Читать книгу Александр и Таис. История одной любви. Книга первая - Ольга Эрлер - Страница 7

По иронии судьбы или по ее благосклонности, армия Дария расположилась именно на том месте, где ее хотел видеть Александр. Поначалу войска разминулись. Дарий понял это, наткнувшись на лагерь-лазарет, где персы перебили всех больных и раненных македонцев и эллинов-союзников. Дарий решил, что Александр бежит от него, и повернул свою армию назад к городку Иссу. Когда же разведка доложила об этом Александру, он не мог поверить своему везению, пока не убедился воочию, что 300-тысячное войско Дария оказалось запертым в теснине между «громкоревущим» морем и горами. Молитвы Александра были услышаны!

Решающий час пробил. Александр произнес перед войсками пламенную речь, в зависимости от национальности воинов делая упор на разных аспектах. Македонцам, добившимся стольких побед, он напомнил об их древней славе и о том, что им не составит труда покорить остаток мира – весь восток станет их добычей. Грекам он напомнил, что вся война была начата с целью отмщения за поругание Греции. Иллирийцам и фракийцам, более других привыкшим жить грабежом, он пообещал роскошную добычу. Так умело воздействовал он на умы и чувства людей, суть которых он прекрасно понимал.

Армии построились для битвы, противников разделяла река Пинар. На правом крыле у горы расположилась пехота стратега Никанора, сына Пармениона, рядом с ним полк Кена, за ним – Пердикки. На левом впереди стоял полк Аминты, за ним – Птолемея, сын Селевка и рядом с ним Мелеагра. Пехотой левого фланга командовал Кратер, а всем левым флангом – Парменион, которому было приказано не отходить от моря, чтобы не дать противнику возможности окружить македонцев. Сам Александр с гетайрами и фессалийцами расположился справа. Большинство своей кавалерии Дарий направил против Пармениона, к морю, где было больше простора для конной атаки. Увидя это, Александр немедленно послал туда фессалийцев, по тылами и тихо, чтобы не поднимать пыли и тем самым не выдать передислокацию персам. Войска Александра в несколько раз уступали персам по числу, но превосходили по умению, вооружению, дисциплине и мужеству. На этом делал Александр свой расчет.

Непосредственно перед сражением он еще раз объехал строй, призывая мужественно держаться, поименно обращался к илархам, лохагам и тем солдатам, которые славились своей доблестью. Трубы и барабаны известили о начале битвы. Воины ударили мечами в щиты, поднимая страшный грохот, и дико закричали, заглушая с себе страх и возбуждая свирепость. Подразделения македонцев медленным шагом, не нарушая строя, двинулись навстречу укрепленным позициям противника. (Наличие частокола там, где берега Пинара не были достаточно круты, продемонстрировало македонцам, что Дарий боится). Оказавшись на расстоянии полета стрелы, Александр бросился к реке, по своему обычаю возглавив стремительную атаку, желая избежать стрел и скорее схватиться врукопашную.

Шум боя – топот ног и копыт, крики воинов, звон оружия и щитов, стук колес – взорвал окутанную клубами пыли равнину. Тысячи мужчин убивали друг друга, чтобы не быть убитыми. Натиск Александра принес успех – после ожесточенного рукопашного боя левое крыло персов обратилось в бегство. Смяв тяжелую кавалерию и пехоту на левом фланге, Александр резко повернул коней влево и стремительно ударил во вражеский центр, где по традиции находился Великий царь, и на длину копья приблизился к его боевой колеснице.

В это время центр македонцев был прорван греческими наемниками – лучшими силами персов. Они старались оттолкнуть македонцев к реке. Именно там пало особенно много македонцев. Александр поспешил им на помощь. Такой же жаркий бой завязался между фессалийцами и персидской конницей, перешедшей реку. Там персы, давя друг друга, отступили только после того, как узнали, что бежал их царь.

А он бежал!

