Читать книгу Предатели. Цикл рассказов - Оля Маркович - Страница 5

Постельное белье пахло удивительно. Интересно, чем он его стирает и как часто меняет, думала Стася, зарываясь в пуховую подушку. Свежесть альпийских лугов, два или три колпачка ополаскивателя-концентрата. Она нежилась на широченном ложе в мягких душистых простынях и хотела, чтобы ощущение чистоты и восторга не заканчивалось. Она вспомнила себя маленькую, закутанную с головы до пят в махровое полотенце, в банный день у мамы на руках. Распаренная, она забиралась в свежеустланную кровать под тяжелое одеяло, как в нору, ощущая полную безопасность. Иногда Стася представляла, что одеяло – пещера белой медведицы, Умкиной мамы, певшей заунывным голосом колыбельную. Представляла и засыпала, видя мультяшные сны о Заполярном крае. Ложкой снег мешая, ночь с россыпью звезд и северное сияние убаюкивали ее тогда и как будто бы теперь.

Стасов посапывал, лежа на животе. Раскинутые руки занимали всю кровать по диагонали. Она придвинулась ближе и понюхала его кожу почти у самой подмышки. Молоко с медом. Ей захотелось, чтобы он обнял ее, захотелось стать с ним одним запахом, одним существом.

Он открыл глаза:

– Стась, ты чего? Чего не спишь?

– Не знаю. Я вообще плохо сплю в гостях.

Оба они шептались, глядя друг на друга в темноте.

– Ну да, я помню, у себя-то ты храпела на все лады, как старый дед-пердед: хррр-пы-ы-ы-ыщ, – изобразил Стасов.

Стася слегка лягнула его в ответ, а он схватил ее за ногу вездесущей рукой и сгреб в охапку. Нет бы ей лежать и нежиться, а она все лезла не в свои дела:

– Расскажи про эту Олю.

– Зачем тебе? – Стасов напрягся.

– Мне кажется, ты до сих пор в этой истории.

– Да не, все норм, – он покусывал ее за ухо.

– Ну конечно. – Стася отдернула голову, чтобы он оставил ухо в покое.

– Не думаю, что это полезная штука – обсуждать других девушек в постели, – объяснил он свою позицию здраво.

– Может, я могу тебе помочь?

– Есть еще какая-нибудь людоедская теория?

– Тип того. Практика есть. Можно достать свою боль по отношению к конкретному человеку. Разобраться на энергетическом уровне в том, что между вами и зачем.

– Стась, мне нравится, что ты немного странная и открытая, но эзотерика – это точно не мое, не обижайся.

– А ты не относись к этому, как к эзотерике, как психологии относись. Тем более что точно не известно, что это.

– Я не уверен, что стоит. Это как-то…

– Мы с тобой отношений не строим. Проводим время, выходные. Есть рабочая штука, мне очень помогла. Если там болит, можно сделать. Всё просто. Не усложняй.

Стасов, расслабленный и сонный, не хотел спорить. Ему проще было согласиться, чем остановить Стасю с ее настойчивым причинением добра.

– Ладно, валяй, что от меня нужно? Если никакой физической активности, то я согласен.

– Надо лежать с закрытыми глазами и…

Стасов расхохотался:

– О, это то, что нужно, жаль я раньше не знал, что это работает.

– Да погоди ты! Еще кое-что!

– Секс?

– Так, ты будешь серьезным или на фиг?

– Не злись, давай, давай, я готов.

Стася села на кровати, подобрав под себя ноги, чуть ли не прикусила губу от удовольствия:

– Не знаю, веришь ли ты во всякие там реинкарнации, прошлые жизни, память рода.

– Из этого всего я верю только в зазеркалье.

В комнате повисла тишина. Стасиным недовольством можно было резать воздух.

– Прости, Стась, ну правда, можно без этой всей магии, а? Я готов попрактиковать с тобой некий психологический прием по разгрузке блока или что там ты мне диагностировала. Но можно без мифологии?

Стася продолжила, стараясь не обращать внимания. Самой себе она казалась полезной и важной, ей нравилось, что этот сноб, пусть и нехотя, но согласился поработать, и потому она не могла позволить его психзащитам выбить ее из себя.

