Читать книгу Демон Монсегюра - Ольга Крючкова - Страница 5
Книга 1. Бафомет
Глава 3
ОглавлениеДворяне и духовенство Франции только и ждали повода для объявления крестового похода против еретиков Лангедока, которых называли катарами, а чаще – альбигойцами. И такой случай им представился. Римский Святой престол давно проявлял недовольство Лангедоком. Правящий папа Иннокентий III агрессивно относился к катарскому вероучению. Оно же набирало силу, распространившись в Испании, Германии (учение так называемых вальденсов), Италии.
В это время король Франции Филипп Август II пребывал в затруднительном финансовом положении – казна была истощена. Франция была настолько мала, что не могла противостоять английской Аквитании*, всё более распространяющей своё влияние на соседние земли. Непомерная тяга к роскоши, разного рода балам и праздникам, охотам, маскарадам и молодым любовницам сделала своё дело, финансы Франции таяли на глазах. Королевство Лангедок давно не давало покоя Филиппу. Богатство Раймонда VI Тулузского вызывало в короле жгучую зависть, а его независимое поведение, ни в грошь не ставящее авторитет Франции, а соответственно и его, помазанника Божьего, – ненависть.
Во время своего паломничества в монастырь Сито, которому король Франции всячески покровительствовал, он обсудил проблему зарвавшегося Лангедока с аббатом Арнольдом*, рьяным католиком и алчным до чужого добра. Во время одной из бесед, а их всегда отличало удивительное взаимопонимание, король заметил:
– Дорогой аббат, не кажется ли вам, что с Тулузами надо поступить жёстко? Они совершенно не уважают Святую церковь, мне докладывают, что в церквях годами не служатся мессы. Рыба, как известно, гниёт с головы, и вот эта самая голова способствует распространению ереси, которая пытается проникнуть и во Францию, – возмущался Филипп. – Насколько мне известно, в Лангедоке существует четыре катарских церкви: Альбижуа, Аженуа, Тулузская и Каркассонская. Как доложили мои верные люди, по инициативе Тулузской и Каркассонской общин состоялось их совместное собрание в Сан-Фелисе. Там они избрали себе епископов. Также за катарском соборе в Сан-Фелисе присутствовал епископ Франции Роберт д’Эпернон, представлявший катаров Шампани, Бургундии и Фландрии, а именно общины из Реймса, Везелэ, Шарите-сюр-Луар, Лилля и Невера. Эта зараза глубоко проникла на землю Франции! Граф Раймонд V ещё пытался обуздать еретиков, но его сын Раймонд VI при поддержке ярых еретиков Транкавелей и де Фуа и вовсе не намерен считаться с католической церковью.
– Сир, совершенно с вами согласен! – рьяно поддакнул аббат. – Раймонда VI надо призвать к уважению Святой церкви. А если это не поможет, то объявить крестовый поход против Лангедока.
– Да, святой отец, меня тоже посещают подобные мысли. Лангедок слишком хорош, богат и плодороден. Королевство должно стать протекторатом Франции и платить налоги, причём немалые. Если же возникнут волнения, их следует подавить. Вассалов, преданных Тулузам, уничтожить, а их земли разделить между нашими баронами, на которых можно будет опереться при необходимости. Следует связаться с Римом, дабы Папа Иннокентий III принял эдикт, обязывающий Тулузов выплачивать специальный церковный налог. Мы задушим Раймонда VI налогами и недовольство Римом в Лангедоке станут неизбежными. И вот тогда наступит ваша очередь, дорогой аббат, из ваших уст должен прозвучать пламенный призыв к крестовому походу против еретиков Лангедока, оскверняющих своими вымыслами истинную католическую веру. Эти вероотступники осквернили всё! Они считают Иисуса простым смертным и отвергают непорочное зачатие Девы Марии! Неслыханное святотатство!
– Именно святотатство, сир! – с жаром поддержал короля священнослужитель. – Они отвергают крещение младенцев, таинство исповеди и брака! Мало того, катары считают святое распятие орудием казни! – брызгал слюной Арнольд, задыхаясь от праведного гнева. – Отлучение от церкви их не пугает! Остаётся только один способ пресечь эту заразу: уничтожить еретиков в их же логове.
