Читать книгу Где находится край света - Ольга Меклер - Страница 4

Редактором новой газеты, куда она вскоре устроилась, был Павел Сергеевич Дыров, жестоко страдавший от неблагозвучности своей фамилии. Исправить это, конечно, было несложно, благо уже существовал знаменитый декрет 1918 года «О праве граждан изменять свои фамилии и прозвища». Он и сам не раз веселился, подписывая в печать номера с объявлениями:

– Гр-н Заплюйсвечка, родившийся в Тамбовской губернии, меняет фамилию на Онегин.

– Гр-н Пипкин, уроженец Иркутской губернии, меняет фамилию на Мятежный.

– Гр-н Дураков меняет фамилию на Ударников (о, это уже эпоха накладывает отпечаток!).

Почитав подобные объявления, Дыров понимал, что находится далеко не в худшем положении, но хотелось чего-то поблагороднее. И он решил проблему гениально просто – изменив всего одну букву, стал подписывать свои статьи как Даров. Братья-журналисты тут же радостно выдали шедевр:

Павел Сергеевич и правда автором был неважным, но редактором грамотным, администратором толковым, а человеком хорошим. Поэтому кара автора памфлета не постигла.

Главной темой газетных статей в то время была индустриализация, и Марии, как и многим другим, была поручена производственная рубрика. Она вызывала скуку, но интервью, знакомства со множеством интересных людей компенсировали это. Правда, было сложно избежать штампов. Планерки зачастую начиналась словами редактора:

– Так, Кузьмина, что у вас? Учтите, «когда прозвучал заводской гудок» сегодня уже было, «волнуясь и краснея, она взошла на трибуну» – тоже было! Свое, свое! Больше творчества, особенно в начале!

– Так дайте тему другую, более творческую! – однажды дерзко огрызнулась она.

– Ну что ж, будет вам творческая, – усмехнулся Дыров. – Зайдите ко мне после планерки.

О таком Машка даже мечтать не могла! Ей, молодому репортеру, поручили взять интервью у вдовы Чапаева, того самого, героя Гражданской войны, покрытого неувядаемой славой! Еще ни на одну встречу она не собиралась так тщательно.

Дверь открыла женщина с тяжелым неприветливым взглядом, с лицом простым, некрасивым, и вопросительно уставилась на Марию. Да, не такой, совсем не такой представляла она жену легендарного начдива!

– Здравствуйте! – заученно затараторила репортер. – Я Мария Васильевна Кузьмина, корреспондент местной газеты, мне поручено побеседовать о вашем супруге, герое Гражданской войны Василии Ивановиче Чапаеве…

Пелагея продолжала смотреть исподлобья, не мигая. И, видимо, посчитав, что достаточно выразительно объяснила все взглядом незваной гостье, захлопнула дверь перед ее носом.

– Ну-с? Как поживает наше интервью? – Дыров весело потирал руки.

Маруся затравленно глянула на начальника и… разрыдалась.

– Она… она даже говорить со мной не ста-а-ала-а-а! Халда!

– Что делать, деточка, вам хотелось творческого задания – и вы его получили! Но материал должен быть через два дня – десятая годовщина Советской власти, знаете ли! Ищите!

Ни сам редактор, ни тем более его подчиненная в ту пору не могли знать, как несчастлив в личной жизни был бесстрашный командир, как и о том, что первая благоверная, красавица-мещанка, тоже Пелагея, оставила его с тремя детьми, а вторая не просто изменяла – еще и сдала белым, и гибель Чапая-героя – заслуга той самой мрачной Пелагеи второй. Какие уж тут откровения с прессой?! Но обо всем этом престарелая дочь Чапаева Клавдия расскажет лишь в самом конце двадцатого века. Тогда же… тогда жена Цезаря должна была оставаться вне подозрений, а имя героя напрочь отсечено от досужих сплетен. Журналисты решили, что вдова просто устала от домогательств их многочисленных коллег.

