Читать книгу Праздник юаньсяо. Старые и новые истории из моей китайской жизни - Ольга Владимировна Виноградова - Страница 7

Твои обещания, Шанхай. Твои скайлайны. Люди, которых ты мне подарил. Твои ранние утра, и цветущие сливы, и зелёные каналы, и воздушные змеи в парке Лу Сюня, твои чудеса.

Твои уроки. Иллюзии, которые ты отнял. Шанхай-фокусник, Шанхай-сноб, Шанхай-насильник, Шанхай-хирург. Шанхай-гуру.

Не описать тебя, не ухватить. Сегодня, вспоминая три прошедших дня – и четыре ночи – я буду говорить о любви, слезах и ботинках. Еще о дороге. Дорога сюда, дорога отсюда. Дорога к себе самому, дорога к себе…

Слёзы – это наше тайное знание. Это наша дочеловеческая речь. Это защитные плодные воды той матери-реки, из которой мы вышли. В моих снах любимый говорит со мной по-русски. Я просыпаюсь в слезах – это превращенное состояние нашего с ним русского языка, нашего согласия.

О любви надо говорить в масштабе человеческой жизни. Или не позориться. Например, если вы думаете, что любовь ваша безответна, и в душе у вас была рана величиной с небольшого медвежонка… то через… э-э-э… примерно двадцать пять лет вы неожиданно встретите его и ничего обо всем этом не вспомните, и он будет стоять перед вами, похожий на милого провинциального родственника, нелепый и неинтересный – но он скажет вам, что помнит ваши платья, помнит все прогулки и все объяснения, и будет видеть в вас все ту же двадцатипятилетнюю девушку и начнет с того же места, где вы остановились, и раскроет руки для объятий и губы для признаний… Хотя и жизнь человеческая – это не масштаб… Ну, далеко не всегда.

Так вот. О слезах уже поговорили, о любви будем, если масштаб как-то нащупается, о ботинках же непременно, но немного позже – когда мне уступят место добрые люди, и я присяду…

…Ведь я еду сейчас из Шанхая к себе в Тайань, провинция Шаньдун, на пассажирском поезде – хорошо, что не на грузовом, съязвил Роман – к тому же без места. Взяла и выбросила свой билет, наплевала на него, осталась ещё на день. Некоторым она, романтика чувств, не мешает очень даже пристроиться, но меня лично всё это разрушает. Пассажирский поезд с юга на север, да еще и билет без места – это знаете что? Мои соотечественники, конечно, видали и похуже, но не по доброй воле. Нет, не советую.

…И в результате я еду в тамбуре – в вагоне-то уже битком – причем в курящей его части, где нашла уголок, чтобы прислониться, а вокруг меня стоят и сидят на корточках китайцы (лягут на пол они ближе к ночи, когда я уже буду сидеть и переписывать эти записи) – курят, дремлют, смотрят видео – в основном, молодые парни, прилично одетые, но попадаются и возрастные товарищи, порой совсем деревенщина, а иногда и люди поприличнее подсаживаются на пару остановок.

Тесно, но мы уже как-то сплелись, устроились относительно друг друга, все уже привыкли ко мне, и мы переглядываемся, если нас побеспокоили извне, и мы усмехаемся понимающе, если что, и вообще мы – одно целое уже. Мы заполнили тамбур, межвангонный закуток, ступеньки, загородили туалет. Если кому-то нужно пройти – нужно захотеть очень сильно и попросить очень громко, тогда мы нехотя с усмешкой немного приоткрываем двери…

…Мы слились воедино в нашей дороге к себе, в нашей медитации, мы не те, кто долго планировал дорогу, но те, кто её почувствует. Мы стали похожи своими суровыми лицами и стекающими утомленными телами, мы очистились от лжи и гримас, мы красивые и чистые, мы сладкие и разноцветные как мармелад… Нас можно назвать метафизическими путешественниками, по крайней мере многих их нас. Мы не едем по билету, заказанному за месяц. Мы сядем на случайный поезд, мы рискнем, спутаем часы, вокзал, задержимся в месте пересадки, у нас не хватит денег на этот путь к себе – но мы все равно будем двигаться, нестись или ползти, мы будем течь вечно, сливаясь с дорожным полотном, мокрыми латками рисовых полей, зелено-золотыми как драконы и вечерне лиловеющими горами, ядовитым дымом фабрик, кующих китайское благополучие, с розовым кружевом вишневых садов, пышных, как взбитые перины богинь, с млечным путем, с обжигающим нимбом полуденного солнца и кровавыми лоскутами вечерней зари.