– Прекрасно сказано, аббат. Мы так и поступим, – согласился Филипп.
Аббат Арнольд подобострастно поклонился в знак того, что готов изречь своими устами в Риме всё, что пожелает Филипп. Его богатое воображение тут же нарисовало горы золота, полученного в качестве налогов с Лангедока.
* * *
1208 год, январь
Папа Иннокентий III направил в Лангедок одного из своих легатов Пьера де Кастельно, который намеревался сделать внушение графу Раймонду VI и передать послание, подписанное понтификом. Достигнув Каркасона, легат отправил в Монсегюр гонца, дабы предупредить графа о своём визите.
Этим известием, по сути официальным, Раймонда поставили перед фактом: легат пребывает и его надлежит встретить подобающим образом. Граф тотчас отдал соответствующие распоряжения, касающиеся принятия высоких гостей. Из подвалов достали бочки с самым лучшим вином, охотники отстрелили нескольких косуль, рыбаки наловили в реках Гаронна и Арьеж огромное количество рыбы.
В назначенный день де Кастельно в сопровождении свиты, появился под стенами Монсегюра.
– Вот оно, гнездо еретиков. Управы на Тулузов нет! – изрёк легат, завидев замок, возвышающийся на отрогах Пиренеев. – Никогда они не станут верными слугами Святого престола, их можно только либо устрашить, либо уничтожить. А земли здесь весьма плодородные… Хорошо бы получить владения где-нибудь недалеко от Каркасона или Авиньона в награду на преданную службу, – размечтался де Кастельно.
– Да, да, господин легат. Тулузы – еретики. Земли очень хороши, – дружно подхватила свита.
…Раймонд и его жена Беатрисса приняли легата с полагающимися почестями в замке Монсегюр. Одетые в красные одежды из бархата, расшитого золотом, они встретили де Кастельно в парадном зале. Он вошёл со своей свитой с гордо поднятой головой, будто в собственный замок.
– Моё почтение, господин легат! – Раймонд VI старался быть предельно вежливым. – Вы проделали неблизкий путь, дабы навестить нас. Это большая честь для меня и моей семьи. Поверьте, мы ценим внимание, которое оказал нам понтифик, направляя вас в Лангедок.
Де Кастельно поклонился. Он прекрасно понимал, что за светскими любезностями Раймонда VI скрывается еретический дух катара.
– Да, ваше сиятельство, я преодолел столь нелёгкий путь от Ватикана до Монсегюра, дабы передать вам послание, – легат указал графу на свиток, который держал его секретарь.
– Почту за честь, господин легат, принять послание из ваших рук, от человека, облечённого высоким доверием самого Ватикана, – заверил граф и добавил: – Прошу вас, господин легат, отдохнуть с дороги и оказать честь отобедать с нами.
Раймонд жестом пригласил легата следовать за ним и лично проводил в отведённые покои. В замке началась суматоха, обычно предшествующая приготовлению праздничного ужина.
За праздничным столом, накрытым в честь высокого гостя, легат преподнёс послание Папы Иннокентия, и граф, приняв его с поклоном, развернул свиток с деланным уважением и восхищением.
Послание содержало следующее:
«Сын мой, граф Раймонд Тулузский, сюзерен королевства Лангедок!
Я позволяю себе столь снисходительное обращение к Вам в личном послании только лишь потому, что все истинные католики как Франции, так и Лангедока – мои духовные дети. В последнее время меня беспокоят постоянные сообщения о том, что в Лангедоке активно распространяется учение катаров. Мало того, что эта неслыханная ересь, отрицающая все наши католические духовные ценности, расползлась по королевству Лангедок. Она ещё и просочилась в соседнюю Испанию, Германию и Ломбардию. Катарская ересь призывает людей не посещать церковь, не платить ей положенные подати. Женщины занимаются самоистязанием, становятся, как говорится у еретиков, “совершенными”, отказываясь тем самым от деторождения в миру, не принимая монашеского сана, что само по себе противоречит не только здравому смыслу, но и всем основам католической церкви. По Лангедоку беспрепятственно гуляет сирвент Вильгельма Фигвейреса, который имеет наглость проклинать Рим, как он выражается, “за разврат и ложь”. Исходя из выше указанных фактов, я настоятельно советую:
– для укрепления католической веры обязывать каждого четырнадцатилетнего мальчика и каждую двенадцатилетнюю девочку давать клятву исповедовать только католическую веру, ненавидеть и преследовать еретиков;
– запретить мирянам читать Библию, так как они её могут истолковывать неверно, идя на поводу у еретиков-катаров;
– право чтения Библии оставить только за священнослужителями;
– обязательное посещение церквей и храмов, присутствие при обрядах богослужения для всего населения королевства, принявшего первое причастие.