Александр почти вплотную прорвался к его колеснице, окруженной трупами полководцев и телохранителей, защищавших Дария. Кони Дария были исколоты копьями и рвались. Царь царей, опасаясь попасть в плен, пересел на коня и умчался, не дожидаясь исхода битвы, бросив знаки царского достоинства и свою огромную армию. Постепенно она последовала доблестному примеру своего царя и, оставляя оружие, бежала в горы, надеясь на защиту ночи. Александр до наступления темноты, загоняя лошадей, преследовал их, по трупам переходя пропасти. К его великой досаде Дарию удалось ускользнуть.

Александр видел Дария совсем рядом, в роскошных золотых нарядах, с огромной тиарой на голове. Красивое правильное лицо, высокий стан. Они встретились взглядами: Александр с яростью и гордостью в глазах, с усмешкой на устах; в глазах же Дария стоял …нескрываемый ужас. Эх, какой момент триумфа!

Вместе с Дарием от погони удалось скрыться Великому Визирю Набарзану и около 4 тысяч персидских всадников. Они ушли по северной царской дороге в Каппадокию и Пафлагонию.

Лагерь с огромными богатствами, военной казной, двором, штатом слуг и… семьей Дария —его матерью, сестрой, женой, двумя дочерьми и шестилетним сыном Охом – был легко захвачен. Когда Александр, грязный, раненый в ногу, в разбитом панцире, залитый кровью вошел в роскошную палатку Дария, он сначала остолбенел, а потом расхохотался. Мраморная ванна, золотые сосуды, ложе из павлиньих перьев вызвали у него приступ неудержимого смеха. Наконец, утерев слезы на чумазом лице, он обратился к Клиту: «Ах, вот что значит жить по-царски».

Остальное богатство и семьи других вельмож, отправленные в Дамаск, позже захватил Парменион. Ему в руки попало 2600 талантов в монетах и 500 фунтов серебра в слитках. Этой суммы хватало, чтобы заплатить задолженность в жалованьи солдатам и обеспечить их содержание на последующие 6 месяцев. Теперь война сама обеспечивала войну. Чтобы привести добычу потребовалось 6 тысяч вьючных животных.

На следующий день царь обошел своих раненных солдат, огорченно убедился, что эллинским врачам придется потрудиться – пока не получалось добиваться бескровных побед. Сам он был ранен мечом в бедро, но легко. Затем в присутствии выстроенного как на бой войска, царь торжественно похоронил убитых и воздал в своей речи хвалу тем, чьи подвиги видел сам или был наслышан, а также почтил денежными подарками всех по чину и заслугам.

Потом произошло его знакомство с семьей Дария, которая в слезах ожидала своего тяжкого приговора. Они были пленниками, военной добычей и победитель мог сделать с ними все, что хотел. Через Леонната, владевшего персидским, царь передал рыдающей матери, сестре, жене и детям Дария, что их отец жив, а их самих будут содержать в почете, как подобает их высокому положению. «Я не веду войны с женщинами», – сказал Александр. Он разрешил им похоронить тех, кого они пожелают, а потери персов были страшны!

Все это Таис узнала от приехавшего забрать ее из Сол Леонида. Она так радовалась блистательной, невероятной победе, окончанию изнуряющей неизвестности и страхов, что расспрашивала его битый час, прежде чем предложила поесть с дороги. Они проговорили до темноты, и Таис не оставила ни одной детали без внимания – ее интересовало все! Наконец, Леонид взмолился:

– Таис, мой приезд сюда должен быть наградой за подвиги, а ты мне допрос устроила. И, кроме того, я привез тебе кое-что… – Леонид достал шкатулочку с изумительными сережками. – Не знаю, как тебе понравится этот камень, мне казалось, он подойдет к твоем глазам.

– Этот камень называется сапфир, и он изумителен! Я не заслуживаю такой дорогой вещи, – она с сожалением подняла брови.

– Пожалуйста, примерь. Сдается мне, что ты сама не понимаешь, чего ты заслуживаешь.