– Так. Сейчас тебе надо расслабиться и идти за моим голосом. Если что-то увидишь, наблюдай это. Если я спрошу о чем-то, отвечай на вопросы. Постарайся убрать оценку и анализ. Просто прокайфуй. Это не будет гипнозом, ведь в него ты, скорее всего, тоже не веришь. – Голос Стаси стал тягучим и замедленным, грудной, он мягко заполнял комнату. Она пожалела, что допустила колкость про гипноз, ведь юмор не способствовал трансу, но тут пошел на пользу.

Стасов улыбнулся этим словам и расслабился, то ли будучи сонным, то ли решив, что чем быстрее начнет, тем быстрее от него отстанут.

– Иди за моим голосом. Просто доверься мне. Твое тело становится тяжелым, руки наливаются свинцом, ноги наливаются свинцом, голова. Ты тяжелый, как камень, веки твои тяжелы. Я твой проводник.

Так длилось какое-то время. Отяжелевший Стасов мышечно подергивался, что говорило об определенном уровне транса. Стасе не был нужен глубокий гипноз, тогда полученный результат не зафиксировался бы. Он должен помнить все происходящее и иметь возможность отвечать на ее вопросы.

– А сейчас ты видишь Олю. Она прямо перед тобой. Ты видишь ее и можешь дотронуться до нее. Ты видишь ее?

– Да, – Стасов отвечал медленнее, чем обычно. Под его закрытыми веками бегали зрачки, как в быстром сне.

– Что ты чувствуешь?

Он долго молчал.

– Что ты чувствуешь, глядя на нее?

– Злость.

– На кого ты злишься?

– На нее. И на себя.

– Что еще ты чувствуешь?

– Несправедливость.

– Что еще?

– Боль.

– Ты хочешь узнать, когда и почему все началось?

– Не знаю. – Стасов морщился.

– Без позволения твоего высшего «я» мы не сможем это посмотреть. Ты хочешь увидеть начало и причины вашей истории?

– Хорошо, да. Да. Хочу.

Казалось, неугомонная Стася завела его туда, куда он давно повесил тяжеленный замок. Он уже не мог убегать. Слишком отяжелели его руки, ноги и веки. Оля глядела на Стасова из темноты с укоризной, как всегда, серьезная. Этот ее проедающий до печенок взгляд. Она гладила тонкими руками живот, чуть касаясь его пальцами, так, будто стряхивала что-то с одежды. Она часто делала так. Привычный жест. Как его теперь ему не хватало.

– Повторяй за мной: «Покажите первую точку, когда все началось у нас с Олей, покажите наш контракт, его причины и задачи».

Стасов повторил. Потом долго молчал. Стася ждала. Глаза его вращались под веками, будто он смотрел картинки.

– Расскажи, что ты видишь? Не пугайся, это может быть все что угодно. Просто рассказывай.

– Вижу зал суда. – Перед глазами Стасова шумел зал заседаний. Картинка напоминала кино. Люди торчали с балконов, стояли в проходах. Это был резонансный процесс.

– Очень хорошо, – спокойным и размеренным голосом подбодрила Стася. – Что еще ты видишь?

– Много людей. Шум.

– Ты видишь себя? – Стасов молчал. – Попробуй посмотреть на свои руки.

– Вижу. У меня в руках деревянный молоток. Я судья. Руки у меня старые и некрасивые. – Стасов ощущал себя стариком. Он тяжело дышал и взирал на народ свысока. Ему было душно. Он вращал головой в поисках воды, его душил воротничок, плотно усевшийся вокруг шеи.

– Что ты чувствуешь, находясь там?

– Власть и волнение. – Стасов истошно стучал по трибуне, призывая к порядку. Гулкий звук стоял в ушах. Народ стих и наступила тишина, наполненная ожиданием.

– Тебе комфортно там? – продолжала Стася.

– Нет.

– Что вызывает твой дискомфорт?

– Подсудимый.

– Чем он вызывает твой дискомфорт?

– Он черномазый. Потный и испуганный. Я испытываю к нему брезгливость. – Он смотрел на маленького человечка на скамье подсудимых. В зале тоже было много черных. Стасова не покидало чувство, что он где-то это видел, только теперь он был участником процесса, будто смотрел кино в 3D-очках. По левую руку от него, в специально отведенном месте, находились присяжные.

– Где Оля в этом зале? Она есть в этом зале?

– Не знаю.

– Почувствуй ее. Узнай ее. Она может быть кем угодно. – Стася выдержала паузу. – Ну? Видишь?

