Читать книгу Манчикатут - Ольга Шахматова - Страница 6

Как велел старик, отправились в Пазырык. Но что это за урочище. Три покосившихся дома посреди безлесого плато, обдуваемое всеми ветрами. Вышла к ним на встречу старуха – маленькая сухая клюка. Стала на непонятном наречии кричать на путников, знаками показывая, чтобы убирались.

Егор крикнул:

– Ончин-тайчи.

Старуха умолкла, подошла к Егору, уставилась на него во все глаза.

– Ончин-тайчи нас отправил к вам, Айнаркатут. Помощь нам нужна.

– Заходите.

Все поплелись за старухой к полуразваленной избе. Странно, какую помощь может оказать такая старуха. Ее саму в пору на руках таскать.

– А помощь, нам вот какая нужна, бабушка. Весь наш товар схоронить у тебя надобно. Немногое с собой возьмем. К тёлесам, да тубаларам торговать пойдем.

– Водки зря набрали. Перережут они вас, как перепьются, и товар весь отнимут.

– Острый глаз у тебя бабуля! Весь товар разглядеть успела.

– А мне и глядеть не надобно, слепая я. Нутром все чую. Сейчас спать ложитесь, а утром Батурчин поможет вам в каньон спуститься.

Старуха кликнула:

– Батурчин! Утром уведешь людей в каньон. Да оберегай их, да помоги, если попросят.

Из косой избы вывалился детина двухметрового роста, осмотрел приезжих. Ничего не ответив, вернулся в избу.

– Странный он какой-то! – заметил Фадей.

– Да есть маленько.

Жил он раньше в Балыктуюле, Спиридоном звали его. Местные его уважали, даже немного побаивались. Да и было за что. Идет по деревне Спиридон, мужики здороваются с ним, а некоторые и кланяются. Ростом Спиридона Бог не обидел – два метра намерил ему и силищу небывалую дал. Катунь туда – обратно без отдыха переплывал, и течением его почти не сносило. Да вот, после смерти матери, с рассудком у него неладное сделалось. Бывало, идет он по деревне, а лошадь встанет поперек проулка, всю дорогу перегородит. Так Спиридон под брюхо ей нырнет, ноги обхватит руками, на плечах поднимет и поставит как надобно. Ребятишек и животных никогда не обидит и другим в обиду не даст.

Раз мужики аил строили, восемь венцов уже положили, а на следующие венцы нужно было, чтобы лошадь бревна затаскивала. Лошадь стояла за аилом, а бревно в аиле лежало, его тросами вязали и через стену цепляли к лошади. Лошадь тащит, бревно поднимается, мужики поправляют и на стену кладут. Увидел все это Спиридон, подбежал, ругается: Вы пашто – говорит – животное мучаете?! Взял на плечи взвалил ее и через венцы в аил поставил. А в аиле по традиции дверь низкую делают, чтобы, когда человек входил, сразу хозяевам кланялся. А лошадь кланяться не умеет, встала перед мужиками задача, как лошадь из аила выручать. Толи стены разбирать, толи Спиридона уговаривать назад животное вытаскивать. Долго он не соглашался, вы – говорит – опять животное мучить будите. Только когда дошло до него, что в аиле не будет жизни лошади, согласился, вытащил.

А однажды привязался он к мужику одному, Архипу. Тот смуглый был, от всех жителей резко отличался. Подходит как-то к нему Спиридон, спрашивает: «Ты пашто Архип грязный такой? Айда со мною». А Архипу отказаться страшно, если уж Спиридон зовет, идти надо, иначе волоком потащит. Подвел он Архипа к речушке горной, воды в ней по щиколотку, а дно каменистое. Одной рукой взял Спиридон Архипа за шиворот, другой за ремень на штанах, и давай его полоскать в речушке-то, туда-сюда, туда-сюда. А лицом старается по камням поелозить, чтобы отмылось лучше. Местные услыхали крик, прибежали, выручили Архипа.

Хоть с рассудком неладное у Спиридона было, но память хорошая была. Занял как-то Спиридон у соседа своего, булку хлеба. Месяц прошел, другой, не несет Спиридон хлеб. А сосед спросить побаивается. И вот через полгода видит, идет к нему Спиридон. Суровый такой. Сосед на всякий случай жене велел в подпол спрятаться. Сам на засов закрылся. Постучал Спиридон, не открывают. Он легонько так дверь толканул, засов вместе со скобами кованными вылетел, заходит Спиридон спрашивает: «спите что-ли, не слышите, как стучу?». У соседа душа замерла, в мыслях с жизнью попрощался, ага – говорит – задремали маленько. А Спиридон хлеб из кошелки достает, на – говорит – задолжал, да еще в придачу бутылку водки притащил, велел вместе ее и выпить. Ну, сосед видит вроде нормально все, жену из подпола вытащил, со Спиридоном водки выпил, успокоился.

Мечта у Спиридона есть: поймать бы, говорит, бабу Ягу. Зачем она тебе – спрашиваю. Говорит – ночью полетать, а днем красавица!

Вроде и безобидный мужик был, но как выкинет какой-нибудь фокус, так беда в деревне. И тогда собрались мужики вместе, и попросили Спиридона из деревни уйти. Вот так он ко мне и прибился. «Батурчином – говорит- величать будешь» и прошел в соседнюю пустую халупу. А я обомлела тогда. Ведь у меня сын погиб, а его Батурчином звали. Тут кто кого дурней, еще разобраться надо. Так вот и живет при мне как сын родной. Преданней человека во всем свете не сыщешь. Одно могу сказать с Батурчином как за каменной стеной. В обиду не даст. А для племен местных он в хорошем авторитете.