Машка всхлипнула, припудрила носик и отправилась в библиотеку – поднимать подшивки газет, искать воспоминания боевых товарищей и родных. Интервью не интервью, но статья получилась теплой и живой, такой, будто автор лично пообщался со всеми. Похвалили, даже премировали.

Следующее задание было не менее увлекательным: ожидали прибывающий проездом японский театр «Кабуки», и Марусю отправили его встречать. Получасовая стоянка поезда давала шанс даже проинтервьюировать.

Перрон был полон. Здесь находился весь цвет города, играл оркестр и продавали сладости. Наконец появился поезд. Ах, это была сцена, достойная шедевра братьев Люмьер: так оживился вокзал, таким неподдельным восторгом наполнились глаза встречающих! Удивительно, но Машке удалось пробиться к прославленным артистам и даже пообщаться. Но, бог мой, что это было за общение! Доброжелательные японцы радостно улыбались русской красавице-репортеру и пытались говорить с ней на всех европейских языках. Маруся же вдруг с ужасом поняла, что по-немецки помнит только «Гутен морген, гутен таг, дам по морде – будет так». Знание гостями французского обрадовало, она даже пролепетала дежурное «Бон жур, месье! Камо сава?» и… в голове почему-то упорно всплывали только «пур ле пти», «пур ле гран» и «ма повр тет». Все, что было известно помимо этого, бесследно улетучилось от волнения. Она сгорала от стыда и проклинала свою гимназическую лень. Это был позор, больше которого испытывать ни до, ни после не приходилось. Жутко покраснев, корреспондент использовала последнюю конструкцию, картинно прижав пальцы к вискам. Японцы заволновались, сочувственно закачали головами, кто-то побежал за водой, но она сочла за благо поскорее исчезнуть. В ушах холодным металлом звенел голос мадемуазель Натали и ее слова, сказанные на осенней пересдаче французского: «Вы очень способная барышня, Кузьмина, и подготовились в этот раз превосходно. Но я поставлю вам «удовлетворительно» – за ваше отношение к предмету!»

В статье пришлось довольствоваться наблюдениями и эмоциями.

Ее пригласили в «Волжскую коммуну». Вот это уровень, вот это рост, вот это перспектива! Областная газета, с которой сотрудничали Фрунзе, Фурманов, Серафимович, Бедный! Маруся перешла туда с удовольствием. Она и сама чувствовала, что становится настоящим журналистом, популярным и востребованным, виртуозно владевшим массой полезных навыков: искать темы, ловить неуловимых, настигать недосягаемых, входить не только через парадную дверь, но и через черный ход, а иногда и в окно, воспользовавшись пожарной лестницей. Да-да, был в Машкиной практике и такой случай, после которого очень занятой директор завода, люто ненавидевший прессу, сдался под натиском отчаянной амазонки и пробеседовал с ней целых два часа. Пришло понимание того, что зачастую самые интересные материалы получаются не по заданию редактора, а экспромтом, лучшие интервью – не те, что назначены, а проведенные в результате удачного стечения обстоятельств и благодаря находчивости.

Однажды позвонила приятельница – Алла Николаевна, дама светская и приятная во всех отношениях:

– Марусенька, завтра у нас званый ужин, и вы приглашены. Приходите – не пожалеете! Будет интересно – и как женщине, и как журналисту. Ожидается много интересных людей, а среди них… – она выдержала многозначительную паузу и торжественно закончила: – Сам Дыбенко!

– Ого! Алла Николаевна, спасибо, дорогая! Это же такой материал – находка! Буду, непременно буду!

