Читать книгу Демон Монсегюра - Ольга Крючкова - Страница 3

1101 год, Пафлагония*

Раймонд IV Тулузский* стоял рядом с походным шатром в окружении свиты и наблюдал за озером Туз, появившимся на горизонте. Раскаленное солнце опалило его лицо, губы растрескались, в горле пересохло, нательная власяница взмокла от пота и прилипла к телу.

Вот уже две недели сарацины* шли по пятам за крестоносцами, совершая постоянные набеги: силы рыцарей таяли на глазах. Их путь был усеян трупами павших лошадей. Крестоносцы пускали кровь умирающим животным, дабы напиться, жажда доводила их до безумия. Далее они продолжали поход пешими.

Раймонд IV недоумевал: «Отчего визирь Чикмей не переходит к открытому бою, ведь сил у него более чем достаточно, а предпочитает довольствоваться мелкими стычками? – Но не находил ответа. – Вот оно, долгожданное озеро – теперь можно будет пополнить запасы воды. Длительно отдохнуть, увы, не удастся…»

Менее чем через час перехода крестоносцы достигли озера Туз. Обессилившие воины, не первый день страдавшие от жажды, голода и нестерпимой жары, спешились и бросились к воде.

И о ужас! Первые из них, омывшие лицо и сделавшие по глотку спасительной жидкости, поняли: вода не пригодна для питья – она солёная!

«Так вот почему визирь гнал нас именно в этом направлении, – догадался Раймонд IV. – Он не желал тратить лишних сил, зная, что все мы и так умрём от жажды».

Раймонд, собрав последние силы, произнёс:

– Братья мои! Визирь Чикмей уверен – все мы умрём на берегу озера от отчаянья и жажды! Соберите последние силы, призовите на помощь Господа, ибо не допустит он гибели крестоносцев – с нами святыни: копьё, найденное в Антиохии*, и рука святого Амвросия. Впереди Аскарай, славящийся своими богатствами и роскошью. Чикмей и предположить не может, что мы сразу же двинемся в путь. Да поможет нам Бог! Вперёд на Аскарай!

Измождённые рыцари, почти потерявшие веру в Бога, уже готовые к смерти в иссушённых степях Пафлагонии, двинулись на Аскарай.

* * *

Лазутчики сообщили визирю, что крестоносцы внезапно исчезли: куда делись – неизвестно.

Визирь возлежал на подушках в походном шатре, дарующих живительную прохладу.

– Глупцы! Что значит: неизвестно?! – Чикмей в гневе вскочил с удобного ложа. – Что, несколько тысяч крестоносцев испарились, не оставив следов, словно вода в знойный день? Прикажу всем отрубить головы!

Один из советников визиря упал на колени и смиренно произнёс, как и подобает верному слуге:

– О, мудрейший из мудрых! Позвольте сказать мне, недостойному вашего внимания!

Чикмей прошёлся по шатру и, брезгливо взглянув на своего советника, стоявшего на коленях, приказал:

– Говори! И как можно короче!

– Мы – ваши покорные слуги и нашего владыки султана Ахмада! И в вашей власти казнить нас или миловать!

– Я же приказал – короче! – терял терпение Чикмей.

– Думаю, что крестоносцы двинулись дальше на Аскарай, о мудрейший! А ведь всем известно, что город богат и славится драгоценными камнями на всю Пафлагонию. Но, увы, он плохо укреплён. Для крестоносцев не составит труда захватить город.

– Я прикажу вас всех казнить, если таковое случится! Горе-советники – пустое место, недостойное внимания! – снова закипел визирь.

Но хитрый вельможа продолжил:

– Всё в вашей власти, мудрейший! Пусть неверные возьмут Аскарай. Пусть ощутят вкус победы, хотя бы ненадолго. И вот тогда…

– Мы захлопнем ловушку! – завершил мысль визирь, довольный собой.

* * *

Остатки армии крестоносцев стояли у стен Аскарая. Раймонд IV опытным взором окинул стены города, тотчас подметив все недостатки обороны. В лучшие времена штурм города закончился бы в считанные часы, но, увы, не сейчас, ибо крестоносцы истощены и измотаны длительным переходом.

Желая избежать лишних жертв, граф Тулузский призвал отцов города на переговоры. И, когда те предстали перед его очами, сказал:

– Я – граф Раймонд IV Тулузский – предводитель армии крестоносцев, предлагаю городу сдаться. В обмен на покорность обещаю сохранить жизни его жителям. В противном же случае всех ожидает смерть.