Настоятельно прошу Вас, сиятельный Граф Тулузский, не забывать, что Вы лично в ответе перед Святым престолом за всё происходящее в королевстве Лангедок, особенно в отношении католической веры.
5 января месяца, года 6708[21]».
Послание, хоть и названное личным, содержало скорее неукоснительные указания. Раймонд понял: теперь, что бы он ни делал или ни говорил, всё будет известно Иннокентию через его многочисленных шпионов, вычислить которых просто немыслимо, погрязнув в недоверии к собственной семье.
Раймонд натянуто улыбнулся:
– Господин легат, уверяю вас, что приму все меры, дабы укрепить католическую веру в королевстве, и всячески буду пресекать катарское учение. Что касается сирвента Вильгельма Фигвейреса, я прикажу наказать всех, кто его читает и всех, кто его распространяет.
Здесь Раймонд слукавил, так как наказание он должен был начать с самого себя, ибо один из вариантов сирвента хранился в его письменном столе. Раймонд любил его перечитывать, особенно ему нравилось место:
«Моя надежда и утешение в одном, Рим, что ты скоро погибнешь; пусть повернётся счастье к германскому императору, воюющему с тобой. Пусть он победит тебя, и тогда посмотрим, Рим, как сокрушится твоё могущество. Боже, владыка мира, соверши это скорее!
Рим, ты так хорошо забираешь в свои когти, что у тебя тяжело отнять то, что захватил ты. Если ты вскоре не лишишься своей силы, то это значит, что мир подчинён злому року и что он погиб окончательно…»
…Легат со свитой пробыли в замке несколько дней, упиваясь великолепным лангедокским вином. Беатрисса пребывала всё это время в постоянном напряжении. Она как женщина умная и красивая чувствовала на себе раздевающие взгляды легата и была очень рада, когда гости собрались в обратный путь. Утром, когда легат и его свита, нагруженные провиантом и дорогими подарками отбыли по направлению к Каркасону, Беатрисса с облегчением вздохнула.
* * *
Убийство было для Оливье привычным делом. Если кто хотел избавиться от недруга – так это пара пустяков. Оливье был готов прийти на помощь за соответствующее вознаграждение. Вот уже много лет он не подводил своего хозяина, аббата Арнольда. Много подобного рода поручений давал ему святой отец за прошедшие годы.
«Кого только убивать ни приходилось, но платил святой отец справно, ничего не скажешь… И в этот раз отвалил серебряных су[22], не поскупился… Да ещё дал понять, чтобы свидетелей не осталось. Понятное дело, не оставлю… Иначе проведают монахи-доминиканцы* и сожгут нас, достопочтенный аббат, на одном костре! Они всё доложат папе римскому, а уж тогда – держись, нигде не скроешься. Да и мыслимо ли – убить самого легата со свитой, посланца Святого престола?! Не иначе как аббат связался с самим Сатаной! Да, и ладно, мне-то что – заплатил и всё. А со своей душой пусть сам разбирается, кому он её продал», – думал Оливье, сидя в кустах.
Он постоянно посматривал на переправу через Рону, а для верности посадил наблюдателя на дерево. У этого парня зоркий глаз, недаром охотник. Людей Оливье набрал что надо: трёх отъявленных негодяев, жадных до денег – вот и погубит их любовь к ним.
За что уважал и боялся Оливье аббата, так это за прямоту. Вызвал его аббат к себе две недели назад и спросил:
– Оливье, ты мой верный слуга?
– Конечно, святой отец, отчего же вы сомневаетесь? – удивился Оливье.
– Я, пожалуй, нет. Главное, чтобы эти сомнения не появились у тебя, сын мой, – аббат по-отечески взглянул на своего преданного слугу.