Таис надела серьги и потрясла головой, слушая, как они звенят, и радовалась как ребенок, играющий с новой игрушкой. Потом обняла Леонида: «Спасибо!» Он задержал ее в объятиях. Таис неуверенно попыталась высвободиться, посмотрела в его глаза, …полные любви. На всем его лице лежал свет (или тень?) любви. В его обычно веселых глазах проступило и застыло непривычное выражение обреченности, смирения – чего-то очень серьезного, с чем надо было считаться, чему надо было отдать дань. «О, Эрос, Эрос! На кого ополчился ты, тому желанье глаза туманит…» Какая знакомая песня. Ну, что тут делать?..

Таис давно поняла, что вынуждает Леонида приходить к ней хотя бы на минутку почти каждый день. И поэтому сама просила «не забывать», избавляя от неловкости поиска предлога. Она и сама бы бегала к Александру каждый день, если бы обстоятельства и сам Александр позволяли ей это. Она жалела и понимала Леонида. Она любила его как друга, ценила его преданность, юмор, искренность. Он способен был рассмешить ее в два счета – раз, два – и в два счета вытащить из любой апатии. Он нравился ей и внешне с его задорными глазами-маслинами, в которых светилось столько ума и доброты.

Когда-то это должно было произойти. Конечно, Таис хотелось, чтобы по-позже, Леониду, наверное, – чтобы по-раньше, а хозяйке нашей жизни – судьбе, чтобы это произошло сейчас. Таис вздохнула тяжелей, чем того хотелось бы Леониду, потом со слабой надеждой еще раз посмотрела ему в самую душу. Что ж, если уж ей не суждено быть счастливой самой, то она хотя бы попытается осчастливить хорошего человека. Да еще в такой день.

Потом, лежа на его груди, она думала, что снова влипла в запутанную любовную историю, в которой больше участников, чем надо, и ей снова придется решать сложное уравнение со многими неизвестными. А хотелось бы простого равенства: Т=А, Таис равна Александру, они равны, они – одно неделимое целое.

Она так часто твердила Геро, что в состоянии жить, будучи только подругой Александра, быть счастливой только от сознания, что она рядом, а не вместе с ним, довольствоваться только своей любовью, что почти убедила в этом себя. Но… от себя не уйдешь. На ее ладонях остались ожоги от его поцелуев. Давние воспоминания о них мучили и волновали ее сильнее, чем теперешние страстные поцелуи Леонида. Как это грустно, как несправедливо! И как с этим жить?

– Как мне теперь жить? – эхом отозвался голос Леонида.

Таис испугалась, не произнесла ли она свои тайные мысли вслух, и не слышал ли ее фессалиец.

– Что? – она повернула к нему лицо.

– Я прожил 35 лет и неизвестно, много ли мне осталось, и только сейчас испытал, прочувствовал, что такое – любить любимую женщину!.. Я не ожидал, что это так… по-другому. Как небо и земля. Спасибо тебе. Это – как небо. Я чувствую себя, как бессмертный бог.

«Суждено ли мне когда-то испытать это самой?» – подумала Таис, а вслух спросила:

– Почему это так грустно сказано?

– Потому, что сбылось мое самое большое и заветное желание, и мне нечего больше желать.

– Ты можешь пожелать меня еще раз…

Уже в Финикии, в городе Арваде, Александр устроил по случаю победы грандиозный праздник на шесть тысяч человек и потратил на него небывалую сумму в 10 тысяч драхм, благо, после захвата казны в Дамаске, денег у него сейчас было более, чем достаточно. На малом приеме, куда были приглашены избранные гости, в том числе и Таис, она решила наверстать пропущенный из-за дел, болезни Александра и такой малости, как война с Дарием, день рождения Александра и подарить ему свой «подарок». Она взяла слово и вышла в середину зала с «речью».

