Читать книгу Коварная ложь - Паркер С. Хантингтон - Страница 17

Односложное имя было первым признаком того, что я не должен был доверять Фике.

Его имя напоминало мне об Эмери Уинтроп и ее страсти к непонятным словам, и это должно было стать вторым признаком.

«Фика» в шведском языке – это мгновение, в котором нужно остановиться и проявить благодарность за все хорошее в жизни, что должно было стать третьим признаком.

Для начала, в жизни нет ничего хорошего.

А Фика даже не швед.

Белый, словно «Чудесный хлебец», уроженец Северной Каролины, подражатель Кита Марса, бывший истриджский шериф, уволенный почти двадцать лет назад, примерно тогда, когда я впервые потрогал сиськи.

– Я думаю, тебе следует прекратить этот твой крестовый поход. – Завеса челки скрывала один глаз, пока он не откинул ее в сторону. Он напоминал братьев Джонас до того, как они поняли, что выпрямление волос – для баб. Кожаное кресло скрипнуло под его весом, когда он наклонился вперед и взгромоздил локти на мой рабочий стол, достаточно близко, чтобы я увидел в его глазах собственное отражение. – Это разрушает тебя. В твоих глазах нет света. Я не думал, что это возможно, но каждый раз, когда я тебя вижу, все становится только хуже, Нэш.

Фика похлопал себя по карманам в поисках раковых палочек, которые убивали его легкие. Когда он не нашел сигарет, щелкнул одной из множества резинок, основавших колонию по всей длине его предплечий.

– Я пригласил тебя к себе в четыре часа утра не для того, чтобы услышать твое мнение обо мне. Я нанял тебя работать, – проводя пальцами по стопке стодолларовых купюр передо мной, я наблюдал, как глаза Фики следуют взглядом по бледному, запавшему лицу Бенджамина Франклина. – Я говорю тебе, что делать. Ты получаешь деньги. Так это работает.

Разорвав бандерольную ленту, я поднял купюры и развернул их веером, пальцы коснулись каждой сотенной, а их было много. Мне следовало проявить милосердие, но при упоминании Уинтропов я чувствовал только ярость.

Судмедэксперт признал причиной смерти моего отца сердечный приступ, но он не упомянул о трех работах, которые привели к этому. Если бы они с мамой не потеряли свой дом, работу и сбережения, папа был бы жив, а я бы в каждый свой визит не заставал маму уставившейся затуманенным взглядом на пустой обеденный стол.

Насколько я мог судить, Уинтропы убили Хэнка Прескотта.

Дело закрыто.

Возмездие грядет.

Челюсть Фики дернулась, когда я открыл ящик стола и уронил деньги внутрь, а затем захлопнул его с громким стуком.

Я верил, что власть сильнее милосердия. У людей были потребности, а тот, кто мог удовлетворять их, управлял людьми.

Фика нуждался в деньгах. Второй раз рак ему диагностировали восемнадцать месяцев назад. Рак вытянул жирок с его щек так, что Фика напоминал скорее упыря, чем живого человека. С тех пор, как у него наступила ремиссия, он немного прибавил в весе, как и в долгах по медицинским счетам, суммы которых хватило бы профинансировать государственный переворот в стране третьего мира.

Честно говоря, раньше мне никогда не приходилось давить на деньги. Я совершил несколько не совсем законных поступков, чтобы стать генеральным директором и основателем компании, которую в прошлом году «Форбс» оценил более чем в миллиард долларов, и Фика проделал блестящую работу, заметая мои следы.

То, что я до сих пор не оказался в тюрьме, само по себе было удивительно.

Я просил его сделать кое-что. Он делал. Так это работало.

До сих пор.

– Проглотил бракованную дозу химии? – Я поднял вторую пачку сотенных и надорвал край одной купюры, потому что мог… и это заставило Фику нервничать – практически чудо для того хипповатого чувака, в которого он превратился после того, как победил рак в первый раз. – Ты забыл, как разговаривать на английском? Транзакции требуют обмена, и чтобы ты получил это, – я потряс стопкой банкнот, – ты должен дать мне то, о чем я прошу.

– Слушай, чувак… – Он взглянул на деньги, прежде чем покачать головой. – Я понял. У тебя зуб на Уинтропов, не без причины, но из поисков Гидеона Уинтропа не выйдет ничего хорошего. Поверь мне.

Я никому не доверял, и это была еще одна причина, по которой Гидеон должен был исчезнуть. Я не имел в виду – умереть. Смерть была простым выходом: долгое, затянувшееся страдание доставило бы мне больше удовольствия.

Фильмы вроде «Заложницы» и «Джона Уика» искажали представления масс о мести. Она не свершается за один день. Как всякая стоящая вещь, месть – истинная месть, та, которая должна уничтожить жертву, – занимает время.