Стасов обвел зал внимательным взглядом и покрылся испариной. Он нашел ее. Она выглядела иначе. Но то, что он испытал, глядя на нее, нельзя было спутать ни с чем. Она сидела за подсудимым и была пожилой черной женщиной, судя по всему, его матерью. Она смотрела на судью с ненавистью, болью и еле заметной надеждой.

Стасов еще какое-то время молчал и потом почти отчаянно сказал тихо:

– Да. Она там.

– Расскажи о ней.

– Она мать подсудимого.

– Очень хорошо. Что еще ты видишь?

Стасов смотрел только на мать, глаза ее черные горели яростью, когда он зачитывал приговор. Он не хотел видеть этого лица. Оно пугало его.

– Я выношу приговор о смертной казни. Ее сына уводят, – говорить Стасову становилось все сложнее.

Стася вытягивала из него слова щипцами. Ноги, подобранные под себя, затекли, но она боялась пошевелиться, чтобы не сбить его. Ей казалось, все идет как надо. У них получается.

– А теперь тебе надо уйти оттуда, ощутить себя в самом теплом и прекрасном для себя месте. В доме своей души. Там может быть светло или темно, там может быть как угодно, так, как хочешь ты, как полезно для тебя. Ты видишь такое место?

Стасов с радостью покинул зал заседаний и упал в блаженное тепло. Он раскачивался в колыбели мироздания. Пространство обнимало его, как сотня материнских рук.

– Я ничего не вижу, я только чувствую.

– Что ты чувствуешь?

– Тепло, радость. Мне очень радостно.

– Рядом с тобой есть кто-нибудь?

– Я чувствую кого-то, но не вижу.

– Что ты чувствуешь к тому, кто там с тобой?

– Это как доверие.

– Очень хорошо. Сейчас повторяй за мной: «Покажите мне, что за контракт связывает нас с Олей, что хочу я получить от нее, а она от меня, чтобы мы выполнили условия нашего договора». – Стасов повторил слово в слово. А потом он всхлипнул, в уголке глаза у него блеснуло, а лицо исказила гримаса боли. – Все хорошо, все так, как и должно быть. Вы большие молодцы. Скажи мне, что она хочет получить от тебя?

– Она хочет получить оправдание. Ей так нужно это оправдание, она нуждается в справедливости. Ей больно, оттого что я суров к ней. – Стасов, казалось, и правда ощущал сейчас ее боль.

– А ты, чего хочешь от нее ты?

– Прощения. Я хочу прощения. Я отправил ее сына на казнь, его поджарили на электрическом стуле, он был невиновным парнем. – В своем забытье Стасов смог испытать всю ту боль, что только способна испытать мать, потерявшая ребенка. Он хотел плакать, но не мог. Ему хотелось перестать это чувствовать.

– Сейчас вы оба находитесь там, где можете дать друг другу то, что нужно. Ощути, как даешь ей оправдание и справедливость всецело и искренне. Представь, что смотришь на тот зал суда через экран. Представь, что можешь прокрутить события назад и проиграть по-другому, так, как тебе хотелось бы. Это приходит из самой глубины тебя, ты можешь это в полной мере. У тебя получается?

Стасов улыбался.

– Да, я чувствую. – Он раз за разом прокручивал слайд, как бьет своим молотком по трибуне и с подсудимого снимают наручники. Мать бросается к нему и целует жадно, жалобно. Черный народ вскакивает со своих мест, кто-то подбрасывает в воздух шляпы. Всеобщее ликование заполняет зал заседания, и с его души падает камень.

– А теперь получи ее прощение. Она тоже давно хочет дать его тебе.

Стасов лежал на кровати, вытянувшись в струну, как беззащитный ребенок, без бравады и сарказма, без напускной уверенности и атрибутов успешности. Он, накрытый одной простыней, с раскинутыми в стороны ногами, без трусов, дорогих часов и фирменного прищура беззвучно плакал.

Чернокожая женщина стояла далеко, но он хорошо видел ее руки, ощупывающие сына с дрожью и волнением, будто она не могла поверить, что и в самом деле может к нему прикоснуться, может забрать его домой. Она кинула на судью короткий, полный благодарности взгляд, и Стасов глубоко выдохнул, словно с него упала каменная плита.

