Читать книгу Аушвиц: горсть леденцов - Ольга Рёснес - Страница 10

Поезд медленно подкатывает к перрону. Мы все, конечно, замечаем, что едем по одноколейке, то есть в один конец, то есть как раз туда, где всем нам и предстоит остаться. Забегая вперед, скажу, что и в самом деле, в этом лагере успокоились почти семьдесят тысяч узников, из которых половину составляли евреи, то есть, если быть точным, около тридцати пяти тысяч, и эта цифра весьма далека от бесстыдно назначенных победителями четырех миллионов. Впрочем ведь, и семьдесят тысяч смертей, это чересчур много для такого разумно организованного и во многих отношениях опрятного заведения, единственным смыслом которого была… работа.

Arbeit macht frei.

Работа освобождает, и это касается каждого, кто сюда попадает: военного преступника и вора, наркомана и сексуального извращенца, спекулянта и просто еврея. Кончится срок – вали отсюда. Евреям же надлежало смиренно ждать, когда их заберут в теперь уже их Палестину, первоначально обещанную англичанами самими палестинцам, но по ходу дела перепроданную… самому Ротшильду, беспошлинно умыкающему из Европы валюту, а из Германии – благословение самого фюрера. Будучи, как я уже говорил, неисправимым идеалистом и мечтателем, Гитлер пропустил мимо ушей нарастающий грохот сионистского глобализма, спутав его с собственной провинциальной любовью к отечеству. Обманутый своим же великодушием Адольф! Самым его грозным, окончательным решением дурно пахнущего еврейского вопроса стало массовое интернирование и временное трудоустройство иудеев в концлагерях, расположенных большей частью вне самой Германии, усердно разрушаемой с тыла ежедневными налетами американской авиации. И нам, надо сказать, повезло: вплоть до окончания войны в нашем лагерном небе не появилось ни одного бомбардировщика, тогда как в других, более западных, близких к Германии лагерях американцы угрохали уйму народа, бомбя напропалую жилые бараки и мастерские, больницы и дороги… Потом, разумеется, все эти тысячи и тысячи смертей списали на газовые камеры.

По перрону метет первая ноябрьская поземка, и где-то совсем рядом играет духовой оркестр, приветствуя вновь прибывших помпезным нацистским маршем и легкомысленными венскими вальсами. Играют складно, почти профессионально, и это наводит меня на мысль о какой-то очень большой лжи: нас тут и в самом деле собираются уничтожить? Нас свозят сюда со всех концов Европы, хотя было бы намного дешевле и проще ухлопать всех на месте. Немцы, что, спятили? А оркестр себе играет и играет, сменяя венский вальс на резвую польку… и вот я наконец вижу их, в полосатых, поверх теплой одежды, спецовках, на совесть дующих в валторны, кларнеты и трубы, и мне становится больно оттого, что жизнь все-таки такая короткая, хотя в ней так много прекрасного. Прекрасен этот ветреный ноябрьский день, эта летящая по тротуару поземка, и даже вид этой одноколейки, уводящей нервозную еврейскую фантазию к воротам крематория… прекрасно должно быть и то, что я сам, безымянный и безвестный, замираю, стоя возле опущенной оконной рамы вагона, от разносимой ветром музыки, больше уже не принадлежа ни отчаянию, ни страху…

Несколько эсэсовских часовых в касках и с винтовкой на плече неспешно прогуливаются взад-вперед, тут же несколько офицеров, в длинных, стянутых в талии шинелях и высоколобых фуражках, некоторые из них опираются на палку. Вскоре я узнал, что эсэсовских офицеров направляют сюда, в основном, с восточного фронта, где теперь очень жарко, и это бывшие раненые и инвалиды. Однако вид палок, а попросту, костылей, мгновенно взметнул до уже задымленного крематориями неба пошлое еврейское воображение: этими палками они намереваются нас бить, перед тем, как рассортировать на «годных» и «негодных».

Открыв снаружи двери вагонов, эсэсовские охранники отходят чуть поодаль, чтобы дать нам всем без паники вылезти вместе с вещами, и если какая-то старуха или баба с ребенком застревает на ступеньках, эсэсовец подходит и берет у нее из рук багаж, словно тут никакой не лагерь смерти, но самый обычный вокзал. Многие по привычке толкают друг друга и ругаются, как на базаре, словно бы даже забыв, что прибыли сюда, все как один, умирать.