– Здесь много и заслуженно прославляют Александра, его стратегов и воинов-героев, воспевают в стихах и гимнах доблесть и мужество «бесстрашных слуг Арея». Вашим героизмом будут по праву восхищаться в веках. Я же хочу сказать о другом… Я хочу пожелать божественному Александру, – она поклонилась в его сторону, – всем присутствующим здесь достойным и прекрасным людям радости в сердце, легкости в мыслях, крыльев за плечами… Я вам желаю любви! И песня моя о любви.

Эффект был произведен, люди были застигнуты врасплох и реагировали непосредственно, по-человечески. Таис вздохнула, кивнула музыкантам и запела: у нее был нетипичный для эллинки звонкий голос. Она полностью отдавалась пению, растворялась в музыке, уходила в другой мир. Сами собой закрывались глаза, и пело все тело – жестами, выражением лица.

В этой массе мужчин – молодых и пожилых вояк и героев, огрубевших за годы войны и суровой жизни, обстрелянных дротиками и стрелами, рубленных и колотых мечами, забывших или никогда не знавших никаких «высоких» чувств, зато хорошо знавших боль, лишения, грязь и жестокость жизни – она казалась пришелицей из других миров. О чем она пела, и как, и то, каким образом это все по-хорошему не вязалась с окружающей обстановкой, поднимая ее на другую высоту, магически подействовало на слушателей.

Последнюю фразу Таис пропела звонко, страстно, и оборвала, бессильно уронив руки. В завороженной тишине Таис подняла глаза, полные муки и обреченности, и тишина держалась, пока она не улыбнулась, давая понять, что таинство проникновения в жизнь чужой души закончилось, и это была только песня, милые мужчины, только песня.

По рядам пронесся вздох восхищения, перешедший в крики восторга. Вот это да! Значит, Таис попала в точку? Она пела известные стихи Сафо, но в ее необычном исполнении они прозвучали совершенно по-новому. Она приоткрыла тайники женской натуры, заставав звучать такие неожиданные струны души женщины, о существовании которых никто не догадывался. Так глубока и так ранима, бескорыстна и безнадежна может быть женская любовь. «Терпи…»

Александр вздрогнул всем телом, как конь. В очередной раз эта девчонка ухитрилась поразила его, пронзить до глубины души. Это невероятное существо, полное неразгаданных тайн, живущее по своим законам. «Я хочу знать, как она живет…» Когда это было?

Она протянула ему стихи, перевязанные ленточкой.

– А исполнительницу? – царь поцеловал ее в обе щеки и пригласил за свой стол, третьей на ложе. – Как ты умудряешься меня каждый раз удивлять?

– Стараюсь.

– Есть ли что-то на свете, в чем ты не идеальна?

– В ратном деле.

– Я рад, хоть что-то осталось на мою долю, – улыбнулся Александр.

Легкий светский разговор и обмен любезностями давно закончился. Все внимание Таис было поглощено Александром. Он рассказывал о битве и своих впечатлениях, о том, что его волновало. (А, значит, и Таис.)

– Понимаешь, если я иду в бой… Я рвусь: кровь бурлит, меня тянет, уж не знаю, – жажда помериться силами, запах крови, ярость, страсть. И на лице у меня всякое выражение может быть: озверения, презрения, упоения. Все, что угодно, но никак не страха. Я не хвастаюсь, честно. Так же? – он обратился к Гефестиону, рядом с которым сидел.

– Страх, да еще какой, испытывает каждый, – возразил Гефестион. – Ты, видимо, большое исключение, Александр. Но это перед боем. А во время боя он преобразовывается во что-то другое, в ярость, опьянение, ты правильно сказал. Ты пребываешь в каком-то лихорадочном состоянии, оно требует напряжения всех сил, но и приводит в восторг…

– Да, если ты идешь в бой, скованный страхом, то считай, что ты уже проиграл, – продолжил Александр. – И вот я пробиваюсь к колеснице Дария, меня ведет какая-то сила, я знаю, боги со мной. Он видит меня, и его лицо искажается гримасой ужаса! Ты знаешь, – он даже выпрямился от избытка чувств, – я даже опешил, увидя это. Мне так досадно стало. У человека армия в десять раз больше моей, они могли бы нас затоптать. Сколько возможностей было устроить нам западню, разбить нас при правильной тактике, которую может подсказать любой мой лохаг13, но которую ему не предложил ни один из его полководцев. – Александр покачал головой.