– Ты можешь постепенно открывать глаза. Всё сделано наилучшим и наивысшим для тебя и всех участников истории образом, во благо мира и земли.

Стасов медленно открыл глаза. Стал растирать их кулаками. Наверное, хотел отвлечь внимание Стаси от того, что пустил слезу. Потом натянуто засмеялся.

– Что, мать твою, это был за сюрреализм? – Язык у него немного заплетался.

– Регрессивный гипноз.

– Гипноз-то бог с ним, а этот суд и старые руки. Что за сюжет, откуда нафиг это в моей голове и при чем тут Оля?

– Этого я не знаю. Не могу тебе объяснить. Не так важно, что ты увидел, важно, что ты при этом почувствовал. Подсознание апеллирует тем, что знает. Это могут быть сюжеты из кино или твои какие-то фантазии, а могут быть и воспоминания души, тут как кому больше нравится. Но для результата это не важно.

– А что важно?

– Важно дать ей то, что ей нужно. И взять для себя то, что нужно тебе. Не просто взять, а прожить это. Картинки, что ты видел, помогают перепроживать. А еще теперь важно каждый раз, когда болезненная ситуация будет возникать, не забывать о контракте. Я не знаю деталей вашей истории, но исходя из того, что я услышала, не единожды между вами должны были возникать ситуации, где ты отыгрывал роль судьи и не вставал на ее сторону, был с ней несправедлив, в то время как ей больше всего была нужна от тебя именно она, справедливость. И наоборот, ты косячил, и она винила тебя, не могла простить, в то время как тебя всегда было нужно ее прощение. Это ваш контракт. Он завязан на этих двух чувствах, которые вы упорно не могли дать друг другу, и обстоятельства, по-видимому, поставили вас в критическую ситуацию, самую острую, чтобы каждый дал другому то, что нужно, раз вы не справлялись на мелочах.

Стасов молчал. Стася не понимала, попала ли она в точку.

– Она аборт от меня сделала. Узнала, что беременна, уже когда мы расстались. Гордая была слишком и сделала. Даже не сказала ничего. Я, ты знаешь, даже на это был готов глаза закрыть. Мы сходиться пробовали. Но она всегда видела во мне этот осуждающий взгляд и не смогла. Мне казалось, я нормально себя веду, ничего не говорю, не делаю такого. А она просто не могла. Сказала: «Твой укор в каждом движении, в каждом слове» и ушла. Я не мог простить, наверное. Ну и ты права, до этого все то же самое в мелочах было.

– Ее душа не могла простить тебе гибели сына, а в этом воплощении сама убила, чтобы ты испытал все то, что она тогда. Испытал, оправдал и простил.

– Не знаю, что там с другими воплощениями. Да только как за такое простить здесь и сейчас? Это же наш ребенок был. Ему бы сейчас уже три было.

– Это ее жизнь, ее тело. Вы были не вместе. Она могла это решать. Точно так же, как и та черная женщина не могла обвинять одного судью за приговор, ведь там были присяжные, такая работа.

Стасов молчал, уставившись в одну точку.

– Как сейчас ты себя чувствуешь?

– Не знаю, будто на меня ведро холодной воды вылили. Знаешь, когда обливаешься, закаляешься. Потом такое чувство после этого, все мышцы расслаблены. Что-то вот такое.

– Это хорошо. Если приходит усталость и вместе с тем легкость, значит, удалось.

– Стась, я не верю в другие воплощения и жизни, я реалист до мозга и костей. Верю в то, что подсознание – неизученная херня, это да. Но этот судебный процесс, все так реально. Я не могу отделать от мысли, что это было.

– Знаешь, я тоже недостаточно экзальтированна и достаточно недоверчива. Мне кажется, знаешь, а не надо думать и разбираться в том, что ты увидел. Твой мозг выдал тебе это, и это помогло, что еще надо?

– А если вдруг?.. – Стасов сам себя пресек.

Стася смотрела на него влажными и темными глазами. На улице светало. Он притянул ее к себе, обнял и закрыл глаза. Он снова почувствовал себя в колыбели мироздания. Он плыл по теплым просторам эзотерического гольфстрима, по ее вьющимся волосам, как по волнам.

Она была счастлива. Счастлива оттого, что он перестал высмеивать ее. Оттого, что доверился. От признания им ее пользы. Стася ощущала себя принятой. Почему это было так важно, она не знала.