Читать книгу Где находится край света - Ольга Меклер - Страница 6

Ни о каких земельных наделах, конечно, и речи быть не могло. Из телячьих вагонов их просто высадили в необъятной выжженной казахской степи, в Карсакпае – выживайте!

Сначала был барак. Огромный, не разделенный даже подобием перегородок. Ютилось там 20 семей. Коммуналка, в которой она жила в первые самарские годы, вспоминалась как рай.

Рядом с Марией и Лоринькой поселилась очень романтичная пара из раскулаченных – брутальный, могучий и волосатый Константин с тощенькой, востроносенькой, с хитрыми бегающими глазками женой Зоей. Он вел себя так, будто делает огромное одолжение, позволяя ей находиться рядом с собой, и разговаривал хамским басом, по-хозяйски. Она искренне радовалась любому проявлению внимания со стороны супруга и охотно поддакивала каждому его слову.

– Зойка! – рычал благоверный. – Опять эта параша на ужин?

– Да, Костя! – шепеляво пищала она. – Вкусно?

– Тьфу, дура, – досадливо кривился он. – Плюй в глаза – скажет, божья роса!

Дура радостно улыбалась, обнажая щербатые зубы.

– Зойка! – слышался знакомый бас среди ночи. – Это ты навоняла?

– Я, Костя! – подобострастно признавалась супруга.

Надо отдать Косте должное, он не преувеличивал: дух в углу стоял такой, что Мария всерьез опасалась, как бы дочка не задохнулась, и прикрывала родное личико простыней.

С другой стороны размещалась семья Бухгалтеров – так она их мысленно окрестила. Стоило разгореться семейной ссоре, соседи начинали делить имущество, с чувством, похоже, даже с удовольствием. Лидка во всеуслышание вспоминала о том, что положила к мужним ногам не только свою девичью честь, но и весьма солидные сбережения, три облигации государственного займа и приличный гардероб. Николай в ответ на это щурил глаза и с пристрастием вопрошал: «Да? А пальто в елочку чье? Пиджак в полосочку – чей?!» Закончилось все это грустно: и пальто в елочку, и пиджак в полосочку были безжалостно изрублены топором вконец разбушевавшимся Колей.

Единственными людьми, общение с которыми не вызывало ужаса, были Беллочка и Лева. Свою высылку они считали чудовищным недоразумением и были уверены, что там, наверху, со всем этим вот-вот разберутся и вернут их домой, в теплую и уютную квартирку, какая и должна быть у успешного зубного техника. Никаких признаков надлома и обиды на советскую власть в них не наблюдалось, напротив, это были веселые и открытые ребята. Лева считал себя душой компании и очень любил пошутить. Шутки было две: «Кушайте компот!» и «Гранд-отель с рестораном». После выдачи каждой из них Лева сам и разражался тоненьким, заливистым смехом, Беллочка же, влюбленно глядя на мужа, томно, с некоторым укором тянула: «Ну Лео-о-ова-а-а!»

А может, все это сон? Кошмарный сон. А потом она проснется – и все будет как прежде: они с Карлом и Лоринькой, чудесные журфиксы с буриме, спорами до хрипоты, чтением стихов, веселыми розыгрышами, любимая работа, интервью, встречи с интересными людьми, с сестрами и их семьями… Но чем больше времени проходило, тем яснее Мария осознавала: нет, это та жизнь стала невозвратным прекрасным сном, а этот полуголодный вшивый барак, населенный столь колоритным народом, – ее настоящее, ее реальность.

Вскоре выделили землянку, и это было счастьем. Со свойственным ей энтузиазмом принялась обустраивать быт, стало почти уютно. Потихоньку обживались.

