Читать книгу Булочник и Весна - Ольга Покровская - Страница 12

Я не мог подойти к освоению места практически, потому что знал: мой дом должен вырасти из земли Старой Весны, как дерево или гриб. Мне нужен был мастер, способный распознать его корешки, его сырую грибницу. Но, учитывая затею с булочной-пекарней, нанять хорошую строительную компанию было мне уже не по карману.

Я подрядил работяг, бравшихся к сентябрю поставить фундамент и сруб. Обстоятельства, что бригадира зовут Иваном, как моего прадеда, показалось мне достаточным для спокойствия. Я и сам понимал, что подобная логика вряд ли доведёт до добра, но после многолетнего упражнения в трезвомыслии хотелось пожить дураком.

Дурачество моё закончилось тем, что к середине лета я остался один на один с фундаментом, а бригадир сгинул навеки вместе с бригадой. Имя прадеда не спасло, зато теперь можно было не мотаться в Москву, а ночевать в освободившейся бытовке.

Я вымел мусор, открыл дверь и окно, чтобы комнату прополоскало ветром, и очень скоро от прежних жильцов не осталось и духу. Правда, через пару недель полез поправлять провод зависшей микроволновки и нашёл бумажку – список вещей. Неумелыми, словно забытыми со школы буквами в нём значилось: «Тушёнка, сахар, соль, подс. масло, макароны, семечки» – отчерк – «приёмник, одеяло, рез. сапоги…» Остаток листа был утрачен.

Список примирил меня с беглецами. Трудно злиться на брата по планете, когда сам познал кочевую долю – макароны и соль.

А вообще-то я неплохо устроился. В правый торец бытовки встал диванчик. У изголовья – тумбочка с ноутбуком, на котором я иногда смотрел кино, противоположную стену заняла кухня, а именно – столик с печкой и полка с посудой. У входа – крючки и походный брезентовый шкаф. Мой номер с удобствами был продуман до мелочей, даже нагреватель в душевом отсеке располагался на смежной с комнатой стене, чтобы тепло не пропадало даром. Правда, воду в душ приходилось пока таскать из деревенского колодца.

Тем временем птичье многоголосье в лесу сошло, как земляника, зато в некошеной траве зазвенели кузнечики. По краю моей неогороженной частной собственности повадились ходить дачники из окрестных селений. С каким-то трепетом я слушал обрывки их разговоров, лепет детей, лай собак.

В жару и грозы июля трава выросла, и хождения сделались невозможны. Зато я впервые узнал, что такое дикое поле. Это не лужок, но чащоба выросших из земли басовых струн. Ветер рождает в них гул, обмотка цепляет одежду. Движение через их строй не назовёшь прогулкой.

Но имелась в сплошной гущине одна неявная стёжка. Весь в поющих ранах летнего луга, иссечённый прутами душистых трав, я дошёл по ней однажды до речки, именуемой в народе Бедняжкой. Она оказалась узенькой и текла в зарослях, как сирота, сама по себе. Никто не приходил полюбоваться её изгибом. Будучи двумя одинокими душами, мы сблизились. Я привёз удочку, и с тех пор субботними вечерами Бедняжка дарила мне бычков.

Как-то раз я рыбачил на её берегу и увидел «воробья» Колю. Он полыхнул в мою сторону любопытным взглядом и сел удить неподалёку. Присматриваясь втихую, я заметил, что коряжка, на которой сидел Коля, кое-где остругана ножичком, а под бидон для рыбы и банку с червями в дерне выкопаны «пазы». Выходит, Бедняжка только казалась мне сиротой. На самом деле она была пристроенной речкой, обихоженной и любимой. Краем сердца мне мелькнуло, что я ворую чужую рыбу. Я посидел для приличия ещё минут пять и убрёл.

Коля был мой ближайший сосед. Шквалы и громы его повседневной жизни беспрепятственно долетали ко мне через штакетник, разделявший наши участки. К концу лета я неплохо разбирался в его семейных обстоятельствах.

Колины родственники – жена Зинаида и дочка Катя, та самая, что одолжила мне снегокат, а потом грозила, – жили в Москве и проведывали Колю по выходным. Я был невольным свидетелем их домашних сражений. Безыскусное содержание соседской ругани умиляло меня. В ходе её обычно разбиралось, был ли злой умысел в Колиных разрушительных действиях. К примеру, нарочно или по врождённому убожеству личности он уронил полено на Зинаидины маргаритки?

Что касается Николая Андреича Тузина, обладателя кошки Васьки, сына Миши и жены Ирины, мимолётное виденье которой чуть было не вдохновило Петю, с ним мы встречались редко и ограничивались приветствиями. Думаю, Тузин всё же расстроился, что я влепил фундамент на ничейную прежде поляну.

Выходило, что, несмотря на соседей, я остался один на один с деревней. Мне казалось, правда, что она привечает меня. Хотел я цветущих лугов – и луга цвели. Хотел тишины – и тишина наваливалась туманом. И была у меня тем летом надежда: Старой Весне по силам вернуть мне то, что я потерял. Наивная мысль, но, должно быть, мой разум уже был повреждён красотой земли, душа нанюхалась душистого луга, распускающего всякую струну и стрелу до состояния кудряшки.

Я так и не нашёл новых строителей, погнавшись за вторым моим зайцем, точнее, «мамонтом» – булочной-пекарней. Надо отдать нам должное: мы работали без выходных. Маргоша взяла на себя проект, беготню по инстанциям и раздумья – куда помимо собственной булочной мы смогли бы пристроить наш хлеб. А я занялся оборудованием и персоналом. В пекарне, бок о бок с электроникой, сводящей труд пекаря почти на нет, забелела вечной правдой настоящая дровяная печь. На её согласование с пожарниками ушли последние Маргошины силы. Закончив ремонт, мы провели небольшой, но весёлый «кастинг». В двух словах я объяснил новобранцам, что у нашего хлеба будет много общего с природой, погодой и даже с человеческим характером. Смелый хлеб мы испечём, и вдумчивый, и ободряющий. И такой ещё испечём хлеб, что блаженны будут милостивые, а прочие – догадайтесь сами. Так что, ребята, если с вашей стороны случится халтура – на меня потом, чур, не пенять!

Одним словом, я замотивировал их, как мог, и наш маленький коллектив ринулся обживать пекарню.

Моя мечта о том, как предъявлю Майе добычу, жарила полным ходом, и некому было меня вразумить, потому что я ни с кем не делился ею. На сон грядущий, носом в подушку, я раздумывал, какую комнату мы отведём под Майин музыкальный салон. Выбрал ту, что с балконом на лес, а затем – в сладчайшей мечте – купил и затащил на второй этаж пианино. Для Лизы между берёзой и ёлкой намечтал лихие качели – смастерил из широкой доски и привесил на крепких канатиках. С тех пор они качались внутри моей фантазии – на опушке, вечно длящимся летним днём.

Случалось, голос разума пробивался чёрной строкой и внушал мне какую-нибудь гадость вроде того, что прошло слишком много времени. А однажды обнаглел и ляпнул: «А как насчёт простить – справишься?»

Я пинал этот голос со всей доступной мне ненавистью – можно сказать, ногами. Футболил в самую глушь сознания. Но он был упрям и накатывал снова. Наконец я к нему привык.