Читать книгу Про красных и белых, или Посреди березовых рощ России - Ольга Роман - Страница 7

Они – девяносто пятого. Юные и девятнадцатилетние.

Пелагея улыбается. У Павла выпуск. Хороший, ясный день. А потом? Но они не задумываются. И не сомневаются. Они знают. «Не ваше дело…» (Деян.1:7). А пока они идут по городу, начинается лето, у Павла новенький офицерский мундир, солнце на погонах, и жизнь впереди такая понятная и простая: «За Веру, Царя и Отечество»…

– Павлик, – смеется Петра.

– Ура, – радостно улыбается Павка.

Они брат и сестра. Это счастье их обоих. Этот день. Друг другу и друг за друга.

А потом пришла революция. Какое-то Временное Правительство. Полк привели к новой присяге. Павел подписал свой новый присяжный лист. Вихри враждебные – так вихри враждебные. Не ваше дело, господа офицеры, как и почему. Долг. Честь. Отечество[16]. Революция закончится полным развалом армии и развалом страны. Новая жизнь. Новая Россия. Они еще не знают, эти временщики. «Ров изры, и ископа и, и падет в яму, юже содела…» (Пс.7:15). Никто не знает. Но она пришла. Другая революция[17]. Власть Советов.

Он пришел из Военно-революционного комитета. Пожилой и торжествующий красногвардеец. Он не знал. Это была не такая уж и большая победа, эта революция. «Власть валялась под ногами, нужно было просто взять»[18]. «Вот именно», – наверное, подумал бы Павка, если бы вдруг оказался знаком с этим высказыванием. Потому что: «Не твое – не бери».

Тот не знал. Знал Павел. Но армии не было. Никто не послушает и никого не позвать: «Наверх, о товарищи, все по местам, последний парад наступает…» Он был не на «Варяге». В новой России после Великой и бескровной. Офицерского авторитета не было. То, что ты остался жив, а не расстрелян или изгнан каким-нибудь армейским комитетом – уже было чудо. Все было – чудо. Еще один миг, еще один день. «Петроградский гарнизон представлял собой вооруженный сброд, опасный для населения, и совершенно безопасный для неприятеля»[19]. А он был офицером среди этого деморализованного, разнузданного и неуправляемого армейского сборища. Все рушилось, падало, летело. Под откос и на слом. Было понятно только одно – не его дело. «Что тебе до того? ты иди за Мною» (Ин.21:22).

– Я должен зачитать Приказ нашего Петроградского военно-революционного комитета. «Офицеры, которые прямо и открыто не присоединились к совершившейся революции, должны быть немедленно арестованы как враги»[20], – произнес вошедший. – Подумайте, капитан.

Павел встал. Терять было ничего. Они были последними офицерами этой страны. Еще той, царской России. Последними офицерами без силы и власти, просто со своими офицерскими погонами. «Долг, Родина, честь… Бог и закон…Это не для тех, кто бродит сейчас в красном тумане…»[21]

– Я за Веру, Царя и Отечество, – сказал он – Решайте сами, как это для вас.

– А революция?

Павка достал и положил оружие. Отодвинул от себя.

Тот посмотрел на него. Люди все-таки остаются людьми. И в революцию – тоже. Просто око за око и зуб за зуб. Но иногда это ведь не главное. Когда стоит перед тобой светлоголовый офицер, совсем мальчишка, такой спокойный и смелый. И ты должен его забрать.

– Не надо, сынку, – почему-то вздохнул тот. Повернулся и заметил через плечо: – Давай ты будешь как будто перешел за нас. Нам нужны такие. А потом сам все поймешь. Про наши Советы.

Павел посмотрел ему вслед. «Да и ладно, – неожиданно для самого себя подумал он. – Поживем – увидим».

Так революция словно прошла мимо Павла. Просто поменялось все вокруг. А он остался в своем прежнем звании – как будто свой. В декабре очередными декретами новой власти будут отменены все офицерские чины и погоны, и командные должности станут выборными. Его выбрали. Лучше было выбрать молчаливого, знакомого капитана, чем кого-то нового, даже из своих, но которому вдруг ведь захочется командовать и показать себя: «Хочешь узнать человека – дай ему власть». А Павлик Лесс все-таки всегда был командиром по делу и сам за себя.

