говорил, смеялся вместе с ней, держал в руках – они танцевали, и Александр постоянно сбивался.

– Два шага вправо… Вправо! Ну, где право? – Таис хохотала, запрокинув голову.

– Ну, я молодец! Право от лево не отличаю.

– Это у тебя из области «поиски особого царского пути»?

– Нет, из области «видали дурака».

Тогда мир был еще в порядке. А сейчас она явно избегает его, это стало очевидно даже ему. Значит, ей так надо? – Значит, ей так надо.

За все это время он только раз видел ее. Проезжая по лесу, сквозь деревья разглядел ее коня у развалин храма Астарты, обрадовался, отослал сопровождение и тайком вернулся назад. Он заглянул вовнутрь и не сразу заметил ее среди живописных развалин – упавших колонн, больших гранитных блоков, поросших мхом и плющом; три стены частично сохранились, создавая защиту от ветра и чужих глаз. Таис сидела на коленях на усыпанной хвоей земле перед статуей богини, обнимала ее руками, билась головой о холодный гранит и сквозь слезы повторяла: «Это так, и не может быть иначе…»

У Александра перевернулось сердце: «Таис!» Она обернулась, с ужасом вскрикнула, спотыкаясь, бросилась к своему коню и ускакала, оставив Александра наедине с безжалостной совестью.

Он не поспешил вслед за ней не только потому, что его ждали неотложные дела. Какое-то другое чувство остановило его. Она не хочет. Значит, так ей надо. Проклятье! Хотелось или крушить все вокруг, или упасть в траву и плакать, как в далеком детстве, когда можно было еще плакать, если тебе горько, больно и плохо.

А что ты хотел, чудовище, сволочь последняя? Разве не этого? Гефестион хотел, ты согласился. Своим нежеланием встречаться она помогает тебе, уроду, вырвать ее из сердца. Она взяла на себя эту грязную работу. И поделом тебе. Сколько можно было издеваться над живым человеком? «У тебя еще будет достаточно снегопадов в жизни». Негодяй, тебя же убить мало! Какими глазами она тогда посмотрела на него – глазами несчастной, обманутой шестилетней девочки.

– Александр, когда ты хотел послушать ритора?

Александр очнулся, Гефестион в пиршественном венке теребил его и озабоченно вглядывался своими глянцевыми глазами.

– Пусть сейчас.

Он наблюдал за Гефестионом, пока тот давал распоряжение: «Зевс Филий (покровитель дружбы), поддержи меня!»

Через пару дней он все же не выдержал и решил зайти к Таис, на минутку, ничего не значащий визит вежливости. Может, что-то прояснится. Вместо обеденного перерыва, который он проводил в лагере, поехал к ней. Но Птолемей опередил его.

– Будешь есть? – спросила Таис Птолемея вместо приветствия.

– Спасибо, я уже. Очень мало времени, не хотелось бы тратить на еду, мне надо возвращаться на мол, будь он неладен.

– Ну что там нового?

– Все малоприятные вещи. Западный ветер – нежный Зефир, тут что-то не очень нежный. Опять штормило и разрушило часть построенного. Тиряне совсем обнаглели, подплывают на лодках, обстреливают строителей. Снаряды, дротики, стрелы – все долетает, Александр приказал строить заграждения от них. Люди гибнут, Александр раздражен, так с ним тяжело, черный как туча…

– Я не могу больше этого слышать! – вдруг воскликнула Таис.

Птолемей удивленно посмотрел на нее и нахмурился.

– Но, Таис, что с тобой? Это моя жизнь, нас всех. Это то, чем занято мое время, моя голова!

– Извини, извини… Я не это имела в виду. Я виновата, извини, Птолемей! – в знак раскаяния она быстро обняла его и поцеловала несколько раз. Птолемей не преминул воспользоваться этим редким порывом. Он сжал ее и осыпал страстными поцелуями быстрее, чем она успела увернуться.

– «О, Афина, ему нельзя класть палец в рот…»

– «Пожалуйста, пожалуйста, только не отстраняйся!..»

– «Он совсем… соскучился по любви, одичал… Надо же было так оплошать!»

– «Пожалуйста, позволь мне…»

– «Он знает ко мне подход, негодяй.»

– «Не упирайся, умоляю, расслабься, детка. Вот так-то лучше, о, великие боги, как же ты меня возбуждаешь! Нет, еще не сейчас.»

– «Нет, еще не сейчас…»

– «Спокойно, думай о чем-то …мерзком – об осаде. О, сокровище мое, вот такой ты мне нравишься! Мы откроем замочек и выпустим на свободу настоящую Таис – не эту грустную недотрогу. Я знаю, что ты любишь! А как я люблю! Очень хорошо, моя умница, ты – прелесть, ты – великолепна… О, великий Зевс!»

– «О, великий Зевс!»

В это время к палатке Таис подошел Александр, остановился, прислушался.

– Та-а-а-к, значит, голова уже не болит. Что ж, очень хорошо, – развернулся и быстро пошел обратно.

– Передайте Селевку, что я сам возглавлю поход в Ливан. Завтра на рассвете. Пусть его люди будут готовы, – бросил он своим адъютантам.

Так, оставив все дела на Кратера и Пердикку, царь ушел в карательную экспедицию против ливанских арабов, которые нападали на его заготовителей леса. Лес требовался для мола и осады проклятого Тира, который изводил его. Вернувшись, царь застал мол полностью разрушенным. Ничего, не всегда все получается с первого раза, решил он и упрямо начал все сначала. «Афине молись – а рукой двигай!»

Между делом настал март, пришла весна, которую Александр едва замечал. Лишь урывками он отмечал про себя, как красивы горы, покрывшиеся нежной вуалью свежей зелени, как живописны скалы, мощен шум водопадов, пряно дыхание трав, трепетен шепот ветра в кронах кедров, величественно вольное море, …на котором открылась навигация и кипрские и финикийские контингенты отплыли, наконец, на родину. Ему некогда было радоваться чаровнице-весне. И слава богам, ибо как только появлялась свободная минута, в голову лезли ненужные, непозволительные мысли. Он отчаянно скучал по Таис и не знал, как долго еще выдержит.

Весь надзор за строительными работами осуществлял инженер Диад из Фессалии. Из стволов кедров делали сваи, вбивали их в дно, засыпали песком, щебнем и камнями. 40 тысяч жителей Тира с зубцов своих 50-метровых стен с усмешкой наблюдали за работами. Они ни в чем не испытывали недостатка и могли выдержать многолетнюю осаду. Глубокие колодцы давали достаточно воды, в хранилищах лежали запасы на многие годы. Их предания содержали рассказы о многих правителях прошлого, сломавших зубы об их гранитный монолит. Знаменитому вавилонскому царю Навуходоносору понадобилось 13 лет осады, чтобы убедиться в неприступности Тира.