Достопочтенные мужи Аскарая, посовещавшись, пришли к выводу, что лучше жизнь, чем смерть: в конце концов, сокровища Аскарая столь велики, что можно откупиться от врагов, а там и подоспеет мудрейший визирь Чикмей со своими славными воинами. Главное – выиграть время!

Вскоре ворота города отворились, и глава Аскарая собственноручно передал ключи графу Раймонду.

Граф был доволен, наконец-то он получил долгожданную добычу после полугода сплошных неудач – ведь потеряна почти половина войска.

* * *

Граф Раймонд расположился в самом богатом доме Аскарая, наслаждаясь давно забытым комфортом.

Возлежа на мягких шёлковых подушках, по обычаям Пафлагонии, он принимал подношения поверженного города. Граф с удовольствием созерцал прекрасные ювелирные изделия, прославившие Аскарай на весь Восток.

– Ваше сиятельство, к вам пришёл странный человек и просит нижайше принять его. Если бы мы сейчас пребывали в Лангедоке, то я подумал бы, что он маг, – доложил Раймонду сенешаль*.

– Что ж, пусть войдёт! Я не верю магам, но посмотреть на незнакомца весьма любопытно.

Перед Раймондом предстал человек, одетый в балахон, на его голову был накинут капюшон, так что окружающие графа воины были лишены возможности разглядеть лицо незнакомца. Отчего-то Раймонда вовсе не удивил его внешний вид, а напротив, граф ощутил непреодолимый интерес к этому человеку.

Речь незнакомца лилась плавно и медленно, завораживая слушателей.

– Сиятельный граф Раймонд, – промолвил он. – Я хочу преподнести вам драгоценную вещь в знак признательности, ибо вы исполнили своё обещание и сохранили жизнь жителям города. Много лет назад я путешествовал по странам Востока, повидал различные чудеса, в том числе встречались мне и необъяснимые вещи. В одном из городов Сирии я приобрёл вот эту редкость, – он извлёк свёрток из-под чёрного плаща и развернул его.

Взорам Раймонда и его свиты предстала статуэтка старинной работы.

– Посмотрите на неё, разве она не прекрасна? – продолжил незнакомец.

– Интересная восточная вещица, – согласился граф.

– Это не просто статуэтка, сиятельный господин. Это Бафомет… Согласно древнему преданию он был сыном красавицы Наины, которая соблазнила Энлиля, верховного бога земли, плодородия и воздуха. Бафомет вырос коварным, жестоким и порочным. В наказание боги превратили его в маленькую статуэтку. Но бог Энлиль пожалел сына и оставил ему часть магической силы. Я слышал, что Бафомет может исполнять желания хозяина, правда, за это придётся заплатить слишком высокую цену, – произнёс незнакомец и поклонился.

Четырёхрукий Бафомет держал небольшую табличку, испещренную таинственными значками, его рубиновые глаза завораживающе блестели.

– На пергаменте, привязанном к руке божка, перевод магического заклинания, изображённого на табличке, – продолжил незнакомец и протянул статуэтку сенешалю, который передал её графу Тулузскому.

– Божок! – с интересом произнёс Раймонд, внимательно рассматривая необычную четырёхрукую статуэтку. В последнем крестовом походе вера его в Господа пошатнулась, как и многие крестоносцы, выходцы с Лангедока, он перенял учение катаров, но всё же не был готов уверовать в некоего восточного божка. – Рубиновые глаза статуэтки, пожалуй, потянут пистолей на триста-четыреста. Отнесите её в мою сокровищницу, – приказал Раймонд Тулузский.

Пока Граф Тулузский и его свита разглядывали статуэтку, загадочный гость исчез.

* * *

1204 год, Лангедок*, резиденция Тулузов – замок Монсегюр

Шевалье* Клермону де Монсегюр исполнилось пятнадцать лет. Жизнь в замке Монсегюр, одной из резиденций графа Раймонда VI Тулузского, была однообразной и единственным развлечением для юноши с пытливым умом, а Клермон, несомненно, таковым и являлся, было чтение. Он перечитал все фолианты, принадлежавшие старшему брату. Но граф Раймонд VI Тулузский не был поклонником литературы и философии и держал лишь небольшую библиотеку, как того требовали его статус и происхождение.