Павел не знал, почему его выбрали. Он просто носил теперь нарукавную красную повязку. Просто так получилось, что он остался в этой новой армии. Так прошла зима и прошла весна. Он не знал – как. Почему за ним еще не пришли. Красная армия. Пока даже без формы. Кто в чем пришел, кто что носит. А он донашивал свою дореволюционную гимнастерку. Со стоячим воротником. Светлоголовый царский капитан. Он не прятался и не скрывался. Ни от прежних знакомых, что стал красным командиром, ни от новых однополчан, что прежний царский офицер. Ему прощали. Пока – прощали. Все-таки – свой. Павел, Павлик. Отчаянный, смелый и молчаливый.

Все закончится разом. Будет тихий субботний вечер. Чуть прозвенит колокол после вечерней службы. Павел задержался. Вышел после всех. И снова задержался. Преградил дорогу ко входу храма откуда-то вдруг взявшемуся разухабистому, вольному малому:

– Простите, товарищ, но соблюдайте порядок. Или покиньте территорию.

Он носил красную повязку на рукаве на свой прежний мундир. Всегда невольно подчеркнуто, по-кадетски и юнкерски[22], вежливый и корректный. И просто спокойный и твердый. «Всякое раздражение и ярость, и гнев, и крик, и злоречие со всякою злобою да будут удалены от вас (Еф. 4, 31)». Свой среди чужих, чужой среди своих. Тонкое, хрупкое, видимое благополучие. Пока обходилось. Но сегодня нашла коса на камень.

– Документы, – тяжело сказал тот. – Кто ты мне такой, красный командир? Нашелся начальник. Сначала докажи, что и правда свой.

Павел спокойно достал мандат:

– Павел Лесс, – сказал он.

«МАНДАТ. Предъявитель сего тов. ЛЕСС Павел Евгеньевич действительно является красным командиром.

Тов. Лесс П. Е. пользуется всеми правами по занимаемой должности».

Они мгновение стояли друг перед другом. А потом тот все-таки ушел. Павел вздохнул. Бывало всякое. Не первый раз. Бывало всякое, но мандата у него еще никто не спрашивал. Сейчас словно захлопнулся капкан. «А все равно найдут», – подумал он. Если захотят. С именем или без имени. Когда-то это должно было случиться. Сегодня или завтра. «Ладно», – подумал он. Бог не выдаст, свинья не съест. Наверное, это такой характер. Или просто у него в роду нет Стеньки Разина или бунтовщика Пугачева. Другая кровь. Когда понятно. Просто понятно. Чуда не будет. А ты молчи и смиряйся. «Достойное по делам моим приемлю; помяни мя, Господи, во Царствии Твоем».

Павел положил руку на теплые, нагретые летним солнцем перила. «Согреяся сердце мое во мне, и в поучении моем разгорится огнь» (Пс.38:3)[23]. А завтра – будет то, что будет. «Смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость»[24]. «Удел всех человеков на земле, удел неизбежный ни для кого, – смерть. Мы страшимся ее, как лютейшего врага, мы горько оплакиваем похищаемых ею, а проводим жизнь так, как бы смерти вовсе не было, как бы мы были вечны на земле.

Гроб мой! отчего я забываю тебя? Ты ждешь меня, ждешь – и я наверно буду твоим жителем: отчего ж я тебя забываю и веду себя так, как бы гроб был жребием только других человеков, отнюдь не моим?»

Это был тихий вечер начала лета. Разгорался алый закат. Щемящий алый закат. Это был вечер. Словно без конца и без края. Словно вечность. Когда все неважно. Когда есть только вот этот вечерний закат. «Что воздам Господеви о всех, яже воздаде ми?..» (Пс.115:3) А все, что ни будет, а все, как должно быть… Он ведь знает. Он все знает. Все одно. «Ныне или завтра умрем»[25]. «Так! помяни и оплачь сам себя заживо, – говорит память смертная: я пришла огорчить тебя благодетельно и привела с собою сонм мыслей, самых душеполезных»[26]. «Яко не и́мам покая́ния, не и́мам умиле́ния, не и́мам слезы́ уте́шительныя, возводя́щия ча́да ко своему́ насле́дию…»