Усмешки потускнели, когда тиряне впервые увидели македонские осадные башни. Многоярусные монстры до 60 метров высотой были защищены от стрел овчинами, и покрыты специальной смесью, предохранявшей их от огня. Верхний двадцатый ярус снабжался подъемным мостом. На башнях были установлены катапульты и баллисты. За щитами прятались лучники, тараны и гигантские сверла для бурения вражеских стен.

Тиряне предпринимали удачные вылазки: так, они загрузили корабль серой, щепками и смолой, подогнали его к молу и подожгли. Огонь, перекинувшийся на осадные башни и солдат, принес многие разрушения. Для смягчения ударов таранов и катапульт тиряне защищали свои стены мешками, набитыми водорослями. Чтобы помешать движению македонских кораблей, они засыпали узкий морской пролив камнями. А корабли у македонцев стали появляться: финикийские и пятивесельные кипрские, команды которых переметнулись от персов к македонцам.

Таис болела «животом». Болезнь была полуправдой-полуотговоркой для Птолемея. Они сидели по-семейному рядышком, ее голова у него на плече, когда неожиданно, как снег на голову, в их гнездышко вошел Александр. Таис медленно подняла взгляд и поэтому пропустила вспышку в глазах Александра. Ее саму поразило то спокойствие, которое она ощущала. Ничего не дрогнуло, не шевельнулось, не оборвалось. Как будто она в сто первый раз играла сцену в заигранном спектакле. Она не стала разбираться, откуда в ней эта сила – от слабости ли, летаргии ли, какая разница. Главное и дальше сохранять спокойствие, держать паузу и не отвечать на задирки врага, как говорил Неарх.

Птолемей же ощутил горячий прилив удовольствия от того, что в чем-то обошел Александра, что именно ему на плечо кладет Таис свою головку – не всегда понятную, но всегда прекрасную.

– Жаль, что помешал идиллии двух аркадских пастушков, – сказал Александр вместо приветствия.

И все же этот негодяй, этот эгоист, этот лицемер-притворщик умудрился довольно быстро «оттеснить» Птолемея от Таис, так, что они стали – вместе, а Таис – одна и по другую сторону рубежа. Александр заговорил Птолемея. Вот они уже смеются вместе, Александр обнимает Птолемея за плечи, а тот – на седьмом небе, его улыбка предназначается уже не Таис, а Александру. Он разъединил их такое непрочное, редкое единство и с чувством достигнутого успеха вскользь поглядывал на Таис. А она с равнодушием покорившегося судьбе человека, принимала происходящее, как данность.

Александр послал к Сисигамбис, матери Дария, за кошкой, полечить живот Таис. Вот уже кошка, урча и мурлыкая, лежит на больном ее животе, греет и успокаивает. А кошка была красавица, из редкой породы ванских кошек – белоснежная и с разноцветными глазами: голубым и зеленым.

– Кошку зовут Персия, но дело свое знает. Если ты считаешь, что ее имя оскорбляет твои национальные чувства, называй ее Элладой.

Таис по-прежнему не реагировала на его манипуляции, слабость оказывала ей в этом помощь. А Птолемей поддался. С чувством собственной избранности, гордый доверием государя, он отправился выполнять какое-то срочное поручение царя, нисколько не сомневаясь в его важности и срочности.

Они остались одни. Что ж, Александр, ты выбрал и подготовил поле для битвы. И эффект неожиданности произвел ты. Что дальше, великий стратег?

– Что ты такая неигривая сегодня?

– У меня нет сил играть с тобой в твои игры.

– Хорошая отговорка, умная.

Он сел на корточки перед ней, опершись на ее колени, привалившись к ним всем телом так, что ее ноги упирались в его каменную грудь. Таис чувствовала его тепло и тяжесть, его мужскую сильную плоть. Опаловые глаза смотрели скептически-проникновенно или, другими словами, нагло и вызывающе в двух пядях от ее лица. Это был удар тяжелой артиллерии – «ворона». Но она решила побороться.

– Я не уйду, пока не загоню этого зверя.

– Что это? – проговорила она с невозмутимой улыбкой мраморной статуи.

– Я не уйду, сказал я себе, пока она не перестанет быть «букой» и не улыбнется мне. И вот…

– Я улыбнулась. Подумать только, – насмешливо парировала она, – опять получилось по-твоему.

– Да, какая тоска, все одно и то же. Почему ты не принимаешь мои приглашения и лишаешь меня удовольствия твоего общества? – спросил он по-прежнему шутливо.

– Потому что в моем обществе нет удовольствия.

– Ты теперь навсегда сделалась «букой»?

– Да, видимо, тебе придется поискать другое приятное общество.

Таис хотелось сказать «ты нашел», как о свершившемся факте, но она сдержалась и решила не падать так низко.

– А надеюсь, ты шутишь? Мур-р-р… – он помурчал вместе с котом. – Наш разговор напоминает мне детство. – Он интуитивно переводил разговор в другое русло. – Когда мне было лет 11, а сестре Клеопатре – 10. Она тоже обижалась и так со мной разговаривала. Теперь ты напомнила мне ее еще и этими капризами.

– Я разве на нее похожа?

– Нет, абсолютно. Она похожа на меня. Просто я испытываю к тебе схожие чувства.

– Я тебе ее заменяю?

Даже отчужденный непривычной иронично-вызывающей интонацией, ее голос волновал Александра, как всегда. Он любил звук ее голоса и был рад, что снова слышит его. Ее афинское слегка шипящее «с», повышающаяся мелодика в конце фразы, то, как брала она дыхание…

– Нет, ее нельзя заменить. Ты мне напоминаешь очень хорошее время – Гефестион из этого времени, и многое хорошее, лучшее во мне и в моей жизни. Когда все – впервые. Когда ты каждый день ожидаешь счастье и получаешь еще больше, чем ожидаешь. Это – святое, понимаешь, о чем я говорю?

– Как будто ты вдруг открыл глаза и увидел мир впервые, – она поняла его.

– Да. Именно так. Первый уникальный раз, прекрасное начало всего. Клеопатра осталась там.

– Но она же есть, и вы увидитесь.

– Если это случится, то это будут другие Александр и Клеопатра. Той жизни больше нет.

– А Гефестион?

– А Гефестион есть, какой молодец, да, ему удался этот фокус. Он – чудесное исключение.– Александр улыбнулся кротко и счастливо и коротко опустил голову ей на колени.

– Какая она, Клеопатра?