С раннего детства Клермон слушал рассказы старшего брата Раймонда VI и его жены Беатриссы о своём славном предке Раймонде IV, участнике Первого крестового похода. Юноша прекрасно знал, что сундуки прадеда хранятся в чердачном помещении замка. И вот в один из холодных февральских дней, когда в библиотеке Раймонда VI не осталось ни единой непрочитанной им книги, Клермон решил подняться на чердак, дабы разобраться в сундуках легендарного предка: вдруг в них есть что-нибудь интересное, например, старинные фолианты или походные записки?

Поднявшись по узкой винтовой лестнице, Клермон сразу же заметил сундуки, покрытые толстым слоем пыли, и немедленно принялся их обследовать. И его любопытство было вознаграждено с лихвой: в одном из них он обнаружил военный дневник и фолианты, не нашедшие своего места в библиотеке замка.

Внимание Клермона, конечно же, привлёк дневник. Выглядел он старым и потрёпанным, его обложка из телячьей кожи затёрлась, тонкий дорогой пергамент высох, а сам рукописный текст выцвел, так что витиеватые буквы были едва различимы. Клермон попытался вчитаться, и записи так увлекли его, что юноша, не отрываясь от повествования, спустился в свою комнату, где с увлечением прочёл о событиях Первого крестового похода.

Из дневника графа Раймонда IV Тулузского, участника Первого крестового похода, сюзерена королевства Лангедок

6597 года[10] от Сотворения мира, месяца марта, третьего дня

Призыв Римского Папы Урбана II к борьбе за освобождение Гроба Господня из рук сарацинов был встречен в Лангедоке рыцарями поистине с великим воодушевлением и готовностью тотчас же выступить в поход. Началась подготовка к походу, каждый жаждал не только увидеть Гроб Господень и поклониться ему, но и поправить своё материальное положение. Чего уж греха таить! Рыцарей в королевстве немало, каждый из них мечтает о военной славе и богатстве. Возможность, предоставленная призывом Папы Урбана, всколыхнула в наших душах не только религиозный пыл, но и откровенную жажду власти и наживы. Ведь, как известно, сарацины владеют богатствами легендарного Иерусалима, и такое обстоятельство не может не будоражить воображение славных воинов, пребывающих порой в унизительной нужде. Некоторым из них не на что экипироваться, они довольствуются старыми ржавыми латами, доставшимися по наследству, а мечи их порой сомнительны как оружие, на них столько зазубрин, что оно более напоминает тёрку для овощей, которыми питаются сервы[11], нежели предмет для праведного боя с сарацинами.

Я как сюзерен королевства Лангедок мечтаю не только о славе освободителя Иерусалима, что вполне естественно для человека моего положения, но и о собственном королевстве на Святой земле. Возможно, эта перспектива весьма призрачна и дерзка на первый взгляд. Но не будь я потомком славного Фульгуальда[12] и Раймонда I Сан-Жиль де Монсегюр, если я не добьюсь того, что задумал!

Месяца марта, одиннадцатого дня

Войска славного Лангедока, насчитывающие пять тысяч рыцарей, присоединились к воинам Боэмунда Тарентского в окрестностях бургундского Лиона. Да, конечно, граф Тарентский честолюбив и связывает с походом огромные надежды. Мне стало известно, что он продал почти всё своё имущество, чтобы снарядить войско, превосходящее моё по численности, как ни прискорбно признать. Рыцари графа Тарентского экипированы отлично, особенно в сравнении с рыцарями скуповатого графа Клермонского, а уж про моего племянника, графа Барселонского, и говорить нечего, его люди будут сражаться на одном энтузиазме, поддерживать который, несомненно, будет вера во Всевышнего. Но помимо веры в Господа нашего неплохо бы иметь достойные мечи и доспехи, смею предположить, что сарацины, отличающиеся крайней жестокостью и воинственностью, добровольно не расстанутся с христианскими реликвиями. Сарацины не видят духовной ценности сих реликвий и не могут оценить их по достоинству в силу своей веры, для них привлекательны лишь серебро, золото и драгоценные камни. Поэтому долг каждого истинного католика – освободить Святые места от засилья людей чуждой нам веры и восстановить порядок и спокойствие в сих землях.