– А с чего бы им появиться? Вы же знаете, святой отец, если надо чего, я всегда сделаю, – подтвердил свою готовность Оливье.
– Вот и хорошо. Тогда к делу. Примерно через десять дней к графу Тулузскому прибудет легат от самого папы. Он погостит в Монсегюре пару дней, не более, затем отправится в обратный путь. Так вот, до Рима он не должен доехать. Где-нибудь недалеко от Монсегюра, на земле Лангедока, с ним и его людьми должна случиться серьёзная неприятность, – аббат многозначительно посмотрел на Оливье. – Желательно, чтобы про неё никто не знал, кроме нас с тобой. Вот возьми, – Арнольд протянул слуге увесистый мешочек с серебром.
– Всё понятно, хозяин. Сделаю как нужно! – Оливье поклонился. – Я ваш верный слуга, – ещё раз подтвердил он.
…Оливье привлёк проверенных людей – не один раз вместе дело проворачивали. И теперь на душе у него скребли кошки – жаль избавляться от таких молодцов: мать родную к праотцам отправят, не пожалеют, да и меткости им не занимать. Придется искать других людей.
Оливье лежал в кустах, подстелив шкуру волка: земля холодная, не ровен час, простудиться можно. Редкий голый кустарник плохо скрывал засаду, поэтому приходилось лежать на мёрзлой земле. И как назло выпить нельзя – рука должна быть твёрдой, а глаз ясным. Он внимательно смотрел на Рону, в этом месте река была мелкой и неширокой, проехать можно даже зимой.
– Едут! – крикнул наблюдатель, спрыгнул с дерева и лёг на землю рядом с Оливье.
На том берегу показался кортеж легата.
– Вот люди, – почти шёпотом сказал Оливье, – ничего не боятся! Какая самоуверенность! Думают, раз легат, то смерть его обойдёт стороной. А стреле-то, ей всё равно – легат, граф или крестьянин, плоть у всех одинаковая.
Кортеж вошёл в воду Роны, впереди ехали два охранника, дальше де Кастельно в бархатной шубе и ещё три сопровождающих лица.
– Цельтесь в легата, рыцарей будем добивать потом! – отдал приказ Оливье.
Бандиты натянули тетиву луков, мгновенье – и посланник папы взревел, как раненый медведь.
– Интересно, а кровь у него какого цвета? – поинтересовался подручный.
– Голубая… – съёрничал Оливье.
В кортеже началась паника, легат рухнул в воду с лошади, остальные, побоявшись ехать вперёд, развернули лошадей. Вот тут и началось! Из кустов с противоположного берега тоже полетели стрелы, и трое сопровождающих легата также оказались в воде. Остались одни рыцари, они метались по мелководью между трупами. Оливье пронзительно свистнул, подав условный знак, все четверо разбойников выскочили из укрытия, развернув рыболовные сети. Вскоре отважные итальянские рыцари барахтались в них, как огромные блестящие рыбины. Оливье достал стилет, подаренный самим аббатом, за удачно выполненное прошлое задание, и добил несчастных. Он даже дал звучное название своему оружию – «последняя милость».
Переправа обагрилась кровью. Подручные Оливье снимали с вельмож украшения, цепи, срезали кошельки с добротных кожаных поясов.
– Жаль, одежда подпорчена: лисья шуба легата хороша, – пожалел один из них.
– Ничего, его золотой цепи тебе хватит с лихвой, – сказал Оливье, понимая, что вскоре этот трофей станет его собственностью, как, впрочем, и все остальные. – Лошадей соберите, пока не разбежались, продадим хозяину харчевни.
Отъехав от места засады и дождавшись темноты, Оливье и его подручные двинулись в харчевню, расположенную примерно, в двух лье[23] к востоку от Роны. Обычно все путешественники, следующие через переправу, останавливались в «Жирном кабане».
Хозяин харчевни Анжэр, давний подельник Оливье, охотно скупал лошадей и золотишко, когда выдавалась такая возможность. На этот раз он ждал Оливье с нетерпением, зная, что добыча будет отменной. Нетерпение он проявлял и по другой причине: поскорей хотелось закончить опасное дело. До сегодняшнего вечера Анжэр не подозревал, кто будет жертвой Оливье, но когда вечером в харчевне появился торговец и сообщил, что на переправе убиты итальянские вельможи, он понял: добыча будет богатой.
