Читать книгу Книга за месяц: миф или реальность? Фасткнига, или Волшебный пендель для начинающего, и не только, автора - Ольга Фатум - Страница 16

******

Солнце не выходило из-за туч, как писатель ни старался его выманить, строя гримасу из массы морщинок, похожих на те, что оставляет след улыбки, но то, что было нарисовано на его лице, было фальшивой, дилетантской и неуклюжей попыткой выстроить из прямой линии дугу. Тщетно. Она не выходила. Уродство линий. Одновременно их естественная красота, отраженная в природе, в паутине тысячи небесных пауков, изваявших сеть облаков, диагонали туч и их искривленные вариации. В хаосе природы больше порядка, нежели в искусственно созданной нами утопии по имени социум. Нам не хватает смелости признаться в нашей беспомощности и неспособности создавать и изменять. Мы не властны над этим миром. Приняв эту мысль в лоно своего мозгового процесса, автор принял одновременно и свое поражение, хотя и не смирился. Видимо, искры этой вспыхнувшей изнутри молнии зажгли его изнутри, и разгорелся огонь новой надежды.

Прошел ровно месяц с тех пор, как он потерпел фиаско в схватке за часть того, что некогда составляло в совокупности с другими целостность его бытия. Он стал похож на разрозненный пазл, растерянный и затерянный где-то далеко в чулане давно заброшенного дома. Даже если кто-то и обнаружит его здесь, в этой глуши, едва ли ему удастся воссоздать оригинал, в лучшем случае – дешевую копию. Однако, как заметил Спиноза, каждая вещь стремится к продлению себя в пространстве. Как добавил к этому философ другой эпохи Унамуно, она жаждет быть, и эта жажда составляет единственно истинную человеческую сущность. Став вещью, мы еще больше очеловечиваемся. В затворничестве подобного рода автор осознал вдруг силу врожденных инстинктов. Да, роман надломил его, втоптал в подземелье нищеты и позора, но он все-таки устоял и не сломался. Некий стержень, как стебель пшеницы, примятый ветром, воспрянул и взвился ввысь с помощью недр земли, из которых он черпает силу. Свою силу автор брал в языке. Именно к нему он и обратился.

Поначалу он не знал, как к нему подступиться, какой слог подобрать, дабы из его начала вылупилось гармоничное созвучие звуков и слов, мелодия и песнь нового литературного шедевра. Зарождение новой жизни – это не так уж просто. Зарождение новой идеи – еще более трудоемкий процесс. Он берет свое начало в сфере бессознательного, там, где скрывается наш третий глаз, шестое чувство, девятые врата в мир сверхбытия. Проникнуть туда логикой мысли невозможно. Чувства слишком мимолетны и эфемерны, дабы его уловить. А другого нам от природы не дано. Возможно, прав был Платон, а словами Сократа глаголила истина, когда он ораторствовал на площади, убеждая в том, что на самом деле это душа, припоминающая мир идей, в котором она пребывала до переселения в тело. А возможно, это сам язык? Но он не дает ответа на столь дерзкий вопрос. По-прежнему глух, нем и безразличен к мольбам автора.

Безмолвие языка чудовищнее молчания покойника. Будучи еще живым, уже чувствуешь запах тлена и разлагающейся плоти, своей собственной плоти. Тишина мысли есть смерть тела. Впервые автор почувствовал ее присутствие так близко, что казалось, достаточно протянуть вперед руку, а она тут как тут, цапнет ее и вырвет своей костлявой клешней из тела вместе с потрохами. Его передернуло. Возможно, из-за сумерек и резкого спада температур. Писатель и не заметил, как целый день просидел за самодельным деревянным столиком в огороде, а белый лист, лежащий перед ним, так и не почернел. Даже надвигающаяся ночь не скрыла его пустоты. Более того, из-за тьмы вдруг вынырнула любопытная луна и, выследив его ярким прожектором своего взора, принялась тщательно изучать.

Удрученный и подавленный, писатель встал из-за стола, провел ладонью по листу и безжалостно опрокинул на него банку чернил. Так потухла еще не зажженная звезда. Однако это только кажется, что звезды исчезают, когда их накрывает ночной туман иль свет брезжущего дня. Просто мы чересчур ослеплены внешним зрением, чтобы прибегнуть к внутреннему. Поэтому, когда тот самый злополучный лист вдруг проявился в воображении автора, в тот самый момент, когда его голова коснулась подушки, а сознание – снов, он принял этот плод воображения за галлюцинацию, в то время как лист стал проявлять к нему благосклонность и заполнять форму содержимым букв и слов.

Видимо, его душа все-таки уловила своими радарами божественную волну идей, настроила с ней прерванную связь поколений и передала эти импульсы в тело через механическую работу рук. Руки бесстрастно исполнили возложенную на них свыше миссию и опали к земле. Там же обнаружил себя, к удивлению, и сам автор. Ночью перевернулся не только мир идеальный, но, как оказалось, и материальный тоже: гамак, на котором писатель отошел ко сну, оторвался от дерева, и он упал.

Очнувшись, автор увидел перед собой стопку исчерканных листков. На мгновение им овладели радостный трепет и волнение, сравнимое с детским восклицанием от обнаружения под елкой настоящего Деда Мороза с настоящими подарками. До поры до времени. Пока с Деда Мороза не слетает наскоро приклеенная борода, и перед ребенком предстает его нелепый родитель. Схожее разочарование поджидало и писателя, который еще спросонья, но уже вспомнив сон – тире – явь о новом романе, горящими глазами смотрел на рукопись и восторженно ликовал. До поры до времени. Пока не появился язык и не напомнил о своем существовании.

Достаточно было одного звука, намека на слово, и он тут как тут со своими правилами игры, в которой с неизбежностью проигравшим остается говорящий. И дело даже не в том, что, с рождения зазубривая наизусть языковую грамоту, никто не обратил наше внимание на сам принцип этого слогообразования и его первопричины, но в большей степени в том, что мы сознательно обрекли себя и свое будущее потомство на ограниченность мысли и рабство слова. Мы не способны сказать больше того, что нам позволяет выразить язык. И хоть нам и внушали все в том же детстве, что язык богат, обширен, могуч, но величие это распространяется на его славу, а не нашу.

И теперь, когда автор зачитывал работу своих мыслей и мышц, язык беспощадно коверкал, искажал и оборачивал их в бессмыслицу. Вам кажется, что это был просто самообман, иллюзия славы, которую даровал вам сон? А что если это был самый настоящий обман, обман, подстроенный языком против вашей самореализации? Что если то, что бессознательно вырвалось ночью из-под пера писателя, было нечто по-настоящему правдивым, было по-настоящему авторским, но наглухо запертым, зашифрованным от посягательств предательского языка?