– Умница, каким мне не быть, несмотря на то, что ее пол для нее большое препятствие. Сильней меня – ибо она воюет с мамой, а это похлеще, чем с Дарием. А, может, ей все легче, потому что разум преобладает в ней над чувствами. Как она спокойно отнеслась к своему замужеству! На собственном дяде. Хотя царские дети по любви не женятся.

– А как же твои родители?

– Исключение. Ну, а чем кончился этот брак по страстной любви? Любовь и власть… Любовь к власти оказалась сильнее любви. В борьбе за власть …друг над другом погибла любовь. – Александр задумался, рассеянно отвел глаза.

– Ты часто вспоминаешь дом и семью?

– Нет. Некогда думать о прошлом. Ну, что, мы помирились? – вернулся он к началу разговора. – Придешь ко мне на пирушку?

– Я не в настроении, – Таис снова насторожилась.

– Кто тебя обидел? Мы оторвем негодяю голову, – он снова говорил в шутливом тоне, который она не могла переносить. – Не хочешь больше со мной дружить?

– Я хочу уехать…

– Куда уехать, враг вокруг, – не понял он.

– В Афины, – неожиданно для себя самой сказала Таис.

– В Афины?! – Александр изменился в лице и в полном смятении пересел на стул. – Ты шутишь? – вдруг догадался спросить он.

Таис отметила, что этот вопрос он задал уже во второй раз.

– Ты не хочешь в Египет, ты не хочешь в Вавилон, в Сузы, ты хочешь в Афины? Что ты там забыла? Как можно не хотеть увидеть мир, если есть такая возможность?

– Не в том дело. Меня влекут чужие страны, но мне не хватает людей, которым я нужна, близких…

– Таис, я не верю своим ушам. Твоя дверь увешана венками в знак любви и почитания. Нет такого мужчины на свете, который бы отказался быть тебе «близким», нужным и всем, что бы ты ни выдумала!

– Есть, ты, например, – быстро вставила Таис.

– Я – не в счет… С другой стороны, что я делаю все время? Я стою на коленях и умоляю тебя прийти ко мне на ужин. И ты еще никому не нужна… Откуда у тебя эти мысли? От сидения на одном месте? Меня самого угнетает эта осада, ненавижу долгие остановки. – Он вдруг сделал Тир причиной своей досады и, так странно закончив свой монолог, на время погрузился в себя. Но потом вспылил снова:

– У меня хандра, я не в настроении, – передразнил он ее. – Что у тебя в голове, – он ткнул ее пальцами в лоб, – тебе туда надо кошку положить…

– Ты все говоришь не то, – наконец тихо сказала Таис.

– Ты выбрала не лучшее время подбрасывать мне новую тему для размышления.

– Вот потому-то я и хочу в Афины.

Александр смотрел на нее исподлобья.

– В Афины… На то время, пока я буду думать, надеюсь, останешься ждать здесь, – саркастически заметил он после долгой паузы и вдруг воскликнул: – О чем мы говорим! И как мы говорим друг с другом?!

– Да нет никаких «мы», есть я и ты, и пропасть между нами.

– О чем разговор, – опять воскликнул он и прижал руки к груди, – объясни мне на пальцах. Я ничего не понимаю… – Он взял ее руку, которой она нервно гладила безучастно мурлыкающего равнодушного кота, и позавидовал между делом этому коту.

– Мы живем в разных мирах, – сказала Таис и высвободила свою руку.

Разговор уже принял опасный поворот. Это уже произошло.

– Я так не думаю. Просто сейчас я занят другими делами. Ты обиделась, что я не появлялся?

– Нет, не на это… – она пожала плечами.

– Значит, все-таки на меня? Но ты же понимаешь, во всем нужен глаз да глаз. Этим бараньим головам ничего нельзя доверить. У нас война как-никак.

– Война – это война, а я – это я.

Александр хотел рьяно возразить и уже открыл было рот, но быстро передумал и решил, что будет умнее повиниться и попытаться замять дело.

– Да, я виноват, я должен был уделить тебе время, ты права…

Таис раскусила его хитрость и усмехнулась.

– Да нет. Ты мне ничего не должен. Никто – никому – ничего – не должен.

Александр замолчал. Он, конечно, понимал, куда клонит Таис, и ему нечего было сказать. Он ограничен своей ролью и не может продолжать этот разговор, не разрушив ее рамки. Настало время выбрать, под какими знаменами ты стоишь. Их отношения, скованные условиями игры, окончательно зашли в тупик. А виноват он один. Ведь это он решил принести ее в жертву. Он – ее палач. Он хотел убрать ее, исключить из своей жизни. А когда она начала это делать сама – уходить из его жизни, – забеспокоился, задергался.

– Но ты все-таки пошутила про Афины? – спросил он с надеждой.

– Ах, как же тебе хочется все обернуть в шутку! Но живыми людьми не шутят! – голос Таис дрогнул.

Таис поняла, что она на пределе, сейчас разрыдается и стала прогонять Александра: «Пожалуйста, иди, иди, пожалуйста…» и отталкивать его. Он же схватил ее за руки. Таис вскрикнула и стала испуганно вырываться. Александр поднял рукав, сдвинул браслеты, которыми она прикрывала затянувшийся шрам, и убедился в верности своей страшной догадки. Когда он все понял, и у него помутилось в голове.

– Моя бедная девочка… моя родная девочка… – он сжал ее в объятиях и осыпал поцелуями. – Я-таки довел тебя, о, Великий Зевс…

Все те оборонительные сооружения, крепостные стены с бойницами, которые Таис возводила вокруг своей души так долго и трудно, рухнули в ту же секунду, как руки Александра обвили ее тело.

Как долго и горячо мечтала она, чтобы нашли они путь друг к другу, чтобы полюбил он ее так, как она любит его. Представляла, как прекрасно будет их соединение. Но все оказалось совсем по-другому – не было ни легкости, ни чувства освобождения, наоборот, она ощущала себя совершенно разбитой и раздавленной тяжестью пережитого. Александр тоже не производил впечатление человека, с плеч которого упала гора. Он был полон угрызениями совести и осознанием запутанности ситуации. Этот узел человеческих отношений не разрубишь так просто ударом меча.

– Я так виноват! Я тебя ужасно измучил. Все это было… неправильно. А, может, так все и должно было быть. Я не знаю. Но мне очень жаль… – он теребил и целовал ее пальцы.

– Все будет хорошо.

– Я не знаю, смогу ли я дать тебе то счастье, которое ты заслуживаешь. Видишь, какой я… жестокий, всех ломаю, подчиняю… Я и тебя могу сломать, совсем того не желая.

– Я все от тебя вынесу.

– Меня трудно любить.

– Это моя жизнь…

– Как грустно сказано…

– Настоящее всегда грустно, – ответила Таис непонятной фразой, по Александр понял. Он взял ее руку, целовал запястье.