До дома, куда Маруся была звана, оставалось совсем немного, когда сзади послышались звуки приближающихся шагов. Оглянулась – ее догонял какой-то военный. Краем глаза успела заметить, что с бородкой, высокий, в плечах косая сажень. Прибавила шагу, он тоже. Резко свернула в нужный переулок, военный за ней… Тут уж стало не до шуток, и она побежала, петляя дворами. Кажется, удалось оторваться. Выждала минут 20 и продолжила свой путь, все время беспокойно озираясь. Наконец влетела, запыхавшись, в дом и прямо с порога выложила уже озабоченным ее опозданием друзьям:

– Уффф! Черт в портупее! Седина в бороду – бес в ребро! До самой Коммунальной гнался!

– Ну-ну, Марусенька, все хорошо! – ласково проговорила хозяйка. – Выпейте водички, успокойтесь и проходите, все уже собрались! Я вас кое-кому представлю, – добавила она заговорщицким шепотом. Затем ввела гостью в комнату и слегка жеманно произнесла:

– Вот, Маруся, познакомьтесь – Павел Ефимович! А это наша Машенька – очень перспективный журналист, корреспондент «Волжской коммуны».

– Дыбенко! – отрекомендовался мужчина. Маруся подняла глаза и обмерла: перед ней стоял, насмешливо прищурившись, тот самый военный-преследователь, он же – легендарный балтийский матрос, нарком по морским делам и прочая, и прочая… Сам Дыбенко меж тем продолжил:

– Да-да-да, седина в бороду – бес в ребро, до самой Коммунальной гнался! Ах, черт в портупее! Таких к стенке ставить надо, чтобы хорошеньких девушек по переулкам не пугали! – и командующий Приволжским военным округом расхохотался.

– Простите, пожалуйста, было темно, я не разглядела, – пролепетала вконец сконфузившаяся надежда советской журналистики.

– А что нам с вами просто по пути, в голову не пришло, милая барышня?

– Извините…

Много лет спустя Мария с удовольствием рассказывала об этом как о забавном случае, но в тот вечер ей было уже не до смеха. И даже не до интервью.

Как-то раз Антонина, давно уже вдова, решила проведать дочерей. Встреча с Марией ее приятно удивила.

– А ты хорошенькая! – констатировала маман со смешанным чувством удовлетворения и досады. – И самая успешная из всех!

Ну надо же, удостоилась! Машка похвалу восприняла иронично. Да и не относилась мать уже давно к числу тех людей, чье мнение что-то значило. Ощущение было такое, будто приехала погостить дальняя родственница. Та побыла две недели и отправилась к младшей, своей тезке.

Хорошенькая… Да она была просто красавицей! И внимания со стороны мужчин было столько, что иногда раздражало. Везде – на работе, в театре, парке, на улице. Избавиться от назойливых ухажеров острой на язычок барышне труда не составляло.

Николай Абалкин, восходящая звезда журналистики, обхаживал ее долго и упорно, но взаимности так и не дождался. После очередной весьма резкой отставки он не выдержал и решил страшно отомстить. Заключалась месть в том, что отверженный прилюдно заметил:

– Какие некрасивые руки!

– Да, Коля, – улыбнулась Маруся, мгновенно среагировав. – Это последствия полиартрита – детство нелегкое было. Но на некрасивые руки, знаете ли, можно перчатки надеть, а вот что делать с таким носом, как у вас?!

Абалкин обиделся смертельно и долгое время с ней не разговаривал. Со временем он стал известнейшим театральным критиком, литературоведом и телеведущим. Маруся, точнее, уже Мария Васильевна, с интересом смотрела его «Театральные встречи», не без удовольствия, правда, отмечая некоторую слащавость вкупе с иными недочетами и вспоминая былое.

Они столкнулись на лестнице. Она поднималась в редакцию, сдавать материал, а он бежал вниз и чуть не сбил девушку с ног.

– Да что же это такое!

– Простите, простите, пожалуйста, я торопился, ничего не видел!

– Да ничего, смотрите под ноги в следующий раз.