Месяца апреля, восемнадцатого дня

Лагерь под Лионом разрастается с каждым днём всё более. Окрестности превращаются в сплошное живое море людей из блестящих лат, куршё*, кольчуг и котэ-макле*. У всех имеется отличительный знак похода – крест на одежде или плаще. Вооружение этого моря, не иначе как живого, различно: от примитивных луков и флэ-дармес, фрамей, изготовленных в незапамятные времена, до алебард, фальшионов[13], входящих в экипировку рыцарей из северных земель Реймса. Да, эта волна захлестнёт сарацинов, нет сомнений! Вера в победу сильна, она вдохновляет!

Священники и епископы Апский и Оранжский, прибывшие в лагерь, дабы поддержать воодушевление рыцарей и укрепить их словом Божьим, подвержены столь высокому религиозному порыву, что он передаётся всем окружающим, ещё более укрепляя веру в правое дело.

Наконец прибыли граф Гуссье Латурский и барон Беарнский с семью тысячами воинов. Завтра выступаем в Италию, далее – в королевства Хорватия и Сербия. Да будет так!!!

Месяца июня, двадцать второго дня

После двух месяцев продвижения по Италии, Сербии и Хорватии мы достигли наконец крепости Шкодер, расположенной на границе Сербии и Византии.

Людям требовался отдых, несмотря на наш религиозный порыв, мы валимся с ног от непрерывного, почти трёхдневного, перехода. Лошади изнурены, люди тоже.

В Шкодер двумя днями раньше прибыли рыцари из Неаполя, Барии и Бринзиди. После отдыха, который займёт пару дней, не более, мы двинемся в Фессалонику, далее в Константинополь.

Месяца августа, четырнадцатого дня

Константинополь прекрасен! Нет города красивее! Ничто не может сравниться с собором Святой Софии, поражая воображение простого смертного! Храмы моей родной Тулузы, взять хотя бы Сен-Сернен или Монферан, они, безусловно, великолепны, но в то же время слишком обыденны. Возможно, я привык к их виду и убранству, посещая столь часто. Но одно я знаю верно – после посещения Софийского собора вера в нашего Господа только крепнет. Несмотря на некоторые разногласия священных обрядов византийской и римских церквей, нельзя не признать величие и красоту Софийского собора. Красота и размах, с которым сооружён собор, его убранство, святые лики на иконостасе приводят в священный трепет. И этот трепет напоминает о нашей миссии.

Месяца августа, девятнадцатого дня

Мои переговоры с константинопольским императором Алексием увенчались успехом. Я как предводитель войска крестоносцев достиг всех необходимых договорённостей. В обмен на присягу верности императору и обещание части военной добычи за оказанную поддержку я получил провиант и корабли. К сожалению, не все поняли мой тактический ход с принесением присяги. Германские рыцари, присоединившиеся к моему войску уже здесь, в Константинополе, не пожелали её принести. Бог им судья! Начинать поход с внутренних разногласий опасно и опрометчиво. Поэтому присягу верности принесли все французские и итальянские феодалы, что вполне достаточно для единства нашего святого дела.

Германцы держатся особняком, признают только своего князя, не прислушиваясь к моим разумным словам. Весьма напрасно! Их германское тщеславие и непомерные, ничем не подтвержденные амбиции невыносимы! Но мы свершаем единое дело, где нет место личной неприязни. Я усмиряю свой гнев, ведь я прекрасно знаю, что германцы – бесстрашные опытные воины, и это важнее всего. Их вера в Господа нашего сомнительна, похоже, что они не истинные христиане, а привержены некому ответвлению общепринятого учения. Но, несмотря на это обстоятельство, германцы вступили под знамёна крестоносцев, дабы сразиться за Гроб Господень.

6598 года от Сотворения мира, месяца июня, десятого дня

Писать ещё тяжело, рука едва держит перо после сразившей меня лихорадки. Войска крестоносцев под моим предводительством двинулись в глубь Сирии. Нестерпимая влажность и жаркий климат подвергли нас страшным испытаниям. Лихорадка косила ряды крестоносцев, как бубонная чума. К несчастью, отвратительная изматывающая болезнь сразила и меня. Я не прикасался к дневнику почти год. Сначала напряжённая осада Никеи, затем – её штурм не способствовали стройным записям мыслей. При штурме Никеи мы одержали победу, но какой ценой! Сарацины, бесстрашные воины, одержимые чуждой нам верой, бросались на воинов-крестоносцев подобно безумным. Они выкрикивали свои боевые кличи, страх им неизвестен!