– Когда я думаю о том, как я люблю тебя, у меня сердце останавливается от боли и страха.

– Все будет хорошо, просто все очень быстро… поменялось. Мы еще не осознаем, что происходит, иначе, почему бы я плакала? Я так оглушена счастьем, что у меня нет сил радоваться.

– А мне еще рано… – мрачно произнес Александр.

Он нехотя поднялся. Потом опять присел к ней, прижался головой к ее груди, тяжко вздыхал, целовал и кусал ее руку, сам того не замечая.

– Великие боги, кто-нибудь, помогите мне! Молись за меня, пожелай мне удачи… Я вернусь… – и ушел.

И ушел!

Его долго не было. Возбуждение и волнение, владевшие Таис, достигли предела. Она вслушивалась в звуки ночи – отдаленное ржание коней, редкие окрики охранников, – каждый звук заставлял ее вздрагивать всем телом. Она то металась по своей комнате, то в изнеможении опускалась на кровать, застывая там на какое-то время. Резко пахло гиацинтами, и этот запах просто преследовал ее. Она сидела в полной тьме, пытаясь унять дрожь в теле и сильнейшее душевное волнение, успокоить в горящей голове хаос обрывочных мыслей.

«Почему не идешь ко мне ты, возлюбленный мой…»

В этот самый миг, как перед землетрясением, все звуки затихли, все предметы исчезли, время остановило свой бег, она почувствовала приближение Александра, его тепло, его свет, его притяжение – не видя и не слыша. Она увидела себя как-будто со стороны, – давно ее не посещало раздвоение! Вот она отрывает тело от кровати, поднимается на руках, прогибает спину, вдыхает пахнущий гиацинтами воздух, откидывает голову…

Ужас и восторг овладели ею! Ужас и восторг…

– Я заставил тебя ждать, – Александр жадно обнял ее трепещущее тело.

– Ты так заставил себя ждать!.. Я ждала тебя всю жизнь.

– Мы все наверстаем…

С ней стало происходить что-то невероятное, жуткое и прекрасное. Мир вдруг дрогнул и поплыл, а ее тело сделалось легким, как облачко, и поднялось в воздух. Они полетели вдвоем, тесно сплетясь телами, соединяясь руками, губами, и парили в небесах блаженства и любви, абсолютной, чистой, такой, какая другим и не снилась.

– Я люблю тебя безумно, я буду любить тебя всегда, я никогда не перестану любить тебя. Ты простишь меня?

– Да.

– Ты не будешь меня упрекать?

– Нет.

– И ты будешь любить меня всегда?

– Вечно.

– Ты никогда не оставишь меня?

– Нет.

Так закончилась ее жизнь рядом с ним, и началась безумно счастливая, полная любви и близости, восторгов и отчаяния, веселья и печали сумасшедшая жизнь вместе с ним.

Таис проснулась раньше, чем Александр. По окаменевшим мышцам лица она поняла, что спала, улыбаясь, да и проснулась от переполнявшего душу счастья. Ей пришлось прикусить губу, чтобы не рассмеяться вслух. Она сдержалась, чтобы не разбудить его, и рассматривала его спящего, пока слезы щемящей нежности не выступили у нее на глазах. Он любит ее. Он меня все-таки любит и как любит! Какое чудо! Он – чудо. И он – рядом. Он – в моей жизни. Какое чудо, что это чудо произошло. Какое чудо, что он любит меня!

Правы любители мудрости, рассуждающие о монадах. Таис почувствовала это по себе. Как-будто раньше, в другой жизни, она уже была с Александром одним целым, а потом их разделили, и ее душа страдала, жаждала его, потому что знала, что он – ее разрубленная по-живому половинка. Она и физически почувствовала это, слившись с ним, – все сразу встало на место, и ей сделалось невообразимо хорошо.

О, как он прекрасен, божественен! Куда браться Эросу, тайному возлюбленному Психеи. Сравнение не в пользу бога. Второго такого нет, и не может быть ни среди смертных, ни среди бессмертных. И пусть боги не гневаются на меня, потому что это правда. Таис целовала его своим взглядом.

Со стороны улицы – давно проснувшегося мира, послышались голоса и лай Периты. Александр тут же проснулся и сел в кровати быстрее, чем раскрыл глаза.

– О-о! Меня разыскивают с собакой, – прокомментировал он, потом голосом «как ни в чем не бывало» крикнул. – Кто меня ищет?

– Александр, это Кен. Все собрались на совет.

Александр бросил взгляд на клепсидры (водяные часы) и вытаращил глаза.

– Ждите, сейчас приду, – крикнул ему Александр недовольным ледяным тоном. И тихо, с притворным ужасом, добавил. – О, Зевс, так проспать! Как ты время отнимаешь!

Таис вскинула брови.

– …и силы, – прибавил Александр, улыбаясь. – …и разум…

– Только все отнимаю, ничего не даю?

Александр долго смотрел ей в глаза, потом медленно провел рукой но всему ее восхитительному телу, сверху-вниз, снизу-вверх, перецеловал все, что его особенно привлекло.

– Это долгий разговор, на целую ночь.

– Значит, мне позволяется отнять у тебя еще одну ночь?

– Позволяется, – с удовольствием кивнул Александр. – Тебе позволяется отнять у меня все, хоть жизнь саму. Как сладко и радостно умереть в твоих объятиях. Я бы хотел умереть в твоих руках. Но еще не сейчас, а когда придет время…

Он решительно тряхнул головой, быстро встал, умылся, собрался, – привычно, как у себя дома. Таис как завороженная следила за ним неверящими глазами и думала: «Это – он? А это – я? И все это правда? И я не сплю? Какое счастье, что спряталось ложное, а истинное – наконец! – стало явным».

На совете Александр сидел с серьезным видом, и только Гефестион понимал, чего это ему стоило. Лишь один раз, когда Парменион напомнил Александру, что тот хотел обсудить задачу флота наварха Андромаха, Гефестион, сидевший потупившись, мельком взглянул на Александра, и их взгляды встретились единственный раз. Александр никогда ничего не забывал.

– Спасибо, Парменион, – вежливо ответил Александр, вернувшись на землю, и благодарно улыбнулся старому генералу.

Закончив совещание, раздав поручения офицерам и курьерам, Александр попросил Гефестиона на минутку остаться.

Опухшие глаза Гефестиона поведали о тяжелой бессонной ночи, полной горьких раздумий и слез. А опухшие глаза Александра – о счастливой бессонной ночи, полной страсти, нежности и слез восторга.