Что вы скажете нам, правильные путешественники, люди с хорошими привычками, несессерами и дорожными ремнями, с чехлами для чемоданов и картами скидок? Ваш высокий комфорт и регулярный график не для нас. Мы непривередливы, мы вас пропустим – мы пропустим вас, но не допустим до своих драгоценностей, драгоценностей пути к себе…

Один из моих спутников – простой человек моего возраста – запел, уныло, но сильно и органично, запел, глядя в окно на свою жизнь, на свои рапсовые и рисовые поля, на запредельные и бесконечные теплицы, на взмывшие над землей спирали огромных скоростных эстакад, на гигантские города-призраки, на своих изработавшихся, надрывающихся собратьев, на своих детей – и изнеженных, и стойких одновременно – таких, какими могут быть только китайцы, на своих самостоятельных и гордых женщин, на своих родителей и прародителей, возделывающих поля небесные, на своих бессмертных, на новые порядки, сменившие те, что были вчера…

…Мы расстались с тобой на станции Хунтьяо и вскоре поехали в одном направлении: я на Южный вокзал, где остались хоть какие-то билеты, а ты, минуя его, дальше на юг, к себе в Нинбо. И я горевала только до Южного вокзала, и моя любовь, воспаленная, горькая, тяжелая как наркоз, заблудилась где-то в его переходах и ангарах – провожающих на платформу не пускают. Вокзалы… Нет ничего романтичнее и травматичнее вас.

Да, я оставила её, мою бедолагу, я сбежала – и еду дальше, утомленная, но мармеладная, молодая, гибкая, как эти парни, тоже оставившие где-то позади свои любови и свои отчаянья, своих родителей и детей, свои заводы и свои университеты, – на пассажирском поезде, который будто и вовсе не движется никуда…

…О, что за очаровательный был отель, что за уютный – свет и тень, и индийские панно на стенах, и пряные запахи, – и мы в нем утонули, в его прохладе и неге, в его рельефах и нежных коврах, в сладкой тишине. А назавтра мы собирались сходить в музей, а потом у нас были раздельные дела и встречи, но то ли отель нас так убаюкал, то ли вымотала жара, но мы как-то зависли на пороге воскресного дня, встали поздно, завтракали долго и бестолково – и ты неожиданно предложил нам не расставаться, а немного передвинуть музей и сходить вместе… починить твои ботинки. У меня предполагалась встреча, но не особенно важная, и я сонно согласилась… Хотя на кой, казалось бы, ты мне сдался со своими штиблетами?.. Притащить ботинки для починки в другой город, а, каково?

Видимо, сама абсурдность этого дела и привлекла меня. Оно было настолько интимное, почти постыдное, такое семейное, домашнее, что у меня сжалось сердце от боли и воспоминаний. Я вспоминала отца, который всегда ухаживал за моей обувью, думала о замужестве, о браках вообще, о конечности незыблемых, на небесах одобренных семейных проектов.

…Вот, их две пары – черные и бордовые – и да, они сияют. Если честно, это были даже не ботинки – туфли, вот что это было. Но метафизически они были ботинками – называть их «туфли» – это уже какая-то инвентаризация.

Мне показалось, что мы век с тобой женаты, когда я подглядела, как ты стаптываешь каблуки и стираешь подошвы. Разверзшееся нутро ботинка – просит каши, так у нас в России говорят, – было жерлом, готовым поглотить любое семейное счастье, было твоей тайной и твоим признанием мне. Обыденнее самой обыденности, стыднее стыда, интимнее секса было это зрелище разверзшегося ботинка. Вот какие дорогущие он носит ботинки, он может потратить на их ремонт столько, за сколько я никогда не куплю новую обувь – подумала я… И еще: он меня не любит, – я тоже, возможно, подумала, но любовь заблудилась в недрах Южного вокзала, а с ней остались там и все её аксессуары, приметы, претензии…

Я не знаю, когда и как мы расстанемся. Я так боюсь этого – что, вероятно, постараюсь осуществить как можно быстрее. Мы расстанемся, и ты никогда не забудешь меня, и будешь всю жизнь писать мне старомодные письма, разглядывая мой осыпающийся образ в подзорную трубу своей памяти. А моя память устроена так, что она вырывает целые листы моей жизни, целые годы, стирает лица – если было что-то травматичное. И я забуду тебя абсолютно и непоправимо, буду помнить только эти сверкающие туфли, я отправлю их в вечность, в космос, в невесомость будущего…