Оливье постучал в дверь «Жирного кабана» условным стуком, и хозяин тут же впустил подельника.
– Дай что-нибудь поесть, умираю с голода и с ног валюсь от усталости. Мои стрелки тоже голодные и хотят обмыть удачную охоту. Лошадей посмотри на заднем дворе – о цене потом договоримся. Замёрз, как собака, не май месяц на дворе!
– Да, всё готово, – засуетился Анжэр, – еда и вино стоят на столе.
Оливье и Анжэр многозначительно переглянулись.
Бандиты накинулась на еду, обильно запивая крепким вином. Оливье тоже ел с аппетитом, но делал вид, что пьёт. Голодные подельники, довольные удачным окончанием дела, не обратили на это ни малейшего внимания. Они активно обсуждали, что купить на вырученные деньги, и не заметили, как осоловели и начали засыпать прямо за столом, под конец дружно захрапев.
– Телега у тебя есть? – спросил Оливье.
– А, телега?.. Да, конечно… – растерялся Анжэр, понимая, что сейчас произойдёт. – Прошу тебя, только не здесь! Вдруг кто увидит…
– Это ночью-то! – Оливье явно издевался, поигрывая в руках «последней милостью». – Ладно, лошадей смотрел?
– Да…
– Чего – да? Денег за них давай! – рявкнул Оливье, упиваясь страхом Анжэра.
– Сейчас… – Анжэр ушёл и принёс мешочек с серебром.
– Сколько там? – указал Оливье стилетом на мешок.
– Как обычно, из расчёта пять серебряных монет за лошадь. Я же тоже должен заработать.
– Ну да! Тебе бы только на всём готовеньком! Знаю я, сколько ты заработаешь. Небось по двенадцать монет серебром загонишь?
Анжэр замялся. Довольный Оливье осклабился.
– Ладно, поехали, поможешь.
– Нет-нет, я не смогу убивать! Я сделал всё, как ты просил, но от убийства уволь.
– Да ладно, я на это и не рассчитывал. Факел подержишь, ночь на дворе.
* * *
Весть о том, что легат Пьер де Кастельно и вся его свита перебита при переправе через реку Рона, разнеслась мгновенно. Рассказывали, что засада на другом берегу реки хладнокровно расстреляла кортеж из луков, убийцы ограбили вельмож и украли лошадей. Не помогли даже рыцари. Они были найдены запутанными в сети и заколотыми в горло.
На самом деле то, что это были люди аббата Арнольда, страстно проникнувшегося к словам Филиппа и видящего под своим крылом новые монастыри и земли, понимали только Тулузы. Раймонд VI догадывался, что Арнольд задумал хитрую провокацию: убить легата и свалить всё на коварных еретиков Тулузов, – путь в Лангедок открыт, и крестовый поход обеспечен. После потери доверенного лица папа Иннокентий III непременно поддержит поход, да ещё и поспособствует ему, лично благословив на борьбу с вероотступниками и убийцами.
В Монсегюре все пребывали в ужасе, особенно женщины. Теперь руки у французов были развязаны.
Вассалы Раймонда также понимали: никто из лангедоков никогда бы не решился на такой шаг, так как это открытый конфликт с Римом, который приведёт к войне. Раймонд был уверен, что война выгодна, в первую очередь, французской короне для пополнения казны, а во вторую очередь – Святому престолу, ненавидевшему всё, идущее вразрез с католицизмом.
Призывы аббата Арнольда организовать крестовый поход против Тулузов поддержали все дворяне Франции. Его активно пропагандировал королевский двор Филиппа II Августа, особенно усердствовал граф Симон де Монфор*.
Начались военные приготовления. Аббат Арнольд приказал уничтожать еретиков, не принимать в расчёт ни пол, ни возраст, ни занимаемое положение.
Весной 1208 года грянула война. Войска Папы Иннокентия высадились в Нарбоне, опустошив город, двинулись к Каркасону. Каркасон и прилегающие к нему территории принадлежали вассалу графа Раймонда VI – графу де Фуа[24]. Де Фуа гордился своим древним родом, иногда даже не в меру, отказывая всем претендентам на руку дочери Элеоноры. Его непомерная гордыня и доблесть позволили надолго задержать папские войска под Каркасоном.
