Читать книгу Самоцветы. Литературно-художественный альманах - Ольга Таир - Страница 4

…Как шли мы – не вспомню от счастья никак,

От слез, затянувших петлею

Мне горло. И Лувр погрузился  во мрак,

И Консьержери – пеленою

Окуталась. Крепко держал меня муж

За руку: боялся, исчезну,

Девчонка, без году жена, Скарамуш,

В довременно-черную бездну.

Мы были в Париже. Казалось то нам

Условленным знаком Господним:

Он руку воздел – и Содом, и Бедлам

России бельишком исподним

За далью помстились…

                Не помню, как шли

И как очутились в покое.

А помню – паркет в лучезарной пыли

И живопись – шумом прибоя.

И живопись – морем, где пена и соль —

На лицах, на ртах и ресницах.

И живопись – мука, и пытка, и боль,

С которой до гроба тащиться —

Поклажа тяжка на бугристой спине,

Дождями размыта дорога.

Муж рот облизнул. Муж стоял, как в огне.

Качался, как в холод – от грога.

Тек пот по его поседелым вискам,

И пальцы его шевелились.

«Я землю создам… И я воду создам —

Такую, чтоб люди склонились

И пили!.. Я тело вот так напишу —

Чтоб старец возжаждал юницу!..»

И он не заметил, что я не дышу,

Что копьями стынут ресницы.

Девчонки в балетной тюрьме, у станков,

В марлевках крахмальных и пачках

Сияли, как синие звезды веков,

Как пена в корыте у прачки.

Они опускали бретельки со плеч,

На козьи копытца пуантов

Вставали, горя – тоньше храмовых свеч

И ярче златых аксельбантов.

Ах вы, колокольчики, вы, васильки!

Все ваши балетки истлели

В пожарищах века, в кострищах тоски —

И ваших детей колыбели,

И внуков… Шатнулся, любимый: узнал,

Почуял всей кожею – небыль…

А синий, в полмира, гремел Карнавал,

Шел кобальт мой синий – в полнеба!

Летел ураган – грозный ультрамарин,

Пылала индигова пляска —

За то, что тот парень был в мире один —

Дега, – и была его краска,

И были балетные девки его,

Субретки, рабочие клячи,

Кормившие черствой галетой его! —

Все знавшие, что он там прячет

На холстиках драных, где светит пастель,

Где масло саргассами льется:

Их Вечность!.. Да, Вечность!..

                Не смех. Не постель.

Не сердце, что кражей упьется

Подружкиной брошки. Не пляс во хмелю.

А зеркало, в коем – пред Богом…

…«Как юбки я синие эти люблю», —

Шепнула темно и убого.

Муж руку мою взял в горячий кулак

И стиснул до боли, как птицу.

И так руки сжав, мы дрожали, как флаг,

Что по ветру плачет, струится —

Затем, что одна опостылая жизнь,

Балетка, козявка, Козетта, —

Затем, что ты веришь в бессмертье, дрожишь,

А Бог покарает за это.