…Честно говоря, я и правда думаю, что это лучшая в Шанхае (а то и во всем Китае!) обувная мастерская. Они работают и в выходные, и в праздники. Позже скажу вам адрес. Её владелицы – они же и работницы – две женщины. Они дополняют одна другую: одна мягкая, холеная, веселая, с модной косичкой, вторая хриплоголосая, напористая, нос длинный, мало похожа на китаянку. Они смотрятся в сияющие носы твоих ботинок, как два факира в свой волшебный шар, видят там своё блестящее будущее…

Увидев нас, они распахнули глаза и рты, всплеснули руками, залопотали что-то хором: откуда да почему, да на сколько, а потом сконцентрировались на мне: – О! Hen piaoliang8! Красавица! Но я тоже не лыком шита: и вы тоже ещё какие хорошенькие, говорю – знаю, как здесь ответить на комплимент.

Ты извлекаешь туфли – и стороны приступают к переговорам. Здесь нарастить, здесь заменить, здесь припаять каким-то новым способом, а вот тут у нас представлены образцы материалов, – а цена такова, что можно за эти деньги слетать на луну – девушки смотрят на тебя испытующе, ты почти не удивлен, но под моим давлением решаешься лишь на одну пару. Вторую пару, которую ты чинить не собрался, они предлагают у тебя купить. Ты что-то высчитываешь – говоришь цену, я икаю, но перевожу. Такого счастья им не надо. А вы посидите, мы прямо сейчас все и сделаем. Хриплая девушка в чистом фартуке приступает к работе на новой мигающей огоньками машине, станок пищит, стучит, гудит, щелкает, получается ритмично – прямо музыка. У китайцев абсолютное чувство ритма, абсолютный слух. Если бы не животный запах жжёной кожи – было бы мило. Мы садимся на диванчик, ты обнимаешь меня – чем не семейная пара, плюшевый плед, подушечки, несколько снимков. И вот подошвы обновлены – рельеф прямо как крокодиловая кожа, каблуки надменно заточены, носы ослепляют. Теперь в них отразились и мы: мое белое лицо и твое черное, твой круглый красивый нос, моя бледная скула, прядь волос, накрашенные губы.

Ты спутал сюжет, мой принц, это моя, моя должна быть туфелька, ты должен был надеть её мне на точёную ножку… Но ты прижимаешь ботинки к груди, твои сокровища – а я так и остаюсь сидеть верхом на тыкве где-то на полночной улице…

Нам так понравилась их работа, что мы отдаем и вторую пару, я торгуюсь за скидку. Придем за ней уже завтра, хочется в музей.

Но о бронзе – в другой раз, о ботинках – завершающий аккорд.

…Назавтра мы приехали рано, до завтрака. На улице пахло чем-то свежескошенным, незнакомым, а ещё мочой, мясной пищей, жасмином, орехами – а вот и знакомый дух палёной кожи… Дверь была прикрыта, но не заперта. К нам вышла кругленькая женщина, умытая и с макияжем, в белой рубашке. С антресолей (в Китае так часто живут, прямо в мастерских) свешивалась немного заспанная, с голыми плечами, её хриплая подруга, приветливо улыбаясь и помахивая нам рукой.

– Chi fan le ma?9 – спросила меня кругленькая.

– Нет ещё, – я ответила. – Сейчас идем. А вы завтракали?

– Нет, мы как раз собираемся. Давайте с нами, – она приоткрыла занавеску, и я увидела стол, на котором стояла кастрюлька с супом из тофу и тарелка с пирожками-баоцзы.

Вторая активно кивала сверху.

– Спасибо, мы пойдем, – сказали мы, унося очередную красиво упакованную блестящую пару ботинок.

Хотя как хорошо было бы вместе с ними позавтракать!

Я призналась тебе, что влюбилась в них.

– Да, – кивнул ты. – Я тоже impressed10. Бизнес. Эти женщины знают своё дело. Ну пойдем, поищем, где есть кофе и омлет.

…О, Шанхай. Мой покровитель. Мой судья. Расставляющий всё по своим местам. Страшный суд Шанхая, рай исхода…

Я скоро вернусь. Я вернусь, хотя, возможно, ещё и не уехала.

Шанхай – Тайань, 1—4 мая 2017