– Спасибо тебе, Гефестион, – царь улыбался ему до тех пор, пока лицо Гефестиона не оттаяло, а глаза не ожили. Александр придвинулся к нему, прижался лбом к его виску и шепнул на ухо: «Я не знаю, за что мне так много счастья. Молю богов, чтоб только не за твой счет. Порадуйся за меня, родной…» – он гладил рукой шею Гефестиона, потерся лицом о его затылок, поцеловал волосы. Тот закрыл глаза и задержал вздох.

– Все будет хорошо, ты останешься мною доволен, – примирительно пообещал Гефестион. А потом решительно отстранился и продолжил совсем другим тоном: – Проспать совет! Такого еще не было. Хорошо еще конницу с пехотой не спутал.

Они громко рассмеялись. Александр был рад, что Гефестион в состоянии смеяться.

– Ну?… – Гефестион подтолкнул его в плечо.

– Она изумительна!.. В миллион раз лучше, чем я мог мечтать. Что-то невероятное. Я открыл для себя новый мир, – Александр глубоко вздохнул.

– Что ж вздыхаешь?

– Я просплю еще не одно совещание, чует мое сердце…

Гефестион смущенно улыбнулся:

– Привыкнешь.

– К тебе же не привык, – глаза Александра смотрели серьезно. – Знаешь, что меня радует, – сменил тему Александр, – теперь у меня есть два человека, с которыми я могу быть самим собой. Так мне было тяжело притворяться перед ней. Столько сил на это уходило – сдерживаться, хитрить. Она ведь меня хорошо понимает, и я ее. И это чувствуется… во всем.

– Ты простишь меня когда-нибудь? – понуро спросил Гефестион.

– Ты ни в чем не виноват, что ты, мой родной.

– Ты не будешь меня упрекать?

– Нет.

– И ты правда не разлюбишь меня?

– Никогда…

– И не оставишь меня?

– Даже не надейся…

Александр не мог не пошутить в самый неподходящий момент. Но Гефестион привык и знал, что за этим кроется что-то совсем другое.

– А теперь без шуток, – Александр покачал головой, – можешь себе представить, что этот же разговор был у нас с Таис – слово в слово! Ну, скажи, как это возможно? Я иначе, чем рукой провидения и волей высших сил не могу этого объяснить.

Они сидели молча несколько минут, каждый думая о своем и в какой-то мере об одном.

– Ой, как делом пора заняться! – наконец пришел в себя Александр, и они отправились «заниматься делом».

А дело требовало от Александра постоянного присутствия, огромных сил и времени: постройка мола протекала тяжело, и Александр возлагал большие надежды на флот, который ему теперь очень требовался. Перепуганные кипрские цари, опасаясь наказания за свое сотрудничество с персами, прислали Александру 120 судов, 80 судов доставили жители Библа и Сидона. Даже из Ликии и Родоса поступали корабли.

Подведя суда к городским укреплениям, Александр из метательных орудий стал обстреливать стены и разбивать их таранами. Финикийцы спешно заделывали проломы, а за линией оборонительных сооружений начали постройку еще одной стены. Пользуясь воронами с железными крюками, они наносили повреждения кораблям македонцев и союзников, убивали, ранили и захватывали в плен солдат. А потом казнили их на глазах у македонцев. Со стен на македонцев обрушивались тучи раскаленного песка. Каждый день приносил потери, ставил перед Александром задачи и требовал от него все новых решений и усилий.

И все же он умудрялся видеться с Таис, пусть редко и коротко, за счет отдыха, сна, еды.

Это было трудное, опасное и счастливое время, совершенно сумасшедшее и сумбурное – тирская весна и лето. Весна их любви, которая навсегда осталась весной. Ибо их любовь знала только весну.

Даже их тяжелое время в Мараканде пять лет спустя оказалось не более, чем ненастным днем с очищающей майской грозой.

Измученный, но неугомонный, дрожащий от усталости, нетерпения и радости видеть ее – таким был Александр в те дни. Необходимость в отдыхе и еде отступали на второй план перед потребностью утолить жажду любви. Они валились на постель, иногда и мимо нее, жадно и страстно наслаждаясь друг другом и не могли насладиться вдоволь. Да еще надо было поговорить, поделиться, посмеяться. Будучи вместе, они практически не переставали смеяться – от радости понимания и любви.

На людях Александр вел себя с ней, как раньше и требовал того же от нее. Он непременно хотел держать их любовь в тайне, ибо считал, что их отношения касаются только их двоих, и не должны становиться достоянием посторонних. Как поняла Таис только сейчас, несмотря на всю свою доступность и открытость, был невероятно скрытным человеком. «Кто не умеет молчать, не умеет управлять», – гласила поговорка. Но у Александра имелась на то и другая причина: вся его жизнь проходила у мира на виду, это порождало в нем желание иметь что-то только для себя. Поэтому он прятал от посторонних глаз самое дорогое. Таис подчинилась его желанию.

Перемена в ее настроении не осталась незамеченной. Она не ходила, а порхала, говорила чуть ли не стихами и была прекрасна, как сама весна. Птолемей и Леонид радовались тому, что ее непонятная зимняя тоска прошла вместе с зимой. А почему так? – Да кто же поймет этих женщин! Прошла и ладно. Что еще надо? Таис всякими небылицами держала Птолемея на расстоянии. Ей бывало стыдно за свое вранье, жалко его, но что делать? Счастливые люди эгоистичны. А она была несказанно счастлива. Да и Птолемей никогда не был избалован ею.

Однажды случился курьез, чуть не раскрывший сладкую тайну влюбленных. Поначалу они еще не владели конспирацией так виртуозно, как потом, и часто теряли бдительность. Таис осталась на ночь у Александра, и они чуть не проспали регулярное утреннее совещание в его огромном шатре. Дежурный офицер охраны, обеспокоенный, что Александр не подает признаков жизни, хотел войти в его личные покои, но тут на счастье появился Гефестион и опередил его, догадавшись в чем дело.

Честно сказать, когда Гефестион увидел их спящими вместе, его пронзила боль. Не потому, что он не видел Александра с женщинами, – все он видел и не только, а потому, что увидел впервые с любимой женщиной и, насколько он знал Александра, – а он его знал! – с единственной любимой.

Потом, всмотревшись в их светящиеся гармонией и блаженным покоем лица, в нежно прильнувшие друг к другу тела, он подпал под очарование и волшебство этого таинства. Тяжело вздохнув, Гефестион с сожалением принялся тормошить Александра. Тот поднялся, ругаясь, но стоило ему обернуться к Таис, лицо его просветлело, и тон сразу изменился:

– Детка, вставай, мы проспали…

Таис открыла глаза и сладко пролепетала: «Гефестион…»

– Гефестион! – ее глаза округлились, а руки натянули одеяло.