Он стоял и не двигался, внимательно и довольно бесцеремонно ее разглядывая. Она подняла глаза. Как же был хорош этот высокий, стройный военный! Черные, как вороново крыло, волосы откинуты назад, высокий лоб, четко очерченные густые брови, большие выразительные глаза, классической формы нос, упрямый рот, волевой подбородок. «Нет… Слишком, слишком красив!» – подумала Маруся. Сама она – маменькина заслуга! – никогда не считала себя красавицей, хотя таковой и являлась.

– Карл Карлович Еник, военный корреспондент, – отрекомендовался тем временем молодой человек. – А вас как зовут?

– Мария. Мария Васильевна Кузьмина, репортер «Волжской коммуны».

– Значит, встретимся. И, надеюсь, не раз, – улыбнулся он. – Мария… Прекрасное имя! Как и его хозяйка. А можно, я вас подожду, а потом провожу?

– Вы, кажется, куда-то очень спешили? – она строго взглянула и быстро пошла наверх.

Когда Маруся через полтора часа вышла, новый знакомый шагнул ей навстречу и широко улыбнулся:

– Долго же вы! А я уже закончил все свои дела.

– С чем вас и поздравляю!

– А вам совершенно не к лицу эта надменность – заметно, что наносное. Знаете, – он продолжал живо, доброжелательно и невозмутимо, будто не замечая ее недоумения, – у меня замечательная идея: мои друзья сегодня устраивают вечер поэзии, начало часа через два. А пока мы могли бы погулять в парке.

Она и самой себе не могла бы объяснить, почему согласилась. Может, из любопытства? Или из желания присмотреться и позже поставить на место самонадеянного красавца? Но это определенно не была любовь с первого взгляда!

Вечер, впрочем, был замечательным. Читали Северянина, Гумилева, Ахматову, Волошина, исполняли романсы на их слова, танцевали. После шли по ночному городу, снова говорили, спорили.

– Вам понравилось?

– Да, очень мило, но…

– Но что?

– Все это… – она смутилась, не зная, как определить бушующие в мыслях противоречия. – Это мелкобуржуазно и пошло! А мы – советские журналисты!

– Марусенька, ну что за штампы! – Карл засмеялся. – И потом, разве там было что-то антисоветское? Любовь, дальние страны, романтика… Это вечно и никоим образом не зависит от общественного строя. Вы ведь любите Пушкина? А его таким манером тоже можно в пошлости обвинить!

– Нууу, – растерянно протянула она, – Пушкин – это совсем другое!

Маруся лукавила. Ей не просто нравились, ее завораживали стихи Северянина, и почти все их она знала наизусть, а над ахматовским «Сероглазым королем» рыдала еще гимназисткой, но во времена всеобщей индустриализации и электрификации признаваться в этом, да еще военному корреспонденту, казалось неприличным. Он между тем продолжал:

– Вот скажите, что пошлого в этих строках:

И она подхватила:

Они прогуляли почти до утра, читая любимые стихи, смеясь, болтая. Он боготворил Маяковского, даже однажды встречался с ним. Да и сам был похож на своего кумира. Вот тут они не совпадали: Марусе не нравились рубленые строки Командора. Но с Карлом было необыкновенно интересно, как ни с кем и никогда.

Внимание красавца-военкора льстило, она с удовольствием проводила с ним время, принимала приглашения в кино, театр, на концерты. О дальнейшем не думала. Ей просто было очень хорошо. И лишь когда Карл уехал на месяц в командировку, ощутила гнетущую пустоту: хотелось без конца говорить с ним, видеть это уже ставшее таким родным лицо, слышать любимый голос… Любимый? Неужели это произошло? Неужели она, неприступная и колючая Кузя, влюбилась по-настоящему?..

Он вернулся и сразу же прибежал к ней. Без предупреждения, с цветами и еще каким-то свертком. Взял за руки, посмотрел в глаза, долго-долго. И наконец заговорил:

– Машенька, послушайте. Похоже на то, что меня вскоре отправят в тьмутаракань, на Дальний Восток. Надолго. Возможно, на год, на два. Это приказ. Но там масса интереснейшей работы. Поедете ли вы со мной?

