Читать книгу Булочник и Весна - Ольга Покровская - Страница 22

Пока я возился, осень снялась со всех своих квартир и ушла на юг. Снег присыпал холмы мелкой солью. Побелела складируемая под холмом жёлтая сетка. На мои вопросы охранник талдычил – мол, привезли огораживать территорию. А что именно за территорию и с какой целью – выдать отказывался. Никакие посулы не помогли. Может, он и не знал.

Отсутствие информации успокоило меня на время, как отсроченная война. Зато её пожары уже полыхали в государстве по соседству. Со слов Николая Андреича, после смерти директора у них в театре развернулись подлинные военные действия. То, что Тузин не унаследовал должности, которую считал своей по праву, было лишь половиной беды. Хуже, что с приходом нового руководителя произошла решительная смена политического и экономического режима. Жанна Рамазановна вошла в здание театра со своими солдатами и матросами и сразу взялась за работу.

Фойе второго этажа было переоборудовано в зал для свадеб и торжеств, курительная комната сдана под лавочку восточных благовоний, а в левой половине гардероба пристроился маникюрный кабинет.

Не забыв и о деле, новая метла ввела в репертуар скороспелый мюзикл, чем сразу удвоила посещаемость.

– Ну как вам, Костя? Она бы ещё кабаре открыла. И в буфете – игорный дом! – выходил из себя Тузин. – Постановку мою она зарубит. Какие уж тут «музы погоды»! Вопрос – что делать? Остаться в позорном подчинении?

Побурлив сколько-то дней, Тузин успокоился и с целью налаживания отношений решил зазвать новую власть в гости на шашлыки.

– А стерпите? – полюбопытствовал я.

– Куда ж деваться! – бодро отозвался Тузин. – А кому, Костя, на войне сладко?

Через несколько дней, когда установились холода и довольно намело снегу, Тузин и правда привёз Жанну Рамазановну в гости. С ней приехал весь балаган. До утра у них горел свет, гремел рояль. Я не мог уснуть, охваченный чувством вторжения.

Видно, и Коля почуял врага. Сильно за полночь мы столкнулись с ним на улице.

– Гудят, – сказал Коля и неопределённо качнул головой.

На наших глазах высокая женщина в манто вышла из тузинской калитки и, пошатываясь, зажгла сигарету. Раскашлялась, всхлипнула и неожиданно грохнулась в заснеженную кучу листвы.

Скоро я узнал о плодах предпринятого Тузиным сближения. Жанна Рамазановна, хоть и усмехнулась его творческим проектам, но из плана пока не вычеркнула. В остальном же взялась за Николая Андреича по-хозяйски, навалив на него постановку детской сказки и актуальной истории о маркетологе и помощнице руководителя.

Я думал, Тузин взбунтуется, но он проявил благоразумие и впрягся.

За отсутствием родственников и подруг Ирина жаловалась мне на сгинувшего в театре мужа.

– Что это за жизнь, Костя! – говорила она. – Вот уже зима! Ладно, я смирилась, что топим дровами. Но хотя бы аккумулятор купил! Отрубят электричество – и останемся при свечах! Нет! Ни до чего нет дела! И окна надо подбить – в щели свищет! А вчера, представьте, наволочку взял. Он ведь там ночует! Я не знаю, что мне, развестись с ним?

– Семейный разлад! – подтвердил Тузин с улыбкой, когда я заговорил с ним об опасностях невнимания к близким. – Ничего, когда-нибудь мы и из разлада сделаем пьесу. Всё пойдёт в дело!

– Ну а с аккумулятор ом-то?

– Денег нет, Костя! – сказал он, смеясь. – Вам этого не понять. Просто нет денег!

Тем временем на центральной площади городка, неподалёку от булочной, муниципальные власти установили ёлку. Монтажники собрали мохнатую пирамиду и затянули её паутиной белых лампочек. Ёлка подействовала на жителей города как стартовый залп. Наш «рождественский репертуар» стал разлетаться в момент, чему способствовала и погода. Снежная пыль, сыпавшая под фонарями, была явной родственницей мучной обсыпки на калачах, а укатанный снежок тропинок перемигивался с пирожной глазурью.

Маргоша купила сборник «Любимые мелодии Санта-Клауса» и пустила через колонки в зал. Звякнули колокольчики, джазок поплыл над корзинами с хлебом. В целом затея была неплоха, но рождественские сантименты по-американски казались мне неуместными в русской булочной.

Как-то, поздним вечером направляясь в Москву навестить родителей, я подумал, что вполне могу напрячь Петю – пусть составит мне сборник зимней музыки поприличней. Можно бы и Чайковского. Сказано – сделано! Толкаясь в пробке на «кольце», я позвонил ему.

– А, здорово!.. Чего хотел? – рассеянно спросил Петя.

Я сказал, что еду к родителям. Если он не против, можем пересечься, поболтать.

– Поболтать? – рассмеялся Петя, и голос его померк в дыму и бисере джаза. – Ну валяй, подъезжай – поболтаем! Тут ресторанчик на Кузнецком, – и назвал адрес. – У нас встреча однокурсников!

– Давай тогда в другой раз. Куда я попрусь! У вас там блестящая компания.

– Да ничего блестящего! – возразил Петя. – Приезжай, полюбуешься, что в тридцать лет представляет собой заурядный служитель муз. У нас одна, представь, на теплоходе рассекает по морям – туристам Моцарта шпарит. И знаешь, должен тебе признаться… – проговорил он с паузой, занятой щелчком зажигалки. – Это кайф – поглазеть на стадо лохов, к которому больше не принадлежишь.