– Мы проспали… Я проспал, баран! Переждешь здесь, ты уже не успеешь выбраться незамеченной. Гефестион, достань мои вчерашние записи, я сейчас с дурной головы и не вспомню, что к чему.

Таис, спотыкаясь, побрела умываться.

Она слышала разговоры и дискуссии об осаде, осаде, осаде. Попутно думала, что не совсем приятно чувствовать себя воровкой, забравшейся в чужой дом. Они любят друг друга и прячутся – какое же преступление в любви? Сколько ей приходилось притворяться и скрывать свои чувства, как устала она от этого. А ведь ей хотелось быть честной и правдивой всегда, но часто ли это удавалось, если вспомнить всю ее жизнь? Возможно ли жить в несовершенном мире так, как будто он совершенен? Но раз Александр считает, что надо скрываться, значит, так надо. Стоит ли его переубеждать. Часто бывает, что самое сильное и долгое убеждение вдруг перестает убеждать само собой. Подождем.

Она огляделась по сторонам и остро обрадовалась, что проснулась в этом шатре, в кругу вещей, сопровождающих его на жизненном пути. И вот она тоже – часть его жизни. Мечтательно улыбаясь, Таис крутила кудрявой головой и рассматривала новыми глазами окружавшие ее вещи. На гобелене развешано его оружие. Если он чистил его сам, всем становилось ясно, что он не в духе, и лучше не попадаться ему под горячую руку. Так же, как если Таис принималась за ткачество, всем становилось понятно, что ее дела плохи, что от нелюбви к себе она уподобляется Арахне, ткачихе, превращенной Афиной за гордыню в паучиху.

Она приблизилась к огромному щиту Александра. По преданию, это щит самого Ахилла, выполненный Гефестом и увековеченный в стихах Гомера, которые знал каждый эллинский школьник:

Александр взял этот щит в Троянской храме, а взамен оставил свой. Да, от скромности он не умрет, но он вполне имеет право гордиться собой, кто же еще, если не он?! Таис обожала его самоуверенность. Она обожала его достоинства и его недостатки. Хотя, какие у него недостатки? И что такое недостатки? У других его недостатки сошли бы за великие достоинства. Ибо все в нем было значительно, не обыденно. Таис не видела в нем недостатков. Слышала от других, что он слишком горд и вспыльчив. Да, он скор на все: на понимание, решение и реакцию, что не всегда хорошо. Но и сам Зевс чуть что – за гром и молнию – скор на расправу. И величайший герой, эталон мужа Ахилл отличался этим, сам Гомер прославил в веках его гневливость. Другой предок Александра – Геракл тоже был горд и мстителен: убил гостя, нарушив святой закон гостеприимства. Так грешил, что смог очиститься только в пламени собственного погребального костра. С рассказами о них, в почтении к ним Александр вырос.

Что еще? Честолюбив, властолюбив? Славы жаждет? – Любой человек хочет быть скорее хозяином жизни, чем униженным рабом. И желание, чтобы твое имя осталось жить после смерти, вполне понятно. О малом и жалком легенды не слагают. Какой царь не стремится возвысить и обогатить свой народ, расширить свое царство, умножить его могущество, вершить справедливость, остаться в доброй памяти потомков? Разве что никуда не годный… Да, у Александра власть, но она же и ответственность, тяжкий труд. Его многим одарили боги, но любой дар – всегда и бремя. С этими мыслями Таис протянула руки, желая снять щит со стены и рассмотреть его по-ближе. Но он оказался таким тяжелым, что Таис еле удержала его и произвела шум. Сердце ушло в пятки.

– Это, видно, кошка, – услышала она объяснение Гефестиона из соседнего помещения и чуть не прыснула, одной рукой зажимая рот, а другой удерживая злополучный щит.

Вошел Александр, показал ей кулак, но ее вид так насмешил его, что он не сдержал улыбки и шепнул: «Брысь». Остаток совещания Таис провела в муках борьбы со смехом и с желанием для пущей убедительности помяукать. Наконец, Александр распустил людей, и они нахохотались вдвоем, казалось, на жизнь вперед.

Кошкой иногда называл ее Александр за ее мягкость, ласковость, самостоятельность и несомненное внешнее сходство, а также в память об этом происшествии. А Таис действительно походила на кошку: разрезом глаз, скулами, треугольным лицом. А так как Александра было принято сравнивать с огненнооким львом, это в глазах Таис сближало их как членов одной звериной семьи. Его сравнивали, конечно, за храбрость, силу, царское достоинство, но и чисто внешне было в нем что-то от льва – в основном, благодаря русым кудрям.

Наступило лето 332 года. Мол был готов, и в результате долгой и серьезной работы условия для решающего штурма Тира созрели. Специальные суда расчистили фарватер под стенами крепости. Корабли Александра успешно прорывали заграждения в обеих гаванях города.

Александр уже повел флот к мощному штурму, и город был бы наверняка взят, если бы не помешало странное событие – появление у мола морского чудовища, напугавшего всех. Обе стороны попытались истолковать это происшествие как омен в свою пользу. И хотя македонцам удалось разрушить часть городской стены, и они попытались проникнуть в город, их атака была отбита. Александр подосадовал, но не долго. «Значит, чудовище было на стороне тирян,» – без особых эмоций подытожил он.

Через несколько дней начался новый штурм. Александру удалось осуществить весьма дерзкий и технически сложный замысел: разрушить городские стены с помощью машин, стоявших на кораблях. На специальных плотах подвозили тараны, осадные башни в 50 метров высотой и снаряды для катапульт с вращающимися пружинами и гигантских арбалетов, метавших пучки стрел на расстояние в 400 метров. Связанные вместе 2 грузовых корабля подходили к стене и разбивали стоящими на них таранами бреши или бурили их специальными огромными дрелями. Потом они освобождали место кораблям с абордажными мостами, по которым штурмовые подразделения проникали в проломы. Обстреливая стены со всех сторон, македонцы одновременно стремились прорваться в гавани.

Наконец под ударами орудий стена Тира рухнула, воины Александра захватили башни и через проломы ворвались в город. Сам Александр сражался на осадной башне и, рискуя жизнью, первым вскочил на стену. Первый во всем! Ну, как же еще! В гаванях никто не решился оказать сопротивление, когда македонский флот вошел в них. А в городе шли ожесточенные уличные бои. После стольких месяцев сопротивления тиряне не рассчитывали на милость победителя. Александр дал волю ярости по отношению к упрямому противнику, так потрепавшему его армию, он понимал, что ему не удастся удержать своих людей. Штурм завершился кровавой бойней. Пало около 6 тысяч защитников, 13 тысяч жителей были проданы в рабство, но город не был уничтожен.