– С вами – хоть на край света! – жарко выпалила Маруся и сама подивилась такой страсти.

– Значит, вы не будете возражать, если на следующей неделе я перевезу сюда свой письменный стол?

– Ну не мой же к вам! Ваша коммуна меня совершенно не привлекает, – засмеялась она.

– Тогда вот! – в свертке оказалась бутылка крымской «Массандры» и того же происхождения фрукты. Они пили вино, танцевали, смеялись и строили планы, так много планов на такую долгую жизнь…

После торжественного водружения стола из мореного дуба, с непременным зеленым сукном, наконец-то перешли на ты. И еще у Маруси появилось два чудесных новых имени – Марийка и Чижик.

Командировка, слава богу, в итоге отменилась, но ячейка общества была создана.

Ей всегда казалось, что подобное может происходить только в романах и фильмах, что она, Машка, никогда не испытает такого всепоглощающего счастья, такого полного взаимопогружения, такой безумной любви. Как же хорошо им было вместе! И совершенно неважно, чем заниматься: работать ли, слушать ли Вертинского или Юрьеву, спорить, путешествовать по Волге, просто сидеть рядом, взявшись за руки – все, абсолютно все приобретает иной окрас, иной вкус, самые заурядные вещи становятся необыкновенными… Она выучила наизусть всего Маяковского – не потому, что вдруг страстно полюбила, а для того, чтобы аргументы в спорах о поэзии были весомее, чтобы заметнее был контраст с тем же Есениным. Он смеялся, аплодировал:

– Вот видишь, а без меня ты только «Что такое хорошо…» знала бы!

Она сердилась и запускала в него подушкой.

– Карли, послушаешь? Я материал закончила.

– Я весь внимание, моя госпожа!

– Ну? – Маруся ждала похвалы. Он задумчиво расхаживал по комнате, почесывая подбородок. Наконец остановился, нежно обнял ее за плечи, потерся щекой.

– Знаешь, Чижик, ты потрясающая женщина, но журналист весьма заурядный…

– Что?! Да ты просто завидуешь! Это твой мужской шовинизм! Конечно! Как же! Женщина – и приличный журналист, да еще в такой газете!

– Ты и правда думаешь, что в «Волжскую коммуну» сложно попасть с такой внешностью и столь живым умом, как у тебя?

– Наглец! Он еще и улыбается! Не ожидала! Убирайся! – она с трудом сдерживала рыдания.

– Чижик… Чижик, любимая, я же из лучших побуждений, не для того, чтобы тебя унизить…

– Радуйся, тебе это удалось блестяще!

– Нет. Мы будем над этим работать. Пойми: материал должен быть не просто грамотно изложенным и достоверным, он должен быть читабельным! Ты должна держать читателя, даже если тема – сухая казенщина, как вот сейчас, к примеру. Садись и пиши. Итак, что мы имеем?..

Он снова ходил взад-вперед по их маленькой комнатке, курил и диктовал, диктовал и курил, а она писала.

Маруся еще раз перечитала новый вариант – от первоначального не осталось камня на камне, но это была интересная, живая, безупречно написанная статья.

– Прости, ты был прав, я бездарность.

– Ты умница, – Карл поцеловал жену в висок. – Поработаем немного так, потом пойдет как по маслу!

Лазарев привел ее в журналистику, Карл сделал журналистом.

Они прожили вместе около двух месяцев, когда соседка принесла то письмо:

– Карл Карлович, это вам!

Он вскрыл конверт, пробежал, криво как-то, горестно улыбнулся, отошел к окну, достал сигарету, затянулся.

– Карл, от кого это? Там что-то плохое?

Муж неопределенно пожал плечами и положил листы перед ней.