Мне не слишком хотелось «глазеть на стадо», но в Петином голосе был кураж – сладостная воля к разбою. Я решил, что в целях обеспечения безопасности лучше съездить.

Когда мокрый, исстёганный метелью, я ввалился в зал, бал близился к развязке. Из динамиков сочился джаз. Густой его звук прошиб меня, как пот. Запах перебродившего праздника повис над столиками. В полутьме у барной стойки лепилось человек пять ребят. Пети среди них не обнаружилось. Я окинул взглядом укромные столики и взялся уже за мобильник – выяснять, не уехал ли он, не дождавшись меня, как вдруг невероятно близко, за плечом, услышал его голос:

– Только не надо мне петь про честную конкуренцию! Я, Серёжа, не хуже тебя знаю, как всё это делается!

Я обернулся. Вдвоём с приятелем они обогнули колонну и сели за столик, две шахматные фигуры – Петя в белом свитере с поддёрнутыми до локтя рукавами, и его визави в чёрном. Это был Серж, конечно, – бывший однокурсник, «почти звезда», предмет безутешной Петиной ненависти.

Я присел за столик по соседству. Здесь, правда, стоял недопитый бокал шампанского и валялся чей-то пиджак, зато было отлично видно беседующих. Стриженые волосы Сержа торчали ёжиком, лоб светился, и совершенно чёрные глаза светились тоже – как южная ночь. Звёздной этой тьмой он спокойно смотрел на Петю и, как мне показалось, сдерживал улыбку.

– Всё ты, Петька, сочиняешь! – сказал он. – Врёшь, и прежде всего себе. На вот, держи визиточку. Мне пришлось контакты малость подновить – тут все свежие. Звони, что-нибудь придумаем. Конечно, рояль не скрипка. Но выход всегда найдётся! – и Серж протянул ему карточку.

Как загипнотизированный, Петя принял визитку, перевернул в чуть дрогнувших пальцах и медленно, по миллиметру в секунду, погрузил в кофейную чашку.

– Тебе кто дал право? – произнёс он внятным шёпотом и смял размокшую бумажку. – Кто тебе дал право – объявлять – себя – моим – благодетелем?

– Жизнь, Петька! Не поверишь, но это право дала мне жизнь! Она, как видишь, нас с тобою рассудила! – отпарировал Серж, смеясь теперь уже в открытую, и поднялся из-за стола. Трезвомыслие велело ему побыстрей закруглить беседу.

Петя смотрел снизу вверх на сияние своего однокашника. Вдруг что-то вспыхнуло в его лице, ладони легли на ребро столешницы. Я не увидел – почувствовал, как он привстает. Ещё миг – и столик вздыбится, зазвенят чашки, прольётся горячая кофейная кровь.

По счастью, Серж оказался проворен.

– Ребят, да он больной! Тебе к психиатру надо, Вражин! – крикнул он и, отшвырнув преградивший дорогу стул, выстрелил вон из зала. Девичьи голоса зашуршали вслед его офранцуженное имя.

Петя подержался ещё за столешницу, разжал пальцы и откинулся на спинку стула. Я подошёл и сел напротив.

– За руки боится, трус!.. – проговорил он и, подобрав ошмётки визитки, потёр в пальцах. На стол посыпались бумажные катышки. – Плевать ему на всё, ему руки жалко!

– Ну и бог с ним, Петь. А ты вот не жалел! Помнишь, как мы с тобой… – Я запнулся, решая, воспоминание о какой из потасовок доставит ему наибольшее удовольствие.

Петя чуть улыбнулся, отряхнул бумажную пыль и через стол протянул мне ладонь. Я пожал её.

– Ну что, на воздух?

За стойкой в опустевшем зале остались двое – им было тяжело встать.

– Петька, ты чего на Сержа наехал? – брякнул один. – Завидки берут? Ну да, Серж у нас молодца!.. А смотри, ведь нашел же время, проведал нас, смертных!

Петя опять зажёгся, дёрнулся было. Бог знает, как я выволок его на улицу.

– Я к нему лез? – вопрошал он, пока мы шли по переулку к машине. – Я его трогал? Он сам пристал и давай меня возить – как это, мол, я посмел уйти из музыки! Неужто из обвала интересных предложений не нашёл ничего, близкого сердцу? То есть, понимаешь, из «обвала»! А то, что мне снится всё это, что у меня мама плачет, потому что это не только моя была жизнь, но и её… – Он оборвал.

У машины мы остановились и в плевках мокрого снега попробовали закурить.

– Петь, бросал бы ты свои догонялки, кто круче, – сказал я. – Давай, хочешь, в гости ко мне поехали! Пожил бы пару деньков, подышал воздухом!

– Где пожить-то? В сарае? – зло глянул Петя. Его всклокоченные волосы колыхнулись под ветром, как чёрный костёр. – Думаешь, стоит рискнуть?

– Рискни, Петрович! Купим водки-селёдки. Приглашаю от всего сердца!

– А я не против! Такого экотуризма у меня ещё не было! – сказал он и, отшвырнув сигарету, дёрнул дверцу моей машины. – Погнали!

Я был рад, что он согласился. Неперевёрнутый столик и сэкономленный мордобой угнетали Петю – его натура требовала отгулять и отстрелять, что наболело. Бросать его в таком настроении одного было опасно. Старая Весна казалась мне лучшим местом, где он мог бы, не проливая крови, подлечить свою зашибленную гордость.