Александр заселил его окрестными финикийцами, и вскоре Тир оправился от потрясения, хотя своего прежнего положения хозяина средиземноморской торговли больше не вернул. Им стал новый город – Александрия Египетская, которого еще не существовало на земле. (А только в мечтах Александра, не знавших границ.) Александру, единственному за всю 300-летнюю историю Тира, удалось взять город, и он считал, что ему как полководцу есть чем гордиться.

С задержкой на семь месяцев он принес жертвы Гераклу-Мелькарту, устроил в его честь торжественную процессию, гимнасические состязания и бег с факелами, а себе и армии позволил заслуженный отдых на несколько дней после долгих и изнурительных ратных трудов.

Когда жизнь в лице Александра повернулась к Таис лицом, и над ней засияло солнце, ей казалось, что все на свете теперь только для нее – избранницы судьбы. Она счастлива и любима, о чем можно еще мечтать? Она долго ждала и терпеливо надеялась, и вот ей воздалось. Все стало другим: солнце – ярче, деревья – зеленее, воздух – свежее, люди – добрее. Ей даже казалось, что она понимает, о чем поют птицы и слышит, как распускаются цветы. И Таис от души благодарила богов за свое счастье, особенно Афродиту, по-финикийски – Астарту, в храме которой они иногда встречались с Александром.

Очищенная и одетая в белый пеплос, как и полагалось для общения с богами, с колотящимся сердцем и затуманенным взором Таис прибежала в старый храм Астарты. Александр сидел в его прохладе, облокотясь на колени и свесив голову, серьезный и задумчивый по двум причинам: от воспоминания, какой несчастной он видел Таис здесь когда-то, и от того, что был в храме, в особой атмосфере присутствия лунного божества.

Таис тихо остановилась перед ним – появилась, как богиня, ниоткуда. Александр повел глазами, а потом руками по ее стройным ногам и бедрам, обнял ее, прижался головой к животу. Таис закрыла глаза на земной цветущий мир в предвкушении увидеть другой – дивный мир любви, известный ей одной. И мир затих и задержал дыхание; слышался лишь шелест молодой листвы под легким дуновением ветра и их собственное взволнованное дыхание…

Они прославили богиню любви своей любовью, принесли ей лучший из возможных даров, вознесли чистую и восторженную молитву, отблагодарили за прекраснейшее из доступных человеку чувств…

– Ее так не любили за всю ее бессмертную жизнь, как я люблю тебя, – Александр кивнул в сторону изображения Астарты.

– Я чувствую себя жрицей, исполняющей свой священный долг по отношению к богине.

– Ты не жрица, детка. Ты – богиня и есть. И любить – не твой долг, а твоя суть, твоя природа. – он поцеловал ее мокрые ресницы и тихонько гладил пальцем ее подбородок, потом совсем не в тон прибавил: – Тебе надо как следует поправиться, иначе я тебя переломлю когда-нибудь ненароком.

Он действительно в пылу чувств забывал себя и свою силу и сжимал ее так крепко, что у нее останавливалось дыхание. Он вел себя в любви так же властно, смело и непредсказуемо, как и во всем остальном. Но как это было божественно!

Как-то раз Александр взял Таис с собой на ужин в отличившийся при осаде таксис педзетайров.14 Александр старался поддерживать тесные отношения со своими солдатами, любил их, и они обожали своего дерзкого, удалого, веселого царя.

Сидя за большим костром, ожидая, когда на вертеле зажарится дичь, Александр – свой парень – расспрашивал солдат, как они сражались, хвалил храбрых, интересовался их повседневными заботами и желаниями, шутил с ними, как с равными. Люди ценили его демократический тон. Да и чисто внешне он мало отличался от них: одевался скромно в македонское платье – македонцы носили хитон выше колена круглый год – занимался с ними в одной палестре, ел из одного котла. Таис поразило, что он знал почти всех по имени и помнил, кто в каком бою отличился или выделился чем-то примечательным. Людей это очень подкупало. Вот и сейчас Таис слушала, прикусив язык, как Александр восхищался пожилым лохагом Демадом и убитым им некогда оленем.

– Сегодняшняя охота была ерундовой, – делился Александр.

– Да, распугали зверье! – поддержали его бывалые.

– Одна паршивая косуля за все утро. Это не то, что твой олень, Демад.

– Да, олень был что надо! – согласился польщенный Демад.

– Олень знатный, я на своем веку такого вряд ли встречу, – кивнул царь.

– Да, уж твоя правда, царь, – у Демада от умиления и гордости чуть не выступали слезы.

– Не олень, а конь, не правда, Агеселай, ты ведь был при этом.

– Что правда, то правда, небывалой величины был олень, – подтвердил тот, – такого в жизни не забудешь.

Таис слушала и удивлялась, о чем и как могут разговаривать друг с другом мужчины. А еще обвиняют женщин в болтливости. Она покусывала кулачок и лукаво улыбалась.

Уже в темноте они шли назад; пахло сырой травой, ухали ночные птицы, бестолково носились летучие мыши. Солдаты выносили матрасы и располагались на ночлег перед палатками, чтобы продышаться после жаркого дня. Таис взглянула на небо и ахнула:

– Какие звезды! Наш мир – мешок, черный, душный, тесный, а лучи звезд – это свет космоса, он проникает вовнутрь и несет возвышенный покой.

– Дай руку, Фалес, а то свалишься в овраг, как он – в колодец, засмотревшись на звезды.

– Упал в колодец, засмотревшись на звезды!.. Какой счастливый человек!

Александр задохнулся радостью от ее ответа. А Таис, сжимая его руку, заметила в свою очередь:

– А ты – редкая рыба. Ты можешь плавать как в пресной, так и в соленой воде!

– Да, я умею находить общий язык со всеми. Я люблю моих людей. Я вырос в лагере, у них на глазах, и у них всему учился. И именно поэтому я не могу поступать, как Дарий – класть людей сотнями и тысячами. Как будто это не живые люди, а материал для строительства оборонительного заслона. Я несу за них ответственность, и поэтому армия должна быть так хорошо вооружена, обучена и вышколена, чтобы победы доставались с наименьшими потерями.

– Ну, и так уж был на самом деле хорош злополучный олень Демада?

– О! Король-олень. Огромный, как троянский конь. Олень – мечта.

Таис расхохоталась до слез.

– Ну, что ты смеешься?

Таис схватилась за живот.

– Ненормальная…

Смех привлек внимание, и из-за кустов вышел дозорный, – они подошли к посту.

– Это я, Александр, – сказал Александр

– Это всяк может сказать, пароль! – пригрозил часовой с сильным фракийским акцентом.

– Кентавр Хирон.