Помимо рыцарей под предводительством своих сеньоров, на поиски богатства и удачи в Святую землю хлынули отряды крестьян-крестоносцев. Они примыкали к нам повсюду – и в Бургундии, и в Италии, и в Хорватии, и в Сербии. Если французские свободные крестьяне были вооружены, по крайней мере, луками, копьями или флэ-дармес, то сербы и хорваты – только луками, и то в лучшем случае. Их вооружение крайне примитивно – лишь одни дубинки.

Религиозное воодушевление и жажда наживы достигли своего апогея, крестьяне шли в поход, не имея ничего, кроме холщовой сумки с грубой пищей. Бой под Никеей* был страшен. Сарацины налетали полчищами, как пешими, так и конными. Их кривые мечи сносили головы беззащитных крестьян. Поле битвы было усеяно изуродованными трупами в холщёвых рубахах. На многих даже отсутствовали кожаные панцири, до такой степени они были бедны, надеясь на сказочное богатство в Святой земле.

После Никеи мы двинулись в Антиохию и осадили её. Осада продолжалась почти семь месяцев, пока в городе была вода и провиант. Мы перекрыли все подходы к городу. Климат здесь влажный, но может сопровождаться и сильными засухами. Подобная засуха случилась при осаде Антиохии. Сарацины умирали от жажды уже через полгода осады. Наконец мы вошли в Антиохию – перед нами предстал умирающий город. Колодцы были иссушены, люди погибали на наших глазах от боевых ран, голода и жажды. Так крестоносцы заняли изнурённую солнцем и осадой Антиохию.

Я дал обет, что не умру ни от ран, ни от болезней, пока не узрею Иерусалима и не припаду к подножию Гроба Господня.

Месяца сентября, шестнадцатого дня

Пишу урывками. Город осаждён султаном Мосулом, затем ему подошёл на помощь сам султан Кеборги, известный своей жестокостью и кровожадностью. Мы остались без провианта. Слава богу, жара несколько отступила. Колодцы на дне наполнились мутной водой. Её моментально вычерпывают и выпивают. У людей началась болезнь живота от нечистой воды, царящей повсюду грязи и ужасающей первобытной еды. Мы едим подобно дикарям. Если сарацины, бывшие обитатели Антиохии, съели всех крупных домашних животных, так что нам остались только собаки и крысы. Но и они вскоре иссякнут, поскольку крысам также надо чем-то питаться. Они попросту передохнут в своих норах.

Месяца сентября, двадцать третьего дня

Крестоносцы умирают каждый день примерно по сто человек. Ещё немного – и мы умрём все, если не случится чуда. Господи, молю тебя, ниспошли нам чудо! Помоги нам!

Пишу с трудом, к горлу подступает тошнота. Мы доведены до отчаянья. Раздолье лишь уцелевшим крысам, я был не прав, говоря, что они передохнут в норах от голода, они наслаждаются мясом умерших крестоносцев и плодятся с невероятной быстротой.

Вчера вечером рыцари графа Клермонского, их легко можно отличить по красно-жёлтым сюрко[14], разделывали умерших собратьев, жарили их разрубленные тела на костре, подобно дичи на охоте, нанизанной на вертела, и запивали свою страшную трапезу мутной водой из колодцев.

Когда я попытался призвать их с уважением относиться к телам умерших, мой отряд из пяти человек окружили клермонцы, вооружённые фальшионами, сказав, что если мы хотим умереть, то это наше дело, но они собираются вернуться во Францию с богатством и славой, а не передохнуть здесь от голода. Самое ужасное в этой истории, что мои люди отнеслись с пониманием к варварским действиям клермонцев. По виду своих людей могу убеждённо сказать, что они были готовы примкнуть к их дикой трапезе. Мы ушли, клермонцы остались наслаждаться своим чудовищным ужином. Позже я узнал, что мои люди промышляют тем же. Ещё немного – и мы превратимся в животных, питающихся падалью!

Не знаю, сможет ли простить нас Господь за подобные деяния! В кого мы превратимся, если будем заниматься поеданием мертвечины?

Утешает лишь одно – богатая добыча, полученная в Никеи и здесь, в Антиохии. Но сможем ли мы ею воспользоваться?

