Читать книгу Кафедра - Ольга Иконникова - Страница 8

Мой второй рабочий день в качестве преподавателя едва не оказывается таким же, как и первый. Я опять едва не сажусь в лужу – уже на лекции у дневного отделения.

Начинается всё неплохо. Мы знакомимся, я называю тему занятия и даже вполне спокойно и толково объясняю им первый вопрос.

Их двадцать человек из двадцати пяти по списку. Мальчишек и девчонок примерно поровну. Совсем молоденькие, симпатичные. В отличие от заочников, большого интереса к изучаемой дисциплине я у них не замечаю. Они послушно пишут, но часто смотрят на часы – ждут звонка на перемену.

Я задаю им вопросы (те, на которые могу ответить сама), и они пытаются на них отвечать. Я прихожу в благодушное настроение и отваживаюсь на то, чтобы нарисовать на доске интересную схему, с которой накануне разбиралась целый вечер.

Я беру в руки мел и замираю. На уже исписанной (должно быть, во время предыдущей лекции) доске не то, что схему, а даже несколько букв написать невозможно. Я отнюдь не белоручка и не считаю зазорной самой привести доску в порядок. Но тут возникает проблема – висящая рядом с доской тряпка абсолютно сухая, и от ее прикосновения доска еще больше белеет.

– Кто сегодня дежурный? – спрашиваю я.

В ответ – молчание.

– А кто у вас староста?

И вновь никто не признается, а светловолосый мальчик с первой парты говорит:

– А староста еще не приехала – она у себя в деревне картошку копает.

Я обвожу их взглядом, надеясь, что кто-нибудь вызовется сам сходить в туалет смочить тряпку. Они понимают, что требуется, но помочь мне не хотят.

Проще всего поручить это какой-нибудь девочке, но проблема в том, что поблизости от этой аудитории – только мужской туалет. Женский – в другом крыле здания.

Я вздыхаю и открываю журнал.

– Андреев! – выкрикиваю я первую в списке фамилию.

Из-за последней парты лениво приподнимается высокий, спортивного вида парень.

– Намочите, пожалуйста, тряпку, – вежливо, но твердо говорю я.

– А я – не дежурный, – отзывается он и опускается на место.

Сначала я думаю – он шутит. А сейчас одумается и пойдет выполнять поручение. Но проходит секунда, другая, а он по-прежнему сидит за партой и невозмутимо листает тетрадь.

– Вот и начнете дежурить, – в моем голосе появляются металлические нотки (ну, мне так кажется). – А приедет староста и составит график дежурства.

– Вот пусть сначала составит, а потом мы уже дежурить начнем, – бурчит Андреев.

Остальные хихикают и переглядываются.

Мне отчаянно хочется схватить журнал и убежать на кафедру. Я не знаю, что должен делать хороший педагог в такой ситуации.

Назвать другую фамилию? А если другой студент поведет себя точно так же?

Сказать, что я не буду читать лекцию, пока кто-нибудь не приведет доску в порядок? А если они только порадуются этому и предпочтут до конца занятия побездельничать?

Может быть, вовсе ничего не предпринимать? Схему можно нарисовать и на семинаре. Но если я сейчас промолчу, они поймут, что из меня веревки вить можно.

Нет, я всё-таки поручу кому-нибудь эту тряпку. Какой-нибудь девочке. Девочки более ответственны и менее конфликтны. Конечно, это – тоже отступление, но ничего другого я придумать не могу.

Я хватаюсь за шариковую ручку и склоняюсь над журналом.

– А вы что, двойку мне ставить собрались? – от былой вальяжности Андреева не осталось и следа.

Я реагирую моментально:

– Конечно! А вы как думали?

– Не имеете права! – не очень уверенно заявляет он.

Я пожимаю плечами и ставлю точку напротив его фамилии.

– Да намочу я вам тряпку, – недовольно говорит он и топает к доске.