«Мой дорогой, мой любимый друг, я уезжаю. Сижу в купе, смотрю в окно, а рядом спит совершенно чужой человек – мой муж. Да, я тоже связала себя узами брака. Он офицер, и мы отправляемся к месту его службы. Нет, я это сделала не назло вам, просто хочу сбежать, исчезнуть. Никакой возможности видеть вас, улыбаться и знать, что эти глаза, эти губы, руки принадлежат другой женщине. Я не осуждаю вас, вы ничего мне не обещали, не сбегали из-под венца, но все это время я надеялась. Надеялась на то, что когда-нибудь мы будем вместе.

Я знала, что у вас появилась другая, я видела ее. Да, она необыкновенно хороша. И, как ни горько это признавать, вы очень красивая пара. Не думала, что все так серьезно, но это произошло – вы стали чужим мужем. Простите, что не приняла ваше предложение дружбы – это выше моих сил. Я сейчас скажу ужасную банальность, но будьте счастливы, Карл Карлович. А в моем сердце вы будете всегда.

Знали ли вы, что я пишу стихи? Вряд ли, вас это никогда не интересовало. А между тем есть посвящение вам. Вот оно.

Солнечному

– Oder, – машинально поправила Мария – откуда-то вдруг всплыли обрывки гимназических знаний.

– Что?

– Кто из нас немец? По-немецки «Все или ничего» – «Alles oder nichts!», если она это хотела сказать. А aber – но. Ты ее любил?

– Мне было с ней хорошо.

– А потом?

– А потом я встретил тебя.

– И?..

– И… И все! – он беспомощно развел руками.

– Мне ее жаль. Очень, – прошептала она. – Умная, интеллигентная и, наверное, красивая…

– Да… Марийка, родная, давай я сожгу это письмо, и мы больше не будем к этому возвращаться. Я просто не посчитал возможным что-либо от тебя скрывать.

– Нет, – она покачала головой. – Возвращаться не будем, а жечь ничего не надо. С чувствами так нельзя.

Они и правда больше никогда не говорили об этом, но письмо Мария сохранила навсегда.

А купеческая Самара тем временем неуклонно превращалась в промышленный Куйбышев. Строились дома и предприятия, открывались клубы и дома отдыха – осуществлялось «планов громадье», и молодые журналисты, уже получившие от щедрот государства квартиру, работали с небывалым подъемом, ощущая свою сопричастность великому делу Сталина – Ленина, свято веруя в правильность курса, указанного вождями и партией.

Благосостояние советского человека выросло настолько, что родное правительство решило запретить аборты: «Нам нужны люди! Наша страна готова вырастить и прокормить всех своих граждан!».

Карандаш резво бегал, едва успевая за словами главврача роддома: теперь непременно повысится рождаемость… женщины будут навсегда избавлены от непоправимого вреда, наносимого искусственным прерыванием беременности, от угрозы бесплодия… каждая, слышите, каждая должна лично поблагодарить товарища Сталина за заботу о здоровье ее и будущих детей, за дарованное ей счастье материнства!

– Спасибо, – Маруся захлопнула блокнот. – А теперь, если можно, не для прессы.

– Не для прессы? – устало взглянула пожилая женщина. – Извольте. Теперь начнут привозить с кровотечением, с морковкой, с ложкой… Раздолье для абортмахеров! Но это между нами, я надеюсь.

– Да-да, я понимаю, конечно!

– Кстати, а у вас дети есть?

– Нет, все как-то…

– Вот и не тяните. И приходите рожать!

– Договорились! – она улыбнулась и направилась к выходу.

А ведь она права, эта докторша с усталыми глазами. Пора. Ей 31 год. Но им так хорошо вдвоем!

Карл увлекся киножурналистикой, и получалось у него здорово. Он вообще был не только умен и красив, но и необыкновенно, всесторонне талантлив: великолепно рисовал, ни дня нигде специально этому не проучившись, прекрасно фотографировал. Сценарии к двум документальным фильмам были одобрены в Москве и уже взяты в разработку. При этом не оставлял службы военкора. Однажды просто влетел домой, радостный, возбужденный, закружил жену:

– Марийка, Чкалов приезжает, послезавтра беру у него интервью!