Месяца сентября, двадцать седьмого дня

Запасы моего личного провианта закончились. Сегодня утром трапезничать было совершенно нечем. Когда Жульбер, мой верный оруженосец, принёс мутной воды из колодца, меня затошнило от одного её вида, и я отказался испить из чаши. К полудню меня начала мучить нестерпимая жажда, казалось, я готов выпить всё что угодно, даже мочу лошади. Но лошадей всех съели ещё две недели назад. На обед мне подали жаркое, у меня возник естественный вопрос: из чего оно приготовлено? Жульбер замялся, сказав, что об этом знает только повар Леон. Я склонен подозревать, что подали зажаренного герольда Кристиана, которого я не вижу вот уже несколько дней.

Я стоял перед выбором: либо гордо умереть от голода, не отведав жареной мертвечины, либо стать поедателем человеческой плоти. Мне горько признаться в своём малодушии, но жажда жизни во мне слишком велика, я выбрал второе. Прости меня, Господи! Смогу ли я искупить свой грех?!

Месяца октября, третьего дня

Вчера вечером ко мне пришёл священник Пётр-Варфоломей. Он рассказал, что видел чудесный сон. Будто апостол Андрей явился ему и поведал, где зарыто копьё, которым римлянин пронзил Господа на кресте. Вот оно – чудо! Господи, благодарю тебя! Ты услышал мои мольбы и ниспослал священнику провидение! Теперь мы спасены!

Пётр-Варфоломей вёл меня тёмными закоулками города, изрыгающими запах нечистот и разложения человеческой плоти. Следуя через рыночную площадь, я вновь видел костры, на вертела была нанизана зажаренная человеческая плоть. Крестоносцы вгрызались в неё с остервенением. Боже, я не перестаю ужасаться, до чего можно дойти! Но ведь и я дошёл до этого!

Мы вошли в небольшую бедную церковь на окраине города. Петр-Варфоломей остановился и с уверенностью сказал:

– Здесь.

Он вооружился кинжалом и начал раскапывать земляной пол прямо за алтарём. Я ждал, обуреваемый сомнением и нетерпением. Но вот священник изрёк:

– Оно здесь, я не ошибся. – Он припал к копью губами.

Вот оно, провидение Господа!

Месяца октября, четвёртого дня

Весть о чудесном копье облетела весь город. Петр-Варфоломей с гордостью показывал его крестоносцам. У дома, где разместился я со своей охраной и свитой, собралась толпа желающих узреть копьё. Священник поставил скамью, накрыл её последней холщовой скатертью и положил на неё реликвию. Крестоносцы входили в дом, падали ниц перед копьём и, оросив его слезами восторга, в приливе религиозного экстаза освобождали место для следующего вошедшего. Вера в победу окрепла. Боэмунд Тарентский*, герцоги Вильгельм Сабранский, Элизар Монтредорский, граф Клермонский и я приняли решение прорвать осаду противника на рассвете, когда сарацины менее всего ожидают нашего появления за стенами города, думая, что мы на последнем издыхании.

Месяца октября, седьмого дня

Сарацины бежали от стен Антиохии. Боэмунд Тарентский, возглавивший дерзкую вылазку крестоносцев, стал героем. Нормандцы решили провозгласить его правителем Антиохии. Меня они в расчёт не взяли! Я, к сожалению, слишком ослаблен перенесённой лихорадкой, дабы сражаться. Я не преминул напомнить нормандцам, что все города, взятые на Святой земле, согласно присяге принадлежат императору Константину. Они осмеяли меня, сказав, что я хочу заполучить их руками княжество Антиохия и этому не бывать. Какая чёрная неблагодарность! Тогда я напомнил им про копьё, но нормандцы подняли меня на смех, сказав, что Пётр-Варфоломей сам зарыл копьё в церкви, и никакое оно не святое, а взятое у погибшего крестоносца. Какая клевета! Погоня за славой затмила их разум. А каков Боэмунд Тарентский, сиятельный граф! Конечно, ведь он продал всё своё имущество во Франции, другого выхода у него просто нет, как говорится – всё или ничего! Завтра утром я со своими верными вассалами покидаю Антиохию и направляюсь в Иерусалим.

* * *

Здесь записи Раймонда IV прерывались, некоторые страницы дневника были сильно повреждены и размыты водой. Клермон пытался вчитаться, но безуспешно и, пролистав повреждённые листы, продолжил увлекательное путешествие в прошлое.

Клермон так увлёкся чтением, что потерял счёт времени и давно опоздал к обеду. Его старший брат Раймонд VI слыл человеком обязательным и пунктуальным, ибо всякое нарушение установленных этикетом правил претило его натуре.