Никак Егор не мог уснуть. То духота в избе мешала, то мысли всякие в голову лезли. Не найдя себе сна, он вышел на улицу. Присел на траву, вольный воздух помог привести мысли в порядок. Хотелось скорей завершить торговлю, хотелось встретится с Манчикатут, хотелось взглянуть в ее чуть раскосые зеленые глаза, хотелось обнять и любить ее. Мысли Егора как на экране отражались перед старухой, она давно стояла позади него, читая и разглядывая его судьбу.

– Ишь, как запала девчонка тебе в душу! Плохо это Егор. Беги от нее сынок. Добрый ты человек, и жизнь проживешь славно, и богатство у тебя будет, только если от нее отречешься.

– Вот ты многое видишь, а главного не увидела! Не нужна мне жизнь без нее! Ни слава, ни богатство. Она одна милее всех на свете!

– Все ведомо мне! Смерть тебе через нее придет! Хотя и не сразу, детей народить еще успеете.

– Так все же вместе будем?!

– Не радуйся, нахлебаетесь еще горюшка…. Давно это было, не знаю, стоит ли тебе рассказывать, да слушай уж. Двести с лишним лет назад жила монгольская княгиня Манчикатут (Манчи—хатун) известная в истории династии Мин как Сань-нянь-цзь. Она трижды была замужем и трижды овдовела. Манчикатут отличалась недюжинным умом и властностью, она заботилась о соблюдении порядка в пограничных местностях империи, пользовалась большим уважением китайцев. В Китай без ее грамоты не попадешь. Говорят, видела она насквозь, с чем человек идет. Народ при ней пользовался выгодами земледелия, скотоводства, торговли. И был при ней сын ее князь Ончин-тайчин. Шло время, одна власть сменяла другую. Кровь наша смешивалась и с Чингизовой кровью и с Джунгарами. Но каких только примесей мы не набрали, девки – все наши, зеленоглазые родятся, да чернобровые. Видеть многое умеют. Заговоры разные знают. Из рода в род передаем мы предание о былых наших победах, заслугах. Неудачи тоже обсуждаем Называем мы первых дочерей своих Манчикатут, первых сыновей – Ончин-тайчи. Все женщины нашего рода рано становились вдовами. Но как вот снять с себя вдовий крест не знаем. А жизнь вдовья не как у обычных вдов, а скручивает недугом каким-нибудь: кто глохнет, кто слепнет, кто умом тронется, кто костями ляжет. Это оттого, что любовь крепкая была и не расстались до конца муж с женой. Вот и тянут друг друга туда-сюда, во снах общаются. А те, что по ту сторону жизни, все вместе держаться, могут совет какой во сне прислать, на путь наставить. Но это уж не твоя забота. Не простая тебе женушка достанется. По крови властвовать любит. В любви – необузданна. Думай Егор, по какой дорожке пойдешь.

– Решено уже. И ты старая, это лучше меня знаешь. Чего отделилась-то от всех? В Балыктуюль бы перебралась.

– Нельзя мне! При Мертвых я здесь. И княгиня наша, и другие дочери ее обязательно бывают здесь. Силу и разум от предков просят. Ну а те не скупятся.

– Странная ты.

– Сейчас самое время поспать, сон мертвецкий будет, и думы все улягутся, а на рассвете встанешь сильнее сильного. Иди в избу, спи.

До Кату-ярыка добрались к полудню. Тропа поднималась все в гору. Кругом таежные дебри кедры, лиственницы, можжевельник, всюду замшелый валежник. Кони всхрапывают, спотыкаются. Телегой не пробраться. Вся кладь наперевес на лошадях. Воздух разряжен, дышится тяжеловато с непривычки. Выбрали место для спуска. Чуть заметна тропа. Батурчин ведет уверенно, словно он здесь каждый день ходит. Спуск по склону горы высотой с километр идет зигзагом, то влево, то вправо. Внизу кружат орлы над Чулышманом. Река кажется тонкой полоской. Наконец стали различимы несколько тёлесских аилов.

Батурчин уверенно направился к одному из аилов. Низко наклоняясь при входе в аил, он поздоровался с хозяином на алтайском наречье. Попросил разместить гостей. В аиле было темно и все прокопчено дымом. Старый алтаец раздраженно смотрел на гостей. Когда Батурчин объяснил ему, что эти люди привезли ружья и соль и хотят менять их на соболей, алтаец заскакал по аилу петухом. Кликнул дочерей, велел собирать из тайги тёлёсов, да нести лучшие шкуры соболей. Шесть дней прошли в ожидании сбора племени. И вот когда последняя семья спустилась с гор из тайги, начался торг.

Торговлю вел Батурчин. Тёлёсы не говорили на русском. И когда в запасенные мешки начали складывать лучшие соболиные шкуры, братья обомлели. Действительно, в Улагане они на вырученные деньги не взяли бы и десятой части того, что доставалось им сейчас. Скоро товара стало столько много, что братья решили частями поднимать его к Пазырыку и оставлять на храненье у Айнаркатут. Фадей с Егором четыре раза делали ходки к Пазырыку. Айнаркатут одобрительно кивала, все припрятывала, но время от времени ворчала: «не ходите к балаварам».

Настала пора возвращаться. Весь товар был обменян. Оставалась еще водка. Батурчин как мог, отговаривал братьев от похода к балаварам, но все тщетно. На десятый день пребывания в каньоне, взяв тёлёсов в проводники, Фадей, Егор и Захар по Чулышману в лодках поплыли к золотому озеру.