Отчаянно смелый летчик был идеалом не только для мальчишек, на него молилось несколько поколений, и Маруся даже позавидовала мужу по-белому – уж очень хотелось пообщаться с легендой авиации.

После интервью сидели до глубокой ночи, Карл с восторгом рассказывал о простоте и обаянии кумира, хохотал над его проделками вроде пролета под Троицким мостом в Ленинграде и даже заикнулся было о…

– Нет! – твердо заявила жена. – Никаких ОСОАВИАХИМов! Тем более, скоро нас будет трое…

– Чижик… Любимая! Как же я рад!

Вот чего он был абсолютно лишен, так это столь полезного в хозяйстве набора мужских навыков – даже такая мелочь, как необходимость вбить гвоздь, приводила его в смятение. Марию это не особо огорчало – всегда можно было вызвать электрика, водопроводчика, бригаду штукатуров и заплатить им. Покупку предметов интерьера он тоже считал излишеством, и мудрая жена наловчилась покупать приятные мелочи, создающие домашний уют, когда муж был в очередной командировке.

– Марийка, чьи это стулья? – с недоумением вопрошал он, вернувшись. – Откуда?!

– Я их купила!

– А этот абажур?!

– И его тоже.

– Но это же безумно дорого!

– Но мы ведь прилично зарабатываем, я накопила. Тебе же хочется возвращаться домой, а не в сарай?

– Домой… И знаешь, у нас очень уютно.

– Ну вот видишь, а ты говоришь – излишества…

Подготовкой дома к появлению малыша они все же занимались вместе: Карл рисовал эскизы, она принимала их или отвергала, наконец план генеральной реконструкции был утвержден и Мария принялась его воплощать.

Осенью родилась девочка, крошечное черноволосое чудо, так похожее на отца.

Она читала это сумасшедше нежное письмо, лежа в многоместной палате, и улыбалась.

Октябрь, 1937

Родные мои Марийка и Лорочка!

Жду не дождусь вас. Завтра в 2 или 3 часа приеду за вами. Сообщи мне, пожалуйста, что нужно купить и приготовить. Как быть насчет ванночки? Может быть, можно применить таз?

Сегодня был у Тенниковой (наш новый управдом), нажимал насчет тепла. Говорит, что 26 октября ремонт отопления закончат. Пока придется жечь камин, он спасет нас. Кроме того, можно еще керосинку и большую лампу (в большой комнате, чтобы не было большой разницы температур).

Марийка, как кушает Лорочка? Достаточно ли у тебя молока?

Жду вас с нетерпением!

Ваш любящий муж и отец

Карл Еник

Они с удовольствием погрузились в эту совершенно новую для себя жизнь, попеременно вставая ночами к Лориньке и радостно осваивая родительские обязанности. Малышка росла красивой и шаловливой, Карл упоенно фотографировал жену и дочь, восхищаясь их фотогеничностью. С какой гордостью он вез коляску, держал девочку на руках! Это его, и только его, а значит, самое лучшее, самое любимое! По-прежнему собирались с друзьями, теперь уже тоже молодыми родителями, устраивали пикники, детские праздники, путешествовали по Волге. Самая красивая пара превратилась в самую красивую семью Куйбышева.

Неужели это она, дикая забитая Кузя, родившаяся в сибирской глухомани, на станции Иланская, так счастлива? Неужели это у нее, у Машки, влюбленный как мальчишка, умница и красавец муж и чудесная дочь, своя уютная квартира? Неужели это она работает в крупнейшей областной газете и живет в прекраснейшем из городов, в двух шагах от великой русской реки? Неужели есть все то, о чем она даже мечтать не смела?! Или нет… смела. Но только мечтать. Господи, пусть это никогда, никогда не кончается!..