Выждав положенное время за обеденным столом, Раймонд понял, что младший брат, увы, к обеду не торопится, и по настоянию своей супруги отправил за ним слугу.

Слуга застал Клермона за чтением.

– Шевалье, смею напомнить вам, что подошло время обеда. Граф и графиня ожидают вас в трапезной зале… – напомнил он.

Клермон оторвал взор от дневника.

– Обед… – рассеянно промолвил он, всё ещё находясь под впечатлением записей, в которых подробным образом описывалось людоедство. – Мне что-то не хочется… Передайте сиятельному графу: я не голоден и приношу свои извинения за то, что не могу в надлежащее время явиться к столу.

Слуга поклонился и покинул комнату юного шевалье. Тот же снова углубился в чтение…

* * *

6599 года от Сотворения мира, месяца июня, седьмого дня

Вот он, город Иерусалим! Мы стоим под его величественными святыми стенами, с которых на нас взирают сарацины. Они считают, что город непреступен и может выдержать почти годичную осаду. Об этом сообщил нам пленный сарацин, взятый нами под Акрой* два месяца назад. Достаточно изнурительных осад, продолжающихся месяцами. Они изматывают крестоносцев, способствуют бездействию и расхолаживают.

Вчера прибыли три осадных орудия – требуше. Одна из генуэзских каракк[15] пробилась через заслон кораблей сарацинов недалеко от Акры. Славные генуэзцы приняли бой, три каракки были потоплены сарацинами, но им тоже досталось.

Теперь, используя требуше, мы сломим сопротивление сарацин, дело времени. Перед началом боевых действий мы предпримем крестный ход вокруг стен города, без оружия, босиком с пением священных гимнов.

Да поможет нам Господь! Всё во славу его!

Месяца июня, шестнадцатого дня

Требуше сделали своё дело, пробив стены города. Оборона сарацинов захлебнулась. Они сражались за каждый дом, каждый колодец, словом, за каждую пядь Иерусалимской земли. Кровь текла рекой. Узкие улочки города до сих пор усеяны окровавленными изуродованными телами. Мои вассалы сражались, как львы. Добыча обещает быть богатой.

Жёны и дети сарацинов укрылись за стенами мечети Омара*. Но, применив по моему совету всё те же требуше, разрушив стену, крестоносцы под предводительством Болдуина Буйонского, младшего брата Готфрида, ворвались в их последний религиозный оплот. Я не принимал участия в побоище, но видел, как из мечети вытекала багряная река крови, и слышал, как раздавались душераздирающие крики женщин.

Мы свершили правое дело, освободив Иерусалим, священное место для каждого христианина, от сарацинов, осквернивших наши реликвии, построивших свои мечети на фундаментах христианских церквей и храмов.

Господь с нами!

Месяца июня, двадцатого дня

Сегодня утром на соборе, проходившем на центральной площади города, королём Иерусалима был избран Готфрид Буйонский*, герцог Нормандский. Оказывается, для этого вполне достаточно первому ворваться в город, дождаться, когда стены рухнут под мощным обстрелом требуше, образуя проход в них, через который можно мечом проложить себе дорогу не только в Иерусалим, но и к его короне.

Все мои заслуги были несправедливо забыты. Братья Готфрида, Болдуин и Евстафий, столь рьяно ратовали за него, что иные феодалы, такие как Гуссье Латурский и Раймонд Лилльский поддержали их лишь по одной причине, лишь бы заткнуть рты моим людям и мне, пытающимся объяснить, что мои заслуги вовсе не менее заслуг светлейшего герцога.

Господи! Почему ты так несправедлив ко мне? Отчего всё – слава и богатство – достаются выскочкам? Отчего Ты отвернулся от меня? Разве я недостаточно молился, причащался или исповедовался епископу Оранжскому? Или все мои молитвы, исходящие от сердца, были напрасны?

Разве не я вдохновил крестоносцев на прорыв осады в Антиохии? А, если вспомнить ранее, благодаря кому крестоносцы получили корабли, провиант и поддержку Константинополя?

Всё забыто!!! Никому не нужна скрытая доблесть, нужны лишь громкие слова, размахивание мечами, обагрёнными кровью. Тогда почему бы не сделать королём Иерусалима графа Вильгельма Сабранского? На мой взгляд, он более достоин, чем его светлость Готфрид Буйонский!