Ура! Пусть маленькая, но победа. В глазах студентов я вижу нечто, похожее на уважение.

Оставшаяся часть занятия проходит почти спокойно. Правда, тот светловолосый мальчик, который говорил про старосту, слишком много болтает с соседом. Я делаю ему замечание и спрашиваю его фамилию.

– Гуляев! – после секундной паузы отвечает он.

В аудитории повисает странная тишина. «Врёт!» – догадываюсь я. Должно быть, называет фамилию отсутствующего студента. «Ну, ничего, – улыбаюсь я, – наверняка, на следующем занятии появится настоящий Гуляев, вот тогда и разберемся».

***

Настоящий Гуляев на следующей неделе действительно появляется. Их трудно перепутать. Настоящий – рыжий, с веснушками.

И проведя перекличку, я выразительно перевожу взгляд с этого Гуляева на того, липового. Но тот, белобрысый, делает вид, что ничего не понимает.

Можно, конечно, промолчать, но мне совсем не хочется, чтобы они считали меня лохушкой.

– Молодой человек, встаньте, пожалуйста, – требую я. – Да, да, именно вы. Простите, что не называю вас по фамилии, но до сего дня я думала, что вы Гуляев. А теперь выясняется, что это не так.

Настоящий Гуляев захлебывается возмущением, а ненастоящий встает и спокойно говорит:

– Я – Максим Воронцов. Надеюсь, запомните?

Он ничуть не взволнован, он не собирается оправдываться или хотя бы извиниться.

– То есть вы считаете нормальным врать педагогу? – строго спрашиваю я.

Он небрежно отбрасывает длинную челку со лба.

– А вы никогда не врете?

Он буравит меня взглядом пронзительных голубых глаз, а я так растеряна, что даже не знаю, что сказать. Да как у него хватает наглости спрашивать меня об этом?

И что всё-таки я должна ответить? Соврать, что никогда не вру?

Я выбираю нейтральное:

– Я стараюсь не врать.

И, кажется, краснею.

Он снисходительно усмехается:

– Так я тоже стараюсь.

Я благоразумно не продолжаю это разговор, а перехожу к теме занятия. Объясняю материал долго и тщательно. А когда до конца лекции остается минут пять, поднимаю взгляд от своих бумажек и спрашиваю:

– Вам всё понятно?

Я смотрю на скучающие лица студентов и на секунду (всего на секунду!) останавливаюсь на лице Воронцова. Вижу ухмылку на его губах. Кажется, мой взгляд он воспринимает как предложением ответить на заданный вопрос.

И он отвечает:

– Нет, Алиса Афанасьевна, нам совершенно ничего не понятно.

Кто-то из девочек ахает. Аудитория заинтересованно настораживается.

– Вы нам сегодня половину главы налогового кодекса дословно продиктовали – без каких бы то ни было пояснений и комментариев. Вы бы нам сказали заранее – мы бы эту главу распечатали – чтобы не писать. Принтеры давно уже изобрели.

Мне становится жарко. Я закусываю губу, чтобы не расплакаться прямо тут, при них.

Кто-то шикает на Воронцова, и он картинно удивляется:

– А что я такого сказал? Всего лишь правду.

Я отпускаю студентов и нервно собираю бумаги со стола. Ребята тихо выходят из аудитории. На лицах некоторых из них – виноватые улыбки. Воронцов тоже не задерживается. Ему кажется излишним попросить прощения.

К моему столу подходит староста – скромная девочка в очках.

– Алиса Афанасьевна, я извиниться хотела за то, что пропустила прошлое занятие. Мне родителям нужно было помочь картошку выкопать. Но я уже всё переписала у девочек.

Я киваю – дескать, всё в порядке. Но она не уходит.

– Алиса Афанасьевна, и Воронцова, пожалуйста, извините. Уверена, он не хотел вас обидеть.

Во взгляде ее такая мольба, что я еще раз киваю – ладно, проехали.