Читать книгу Опыты на себе - Ольга Шамборант - Страница 13

Очень много говорится и думается о душевных крахах молодости. Все эти Вертеры и прочие Байроны. И сам наш Лермонтов. Скорее всего, они просто вундеркинды испытания чувств и чувствования мыслей. Окончательные боли их посещают рано. Но ведь – не так громко, но «все до конца» – и мы все прочувствовали в молодости – рано, талантливо прочувствовали, а потом, поняв «бессмысленность существования», начали свою более или менее нормальную жизнь, не послушавшись скорбного духа. То есть те, вышеназванные, – послушались скорбного духа. Так очевидна была истинность добытых знаний или так слаба инерция жизни – это невозможно понять, хотя бы потому, что инерция жизни скорее не из-за сильной жизни, а из-за летаргии духа.

Невменяемость молодых и служит продолжению жизни до вкушения плодов истины, не только некогда понятой умом и сердцем, но и допущенной вершить еще одну судьбу.

Однако сказка о золотой рыбке не о жадной бабке, а обо всех нас. Непомерность, возрастающая непомерность притязаний, слепота в отношении реальности обнаруженных истин и законов – в начале, и бесповоротные разбитые корыта – на склоне.

Разбиться может любое из облюбованных вами корыт. И разобьется. Любое самое благое дело принесет вам крах, утраты и ощущение молчаливого присутствия не учтенных вами законов.

Поговорим о таком, казалось бы, не только безобидном, но и благородном даже направлении жизни, как любовь к животным. О таком отчасти одностороннем отсутствии слепоты сердечной в отношении беззащитных и безгрешных.

Что тут дурного, злого, вредного кому бы то ни было? Почему эта любовь будет наказана жестоко – через страдания тех, кого так любишь и жалеешь…

Любя, мы узурпируем роль Всевышнего в отношении любимых подопечных. Мы сами начинаем полагать, что они полностью вверены нам и мы, при условии добросовестности и самоотверженности, можем их защитить, уберечь, сохранить. Практика, питающая это заблуждение, может длиться годами, – тем страшней и непонятней удар – не защитили, не уберегли, не сохранили…

Допустим, гармония вашего служения и их процветания длилась годы. Конечно, через болезни, страхи, уколы, пипетки, ночные ветстанции, где по кафельному бункеру ада ходят неприкаянные добряки, держа в объятьях больных – поникших, смиренных, из которых не все выживут; где стоят на рентген, к хирургу, трепещут, надеются, остро живут настоящим. Конечно, через вставание по ночам – кого-то тревожно вырвало или кот пометил слишком близко к носу, до утра не дожить, через борьбу за их здоровье, через страх за их пропажу – к Утрате. И произойдет она не идиллически, а разверзнутся все страшные кафкианские бездны неправдоподобия реальности и нереальности искомого варианта правдоподобия. Вас подведет ваша уверенность, что вы овладели искусством содержать подопечных. Вас подведет ваше заблуждение, что вы и только вы организуете их бытие. Вас подведет все. И начнется ужасное балансирование между смиренным пониманием фатальности случившегося краха и острожалостным стремлением – искать, спасать, добиваться. Вы будете всех расспрашивать, вешать объявления в надуманных местах, стараться разглядеть трупик в густой траве, вы будете обещать вознаграждение и откладывать эти жертвенные тысячи ненасытному богу – Похитителю Беззащитных. Кто-то скажет, что видел часа два назад, – это через две недели тщетных поисков! Невыносимей боли не придумать – вот, видели, но вы совершенно явственно чувствуете, что все равно не найдете. Эти два часа упущены навсегда. На какую-нибудь прилежащую к пространству Утраты территорию вас не пустят – это будет «объект» или даже просто пионерлагерь. Вы будете ходить вокруг непроницаемого забора и взывать, а дети, вахтеры, уборщицы будут глумиться над вами своим равнодушием, уравновешенной нормальной жизнью, которая вам в вашей камере пронзенного сердца – недоступна.

Какой-нибудь статист поговорит с вами участливо, выскажет сочувствие, предположения, и вы ощутите, что ваше состояние меняется без изменения обстоятельств, то есть ваши нервы уже зажили своей независимой жизнью, и вы, при всем желании, при всей страстной готовности служить успеху поиска, – просто не умеете. Вы соскальзываете в какой-то боковой карман ложных хлопот и чешете не там, где чешется.

Вы действительно не знаете, что Случилось. И не узнаете. Растерянности перед фактом нет предела. Даже безмерная усталость от поисков потерянного или борьбы за жизнь умирающего животного не может заглушить муки совести. Смирение после этих мук наступает не светлое, как при доверии Богу, а тупое, мусорное, после неумелых транквилизаторов доводов благоразумия, после объятий халтурного отношения, в конце концов, ко всему, после заговорившего в полный голос инстинкта самосохранения.

В осадке останется очень важный вывод, который никогда не усваивается с первого раза. Мы не хозяева ничьей жизни. Мы держим зверей дома, мы научили их любить нас, но мы не в состоянии осознать этот новый аспект их бытия. Не в лесу, не в сказке, а внутри и поверх цивилизации. Никакие этологические сплетни и экологические вопли не приближают нас к пониманию того, как управляется судьба любимой кошачьей мордочки или парализованного чумного щеночка, уже только ползущего – к вам. Наши ли они? В какой степени? Какова должна быть та суровость жизни, которая предотвратила бы ее жестокость?