Мне же в утешение предложили крошечное графство Триполи. И ради этого я столько выстрадал, дабы владеть клочком земли! Я был вне себя от ярости и унижения. Не знаю, как бы я поступил, если бы не мой сын Бертран, который сопровождал меня на протяжении всего крестового похода и не раз отличался военной доблестью. Он настоял, чтобы я дал согласие на владение графством Триполи, а затем передал ему на законном основании как прямому наследнику. Я внял его просьбе.

На память приходят слова: «Paulum sepultae distat inertiae celata virtus»[16]. Завтра утром я покину Иерусалим и направлюсь в Константинополь.

Из византийских записей Раймонда IV Тулузского

6600 год от Сотворения мира, месяца августа, второго дня

Жизнь в Константинополе не так уж и плоха. Особенно хороши женщины. Их лики, словно сошедшие со стен храмов, прекрасны и утончённы. Их волосы отливают чёрной ночью, будоража воображение мужчины. Их стройный стан под лёгкими одеждами вызывает желание. Но главная их прелесть в том, что они сговорчивы, ценят золото и украшения, которых у меня немало. Стало быть, я могу наслаждаться полнокровной жизнью с местными красавицами.

Мой новый знакомый, Евгений, византийский вельможа, человек богатый и словоохотливый, большой любитель приключений. Не далее как вчера мы отправились в некое злачное место на окраине Константинополя, где, по словам Евгения, танцовщицы чудо как хороши.

Что ж, доверившись своему новому спутнику, я в окружении небольшой свиты отправился на поиски приключений. Как только мы зашли в это сомнительное место, Евгений тут же не замедлил увлечься одной из красавиц, сидевшей на подушках и курившей кальян. Он удалился, а я, предоставленный сам себе и своим печальным мыслям о несправедливом прошлом, нехотя реагировал на царящее веселье, предпочёл присесть в отдалении на раскиданные атласные подушки.

Неожиданно ко мне подсела гадалка, предлагая предсказать судьбу. Я рассмеялся, ибо никогда не верил предсказаниям, придерживаясь мнения, что судьба даётся каждому свыше, и никто, кроме Бога, не в силах изменить её.

В руках гадалки появились кости, напоминающие игральные. Она положила их в серебряный кубок, встряхнула им и выбросила кости на стол. Лицо её выражало задумчивость, женщина странно посмотрела на меня, сказав, что я даже не предполагаю, какой магической силой буду владеть в ближайшее время.

Я рассмеялся в ответ: ведь единственная сила, в которую я верую, не смотря ни на что, даже на предпочтение катарского вероучения, это сила Всевышнего.

Из пафлагонских записей Раймонда IV Тулузского

6601 год от Сотворения мира, месяца июня, десятого дня

Войска крестоносцев заняли Аскарай. Теперь у меня появилось время хоть что-то наспех черкнуть в дневнике, ведь я не прикасался к нему почти три месяца.

Я наслаждаюсь богатством и роскошью трофеев. Наконец-то я сказочно богат. А, как известно, власть есть продолжение богатства. Сейчас у меня в избытке того и другого. Я не планирую долго задерживаться в Аскарае, хотя мы ловко оторвались от визиря Чикмея, всё же он рано или поздно догадается, куда двинулись крестоносцы. Но мы готовы дать ему достойный отпор, несмотря на то что рыцарей осталось почти в два раза меньше, чем в начале похода, многие умерли, не выдержав тягот здешнего климата, либо погибли в постоянных стычках с сарацинами.

Вчера мне преподнесли любопытную вещицу – статуэтку старинной восточной работы. Меня посетил некий незнакомец, желавший отблагодарить за сохранённые жизни жителей Аскарая.

Незнакомец поведал мне, что статуэтка – четырёхрукий бог Бафомет, обладающий магической силой и исполняющий желания хозяина.

Я не принял всерьёз этого божка, да ещё и наделённого магической силой, но с познавательной точки зрения проявил интерес. Притом обладать древней реликвией Востока не возбраняется, даже Святой церковью, в которой я всё более разочаровываюсь. Мне ближе чистота и аскетизм катарского вероучения, утверждающего, что Бог един, что молиться ему можно где угодно, что Иисус – сын человеческий. Единственное, что поразило меня в этой восточной вещице, – кроваво-красные рубиновые глаза, их блеск завораживает.