Перед вступлением врага на его земли де Фуа предусмотрительно решил переправить дочь в Монсегюр. Он призвал в кабинет Элеонору:
– Дорогая дочь, ты знаешь, как я люблю тебя. Папские войска высадились в Нарбоне, они, как саранча, опустошают всё, грабят, насилуют и убивают всех подряд – и крестьян, и дворян. Я написал письмо своему сюзерену – Раймонду Тулузскому, где прошу позаботиться о тебе в случае моей гибели. Возьми с собой всё необходимое и немедленно уезжай.
– Отец, неужели всё так серьёзно? – Элеонора разрыдалась и бросилась на шею отцу. – Я не хочу уезжать и оставлять вас здесь! Уедем вместе!..
– Нет, дорогая дочь, остаться – мой долг перед памятью твоей матери, моих предков, построивших наш замок, и перед сюзереном. Я должен задержать наёмников, чтобы ты успела укрыться в Монсегюре. Он непреступен, там ты будешь в безопасности. Собирайся сейчас же!
Де Фуа поцеловал прильнувшую девушку в щеку, крепко обнял её и отстранил.
– Не теряй время, Элеонора! Я не хочу, чтобы моя дочь стала добычей осатаневших убийц!
Элеонора, вытирая слёзы, отправилась в свои покои и выехала из замка через два часа. К вечеру она в сопровождении небольшого отряда достигла Монсегюра.
Беатрисса встретила Беатрисса, как родную:
– Дорогая! Я всегда уважала вашего отца, верного вассала графа Раймонда. Наёмники разоряют Нарбону и её предместья. Помоги, Господь, графу де Фуа! Вы будете чувствовать себя, как дома, обещаю вам. Я приказала приготовить для вас комнату и отнести в неё вещи. Если вам понадобится что-либо, прошу, не стесняйтесь!
– Благодарю вас, графиня, вы так добры… Отец просил передать письмо графу Раймонду, прошу вас, возьмите.
В этот момент Клермон спустился в зал посмотреть, кто же приехал в такой поздний час. Он увидел милую белокурую девушку, всю в слезах.
– Элеонора, познакомьтесь, – кивнула Беатрисса, – брат графа Раймонда Тулузского, шевалье Клермон де Монсегюр. Надеюсь, он станет вашим верным рыцарем на протяжении всего пребывания в замке.
Клермон поклонился. Элеонора растерянно посмотрела на него, понимая, что не в лучшем виде для знакомства с молодым шевалье, и улыбнулась.
– Я счастлив видеть вас, Элеонора. Я наслышан о вашей красоте и теперь абсолютно убеждён, что люди не лгут. Вы ещё красивее, чем говорят! – проявил Клермон светскую вежливость и поклонился. На самом деле он подумал, что небольшая ростом Элеонора похожа скорее на растрепанного несчастного воробья.
– Я тоже рада встрече с вами, шевалье. Но лучше бы она произошла в более подходящее и спокойное время.
– Идёмте, Элеонора, я провожу вас. Вам надо отдохнуть с дороги. Я прикажу подать вам ужин прямо в комнату, – вмешалась Беатрисса на правах хозяйки.
– Благодарю вас, ваше сиятельство, но я не голодна…
– Ничего, вы отдохнёте, и аппетит появится. Молодой организм своё потребует.
Беатрисса обняла за плечи уставшую и растерянную девушку и увела. Клермон остался один в гостиной. «Если бы Элеонора была чуть повыше и более статной, я, пожалуй, поухаживал бы за ней. Но, увы, она не в моём вкусе», – с такими мыслями Клермон отправился в свои покои, где его ждал очередной захватывающий фолиант.
…Раймонд, сидя за письменным столом, развернул письмо графа де Фуа:
«Мой сиятельный сюзерен!