Старожилы приняли недоброжелательно. Ссыльные подкулачники и уголовники почувствовали себя хозяевами положения, их захлестнула волна патриотизма, или, скорее, разновидности снобизма. Как бы там ни было, бросить с ненавистью вслед новоселам «Фашисты!» стало почти хорошим тоном, и чем более злобно это было произнесено, тем лучше. В четырехлетнюю Лориньку, вылезавшую на свет из землянки, пока мать была на работе, соседские дети кидали камни и с радостным воплем «Фашистская сволочь!» разбегались – их патриотический долг был выполнен. А может, это был реванш за недавнее «кулацкое отродье»?.. Казахи, изначально народ мирный и гостеприимный, не особо разобрались, что к чему, но к старым соседям прислушались. Ненавистью и праведным гневом не пылали, ограничивались бормотанием вслед: «Емс поганый (немец поганый)! Кибитка серит, суслик жрайт!» Правда, охотно меняли имеющиеся продукты на вещи врагов народа. Ах, скольких обреченных спасли эти продукты, этот казахский кумыс!

Когда дочь заболела, Марии уже и менять-то нечего было: серьги и кольцо, платья из легчайшего крепдешина («Три кремдешиновых платья! Это просто разврат!» – негодовала свекровь, изучив невесткин гардероб), кашемировая кофта, элегантное пальто («Ты стала судорожно одеваться!» – ревниво заметил Карл, когда она его заказала у знакомой портнихи) – все было отдано, чтобы накормить ребенка. Лоринька металась в жару. Фельдшерица из медпункта, согласившаяся осмотреть ее, вняв материнским слезам, сделала укол и покачала головой:

– Трудно что-то сказать. Девочка ослаблена, нужно лекарство и хорошее питание. Попробуйте народные средства, я вам сейчас все распишу. Инъекции постараюсь делать сама ежедневно – я тут живу неподалеку, а остальное, мамочка, вы сами.

Она сидела на топчане и плакала, тихонько поскуливая, раскачиваясь из стороны в сторону – от безысходности, от тоски. Что теперь будет? О муже ничего неизвестно, да и ему о них, наверное; сама непонятно где; доченька – умненькая, смышленая, шаловливая – на грани жизни и смерти. Хотелось не скулить – выть.

В дверь тихонько поскреблись, она открыла. На пороге стояла Лиза – соседская девочка с ангельским личиком.

– Здравствуйте, я к Лорочке. Можно посидеть с ней?

Мария была так тронута, что снова чуть не расплакалась – на сей раз от умиления. Даже немногочисленные новые приятели дочь не навещали – родители, видимо, боялись заразы. Лизонька приблизилась к ложу больной и устремила на нее полный сострадания взгляд. Потом встала, подошла к Марии, подняла небесно-голубые глазки и прошелестела:

– А когда она умрет, вы отдадите мне ее игрушки?

Она задохнулась от гнева, возмущенная этой циничной детской непосредственностью:

– Уходи! Ты злая девочка!

Лиза недоуменно хлопнула длинными ресницами, скорбно вздохнула и бесшумно выскользнула. Женщина обессиленно рухнула на грубо сколоченный табурет и горестно обхватила голову.

В дверь снова робко постучали. Наверное, оскорбленная в лучших чувствах мать Лизы пришла… Но перед ней стояла пожилая казашка в затертом плюшевом камзоле и кимешеке (Мария уже знала, как называется этот головной убор, облегающий голову и плечи местных женщин, с неким подобием тюрбана сверху). В руках колоритной гостьи была залапанная стеклянная банка, на дне которой плескалось молоко. Она протянула банку хозяйке, а затем ткнула себя в грудь:

– Менин атым Бота, жене сен? – и указала на Марию, посмотрев вопросительно. Чтобы понять, что это формула знакомства, особо напрягаться не потребовалось.

– Мария. Спасибо вам большое!

– Мария́, – удовлетворенно кивнула Бота. – Жаксы! Карашо! Кируге болама? – и обвела рукой землянку.

– Да, да, конечно, заходите!

Гостья огляделась, покачала головой, поинтересовалась:

– Работа́йт?

– Да, на рудном дворе.

– Женщина рудный двор тяжелый работа.

– Тяжело. А что делать?

– Ну, мен кеттим, – и благодетельница пошла к двери. Затем, вспомнив о чем-то, вернулась, выложила на стол из бездонных карманов горстку светлых твердых шариков и пояснила: «Курт. Кушит!», после чего окончательно удалилась.

– Спасибо вам! Рахмет! – крикнула Мария ей вслед. Та небрежно махнула пухлой ручкой – мол, не стоит благодарности.