– Тебе досадно, что нет достойного противника? – уточнила Таис.

– Да, что-то в этом роде… Ты так интересно все называешь, – царь усмехнулся. – Конечно, хорошо, что все так закончилось. Все еще может измениться, глупо, наверное, досадовать… – Он помолчал. – Просто, если раньше у меня было предчувствие победы или того, что случится, то сейчас прибавилось знание, что Дарий у меня в кармане. Это ново.

– Тебе жалко, что ты все знаешь наперед, и тебя не ждут большие сюрпризы, когда решение надо искать на ходу? – предположила Таис.

Александр снова смущенно усмехнулся:

– Зато от тебя одни сюрпризы. Да, ты в общем-то права.

– Тебе хочется, чтобы было трудно?

– Почти… – Александр на миг опустил глаза под проницательным взглядом Таис. – Мой внутренний голос, гений, как его понимал Сократ, или здравый смысл, называй, как знаешь, говорит, что в Тире будет трудно. И я не могу сказать, что меня это радует.

– Потому, что это ожидаемые трудности?

– Ладно, давай оставим эту тему, – засмеялся Александр, – ты меня приперла к стенке.

– Это очень интересно. Но, жить и знать все наперед, как Кассандра – наверное, ужасно.

– Странно, что ты нашла, за что меня пожалеть. Есть ли человек, вознесенный судьбою на более высокую ступень счастья, чем я?

Таис подумала про себя, что нахождение на вершине чего бы то ни было, может иметь и плохую сторону – одиночество, например, но не стала судить о том, чего не знала, а сказала лишь: «Да, это справедливо».

Обычно Александр отправлял ее спать до того, когда мужчины напивались и начинали вести себя бесконтрольно. Вот и сейчас Александр отправил ее, и она шла домой в отличном настроении, довольная днем и своим успехом. Птолемей вызвался ее проводить. «Знаем мы эти проводить,» – подумала Таис, но согласилась. Птолемей ожидал, что ему перепадет от ее хорошего настроения и не ошибся, – она разрешила ему праздник.

К чести Птолемея надо сказать, что он хорошо усвоил мудрость: «Не насладится муж, когда жене не любо наслажденье», и в любви выгодно отличался от большинства мужчин – нетерпеливых, неумелых, поглощенных собственными желаниями. А женщине куда приятней иметь дело с мужчиной, который знает, что нужно «ей». А ей для получения плотской радости подчас нужны совершенно другие вещи, чем «ему». Иногда, например, по-больше времени. Поэтому Птолемей научился сдерживать свой пыл и со временем даже стал находить дополнительную прелесть в оттягивании и растягивании удовольствия. Сейчас он массировал и ласкал ее ноги, чередуя крепкие движения рук с нежными поглаживаниями и поцелуями. Таис чувствовала его мягкий язык, жадные зубы и теплое дыхание. Его волосы щекотали ее чувствительные ступни. Он любил ее ноги, да и как можно было что-то в ней не любить? В мерцающем свете светильников Птолемей вожделенно разглядывал ее роскошную фигуру, божественные линии и формы, до которых ему не терпелось добраться.

Расслабленная после купания и массажа, Таис полудремала, и в полусне ей казалась почти доказанной мысль о том, что если два близких человека, два друга, какими были она и Александр, по каким-то причинам не могут стать еще ближе, то это не значит, что нельзя наслаждаться той «дружеской» близостью, которая есть.

Птолемей же думал о том, как обожает любить ее в таком полусонном состоянии, разнежено-покорную, не принадлежащую себе, но безраздельно ему одному.