Приношу извинения, за то, что пишу наспех. Отправляю свою дочь Элеонору под Вашу защиту и покровительство. Прошу Вас, Ваше сиятельство, позаботьтесь о ней. Наёмники приближаются к Каркасону. Город просто так не взять, поэтому я предполагаю мучительную осаду, после которой, как Вы понимаете, исход один. Я до последней капли крови буду защищать свой город. Укрепляйте Монсегюр, пока есть время, он и так непреступен, но будет вообще неуязвим. Постараюсь задержать неприятеля как можно дольше.
Преданный Вам граф де Фуа».
Прочитав письмо, Раймонд понял: крестовый поход против Лангедока начался. Он невольно почувствовал себя обязанным графу де Фуа за его преданное самопожертвование. Об Элеоноре де Фуа он, конечно, позаботится: выдаст замуж, обеспечит приданым – всё как положено. Если сам останется жив…
* * *
Каркасон был разорён после двухмесячной изнурительной осады. Ворвавшись в город, враги убивали всех подряд, включая женщин и детей, не разбирая, католиков или катаров – Всевышний сам на небе разберётся.
Незадолго до падения города Раймонд Тулузский получил голубиной почтой письмо от графа де Фуа. В нём говорилось:
«Мой сюзерен!
Я посылаю Вам это письмо, возможно, последнее, чтобы сообщить Вашему сиятельству: Каркасон осаждён папскими войсками. Защитники крепости сразу же отбили у наёмников предместье Грайвеон, расположенное перед Тулузскими воротами. Здесь же мои люди обнаружили запасы древесины, которая пришлась весьма кстати для устройства дополнительных палисадов[25].
Но в тот же день враги перекопали дороги и, укрывшись за рвами, выставили многочисленных арбалетчиков, которые уничтожали всех, кто пытался покинуть город. Поэтому, не рискуя гонцом, я отправил Вам послание голубиной почтой.
Обосновавшись около Тулузских ворот, враги направили на наш барбикан[26] баллисту и начали обстрел городских стен. Мы же в свою очередь установили на барбикане турецкий камнемёт, снаряды которого причинили вражеской баллисте немало вреда.
Испугавшись, паписты бросили метательную машину, вырыли рвы и соорудили палисады. После чего, Ваше сиятельство, они начали рыть подкоп под барбиканом Нарбонских ворот. Начальник городской стражи услышал шум, исходящий из-под земли, и тотчас доложил мне. Я в свою очередь приказал рыть встречный подкоп и уничтожить вражеских минёров.
Точно такие же действия враги предприняли и со стороны Родезских ворот, и я приказал принять незамедлительные ответные меры.
Вскоре паписты попытались взять город штурмом, но наши искусные арбалетчики, горевшие желанием защитить Каркасон, не позволили им это сделать, причинив весьма существенный урон.
Наконец неприятель собрался с силами и предпринял штурм главного барбикана, расположенного на реке Од. Мы спустились туда и забросали наёмников камнями и стрелами из луков и арбалетов. Так что они вынуждены были прекратить штурм.
В этот же день паписты подожгли все дома в предместьях Каркасона. С высоты городских стен жители наблюдали, как гибнет их добро…
Не знаю, сколь долго мы сможем удерживать город. Возможно, на помощь папистам придут французы, тогда дело плохо.
Я не ропщу на свою судьбу. Ещё раз заверяю Вас, что мы постараемся как можно дольше сдерживать обезумевшего от жажды крови врага. Прошу Вас об одном: поцелуйте от меня Элеонору и скажите, что я умру с её именем на устах.
Ваш преданный вассал, граф де Фуа».
* * *
Пока папские войска опустошали восточную часть Лангедока, с севера подошли французские рыцари во главе с Симоном де Монфором и осадили крепость Монреаль. Граф Эмерик де Монреаль защищал свой замок из последних сил, на голову осаждающих летели стрелы, лилось кипящее масло, сыпался град камней. Но защитников замка было слишком мало, стрелы закончилась, всё масло было вылито на головы неприятеля. Тогда французы пробили бефроем[27] ворота и ворвались в крепость. Сражались все, кто мог держать оружие, даже девочки.
После взятия крепости де Монфор приказал повесить Эмерика де Монреаля и всех оставшихся в живых рыцарей-катаров. Первым такой «чести» удостоился барон де Монреаль. Его, истерзанного, подвели к Монфору.