– О! Царь, извини, не узнал в темноте, – совсем другим тоном проговорил фракиец. Представители этого дикого племени стояли особняком в армии Александра. Царь был «синеок и рус», как они, владел их диковинным языком, как своим, да еще и пил с ними на равных. Поэтому они, видимо, и признавали его за своего и слушались по большому счету только его. – Прикажешь дать тебе сопровождающего?

– Нет, дай лучше еще один факел. Сюда никого не пускать.

Таис взвизгнула от радости. Они шли к морю! Давно обещанное ночное купание!

Она взвизгнула еще не раз, пока они дошли. Вода была изумительно ласковой и теплой. А какие звезды – огромные, как тот олень! Они отплыли далеко от берега, пока воткнутые в песок, как ориентиры, факела не превратились в маленькие огоньки. Вода успокаивала и бодрила одновременно. Хотелось плыть в черноту и таинственность ночного моря бесконечно. Рядом с Александром ничего не было страшно.

Утомленные и счастливые, они добрались до берега и любили друг друга в теплой воде. И потому, что это было так хорошо, они продолжили свои прекрасные занятия на берегу, где развели костер из огромной коряги. А потом долго лежали в его тепле и свете – разговаривали, наблюдая причудливый танец огня, слушая плеск воды, провожая глазами летящие в вечность черного неба искры.

– Я отнял у нас полтора года счастья, – вздохнул Александр.

– Ну, что ты, мы же наверстываем потихоньку. И потом, мы успели за это время хорошо узнать друг друга, – бодро возразила она.

– О, Таис… Мы могли бы узнать друг друга еще лучше! Ну, да ты права. Во всем, видимо, есть свой смысл. «Любовь растет от ожиданья долгого и скоро гаснет, быстро получив свое…» Вот она и выросла так, что душу разрывает. Но что несчастливо началось, счастливо кончается.

Она уснула в его руках и проснулась на рассвете в его руках. А проснувшись, укусила себя за руку, чтобы убедиться в том, что это не сон. Солнце – золотая колесница Гелиоса, «который все видит, все слышит, все знает», – поднялось и осветило спящий девственный мир. Свежий, звенящий от чистоты воздух медленно наполнялся звуками жизни. Птицы, проснувшись раньше всех, пересвистывались, желая друг другу хорошего дня. Деревья стояли еще сонные, зеркальная гладь моря была спокойной, а вода кристальной. Каждая ракушка, сонные рыбки и поросшие водорослями камни просматривались, как на ладони.

Таис показалось, что они с Александром – первые и единственные люди на земле. Да и сама земля создана из хаоса только для того, чтобы приютить их – первых и единственных. Нет, она не сравнивала себя с легендарными Девкалионом и Пиррой – единственными людьми первого поколения, пережившими потоп. После того, как люди получили в дар огонь от Прометея и уверовали в собственные силы, они перестали почитать богов. За гордыню боги наказали людей, наслав на них всемирный потоп. Уцелели только эти двое. Но и они были сломлены карой и чувствовали себя потерянными на опустевшей земле. Им непременно хотелось создать новое поколение людей. А Таис была бы рада, если бы на земле не существовало никого, кроме нее и Александра. Если бы ей не надо было ни с кем делить Александра! Какая сладкая мечта…

– Какой рассвет! Скажи, здесь уже всегда было так красиво, или это потому, что я с тобой?

– Это потому, что мы вместе, потому, что ты ко мне пришел, возлюбленный мой…

Александр улыбался ей в ответ, и его счастливые глаза были цвета моря.

…Они шли, обнявшись, в гору по остывшей тропинке, усыпанной хвоей. В роще еще царила прохлада, на траве обильно лежала роса, и ее капельки поблескивали на паутине, траве, цветах.

– Что ты сейчас будешь делать?

– Принесу жертвы богам, помолюсь, поблагодарю их за поддержку, за мою жизнь, за тебя…

– Разве они познакомили нас? Благодари Птолемея, это его заслуга.

Александр загадочно улыбнулся, но ничего не сказал.

– А потом что?

– У меня дел… хватает. Я вчера только одним глазом просмотрел донесения и отчеты от Антигона из Малой Азии. Флот мой отбил почти все острова Архипелага, Тенедос, Хиос. Милет снова наш. Все уладилось как надо, я рад. Надо поблагодарить богов, Антигона, наградить кого надо. Все текущие дела – поставить точку и перевернуть страницу. А потом Газа. Это самый большой город в Палестине, и он преграждает мне путь в Египет. Его правитель Батис набрал арабов-наемников, запасся продовольствием, приготовился к долгой осаде и думает, что он ее выдержит, – тут Александр не удержался, чтобы не усмехнуться. – Ну-ну… Значит, будем осаждать. Вот ты и вернула меня к действительности…

– А я для тебя не действительность?

– Это я о суровой действительности. А ты… – он развел руками и улыбнулся ей так, как умел улыбаться он один.

– А небо такое голубое! – сказала Таис игриво от смущения.

– Иди через эти ворота, до вечера! – он подтолкнул ее. А сам резко повернулся и пошел через южный пост.

– Какое небо голубое, какой хороший будет день!.. – повторяла Таис нараспев.

На удивленный оклик часовых она, смеясь, на разные лады произнесла: «Кентавр Хирон, Кентавр Хирон, Кентавр Хирон!» Взмахнула своим химатионом, как крыльями и, кружась, под аккомпанемент своего счастливого смеха, пропархала мимо изумленных, долго улыбавшихся ей во след часовых…

Конец лета принес Таис еще один подарок – Геро. Она снова, как год назад, приехала вместе с афинским посольством во главе с Фокионом. На этот раз афинский политик добился своего.

– Как же откажешь, когда ты такое подкрепление привел, – сказал Александр, указывая глазами на подруг-красавиц.

Геро в первый же момент, как увидела Таис, поняла все. Она вопросительно вскинула брови, а Таис кивнула ей в ответ, на что Геро сокрушенно покачала головой, а Таис закрыла глаза от удовольствия. Они рассмеялись и бросились друг другу в объятия. Человек посторонний ничего бы не понял из их киваний на все лады, а они поняли без слов.

– Твое счастье написано у тебя на лице, – воскликнула Геро. – Ты изумительно похорошела! Хотя, куда уж больше!

Таис блаженно вздохнула.

– Ну, рассказывай!

Таис снова только вздохнула, открыла рот, как рыба, беспомощно подняла руки:

– Слова бессильны и пусты… – сказала она, сокрушенно улыбаясь.

– Я так рада за тебя! Уж кто, если не ты, заслуживает счастья. Пусть боги и слепые старухи Мойры, что прядут нить твоей жизни, будут добры и не завистливы к тебе.