– Что скажешь, еретик? Твоё предсмертное пожелание, – де Монфор решил поиграть в снисходительность.
– Чтобы Бог обрушил свой гнев на твою голову! – не колеблясь, ответил де Монреаль.
– Повесить! – коротко приказал де Монфор.
Следом подвели ещё нескольких рыцарей, подданных барона.
Когда несчастных вздёрнули, столбы виселицы, неплотно вбитые, закачались и рухнули. Тогда Монфор приказал просто прирезать всех осуждённых. Де Рондо, правая рука де Монфора, рыцарь с явными садистскими наклонностями, собственноручно проткнул кинжалом горло каждому осуждённому. Барон де Монреаль, захлёбываясь кровью, хотел что-то сказать, но лишь возвёл глаза к небу и испустил дух.
Затем де Рондо, схватив Гироду, сестру Монреаля, сорвал с неё одежду и изнасиловал под дикие вопли французских рыцарей прямо рядом с трупом брата. Девушка, не выдержав издевательств и унижения, плюнула насильнику в лицо. Он взревел и с остервенением начал избивать несчастную. Кровь залила лицо Гироды, но она, собрав последние силы, прокричала:
– Будь ты проклят, де Рондо, вместе с Монфором! Бог покарает вас!
Де Монфор спокойно подошёл к истерзанной девушке, истекающей кровью, схватил за волосы, протащил почти через весь внутренний двор замка и бросил в колодец. Её последний крик эхом донёсся из колодца.
Замок Монреаль был разграблен, мужчины, защищавшие его, обезглавлены, женщины осквернены и поруганы. Так проходил крестовый поход против Лангедока.
Аббат Рожэ, ярый соратник Арнольда, сопровождал войска де Монфора, наблюдая за зверствами и жестокостью, которую чинили французы, считая, что всё делается во благо Господа, и всячески поощрял расправы над лангедоками. Если бы Господь знал, что творят Его именем люди, он бы ужаснулся. Вскоре в Лангедоке слово «француз» стало синонимом убийцы, бандита и насильника.
Жуткое известие о семье де Монреаль принёс крестьянин, чудом спасшийся и сумевший во всём этом кошмаре добраться до Монсегюра. Графа Раймонда трясло от ненависти к французам. Он понимал: если Монсегюр падёт, то их ждёт та же участь, что и Монреалей.
…Весной 1209 года папские войска подошли первыми к Тулузе и осадили её. Рыцари Тулузы, преданные Раймонду VI, держались отважно и дерзко. Расположенная очень выгодно в военном отношении на слиянии двух рек, Гаронны и Арьеж, на возвышенном месте, крепость не позволяла взять городские стены с наскока.
Вскоре был осаждён и Монсегюр. Замок стоял на одном из отрогов Пиренеев, высотой в двести туазов[28]. На гору Монсегюр к замку вела лишь одна дорога, которая находилась под постоянным контролем. Замок окружал ров, к единственным воротам вёл подъёмный мост.
Каждый день в осаде начинался одинаково: Раймонд лично проверял посты, дозорных на башнях, контролировал расход провианта. У Монсегюра было огромное преимущество: к замку вели тайные тропы, известные только местному населению, осаждённые в замке имели возможность незаметно уходить и приходить, добывая дичь на склонах Пиренеев.
С высоты дозорных башен замка каждый день Тулузы наблюдали, как враги разоряют их земли.
21
6708 год от Сотворения мира соответствует 1208 году от Р.Х.
22
Су – французская средневековая денежная единица, эквивалентна примерно 25 граммам серебра.
23
Лье – мера расстояния в средневековой Франции, примерно 4000 метров.
24
«Де Фуа» в переводе с французского буквально означает «верный делу или присяге».
25
Палисад – дополнительное деревянное ограждение, за которым могли спрятаться лучники или арбалетчики.
26
Барбикан – специальная деревянная дополнительная конструкция, защищающая ворота крепости. Так называемая первая линия обороны. Чтобы осаждавшие могли достичь городских (крепостных) ворот, прежде должны были преодолеть барбикан. Далеко не все крепости оснащались барбиканами.
27
Бефрой – таранное орудие.
28
Туаз – мера высоты в средневековой Франции, примерно 2 метра. Двести туазов примерно 400 метров.