Например, космическая гонка, начавшаяся в тысяча девятьсот пятьдесят пятом. «Апполон 11» достиг Луны только в тысяча девятьсот шестьдесят девятом. Потребовалось более четырнадцати лет, чтобы приземлиться на Луне. Четырнадцать лет. Не всякая собака проживет столько.

С другой стороны, свою месть я строил всего жалких четыре года.

– Мне не нужна лекция о морали, Фика. – Его руки тряслись, когда я говорил, но я не пощадил его. – Ты нашел Гидеона.

– Нашел. – Он потеребил нижнюю губу и принялся зачесывать челку парика а-ля братья Джонас, пока тот не съехал слегка набок. – Иногда люди совершают дурные поступки из благородных побуждений.

Аргумент человека, который брал взятки на посту шерифа, чтобы оплатить лечение рака.

Сколько вещественных доказательств он украл? Скольким богатым жителям Истриджа позволил остаться на свободе? Если бы к нему пришел Гидеон, он бы и его преступления смел под ковер?

Расстегнув манжеты, я закатал оба рукава, пока не показалась татуировка на левой руке.

«Искупление».

Моя дерзкая, непримиримая правда.

Фика уже однажды неверно истолковал значение, и я позволил ему сделать это снова, когда его взгляд опустился к слову, а потом вернулся к моему лицу.

– Я не стану тебя обманывать, – начал он, сложив руки церковной колокольней.

– И не надо.

– Я нашел Гидеона Уинтропа. – Фика уронил руку на свои джинсы, мать их, уже лет пятьдесят как потертые, и принялся перебирать растрепанную бахрому на коленях. – Кажется, он счастлив и процветает. Он часто посылает дочери электронные открытки. У него новые друзья, новые соседи и даже новый золотистый ретривер. Все знают о его прошлом, но не чураются его. В благодарность он относится к ним хорошо. Никогда раньше не видел, как он улыбается. Он обрел свой собственный рай, Нэш.

Я хотел сровнять это все с землей.

Уничтожить его дочь.

Украсть его деньги.

Рассорить его с друзьями.

Снести дома его соседей.

Украсть его проклятого золотистого ретривера.

Если все это у него есть, я хотел видеть, как он страдает, когда я отниму это.

– Все это хорошо и прекрасно, но я плачу тебе не за то, чтобы ты дал мне краткое жизнеописание Гидеона. – Я налил каждому из нас по стакану «Боумора» тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года и толкнул один стакан к Фике, зная, что ему хотелось бы выпить, но он не может, спасибо диете, на которую посадил его врач. – Я просил тебя найти его для меня. Где. Он?

Он посмотрел на виски, его рука дернулась, прежде чем он вонзил ее в свое худое бедро.

– Не могу сказать тебе, парень.

В этом году мне исполнится тридцать три, а он все еще видит меня двадцатипятилетним парнем, который явился к нему с дикими обвинениями в адрес Уинтропов.

Невероятно.

– Почему.

Я требовал, не спрашивал.

Слово скользнуло в спертый воздух сквозь стиснутые зубы. Я постучал по столу, привлекая его внимание к пачке сигарет, которую положил с одной лишь целью – нервировать Фику. Я никогда не курил, но соблазнительно было представлять, как он занервничает.

«Вскипел» не характеризовало меня в достаточной мере. Будь я вулканом, я бы извергал лаву, облако пепла размером с луну зависло бы над нами, когда я поджарил бы Фику до хрустящей корочки. Но я удовлетворился лишь тем, что вытащил из стола десять тысяч и бросил деньги в камин с точностью человека, швырявшего все подростковые годы из окон разное дерьмо и выпрыгивавшего за ним следом, когда мужья возвращались домой слишком рано.

В бухте Хейлинг у меня строился отель, в Сингапуре велись переговоры по контракту, а к восходу солнца нужно было уволить четырех поставщиков. Остановка в моем доме в Истридже для встречи с Фикой занимала последнее место в списке моих дел. Мое время было чертовски ценно, чтобы им мог распоряжаться забывший свое место бывший коррумпированный полицейский чиновник в парике а-ля братья Джонас.

Фика кинулся за деньгами, но пламя пожрало их, яркие искры брызнули на нас из-под каминной полки. Он хныкал, пока пачка горела, превращаясь в дым и пепел.

Бессмысленно.

– Мне жаль тебя, парень. – Когда последняя банкнота превратилась в пыль, Фика повернулся ко мне и сел на кожаную оттоманку рядом с огнем, покачивая головой так, словно я – его сын и мое существование разочаровывает его. – Знаешь, что значит «Фика»? Одно из значений – «выпить кофе», но есть и другое. Это образ жизни. Остановись. Выпей кофе. Насладись одиночеством. Насладись компанией. Ты не можешь оценить, что имеешь сейчас, если сосредоточен на том, что потерял в прошлом.

Я встал, оттолкнув кресло ногами и вспомнив четвертую причину, по которой я не должен был доверять Фике. Он ориентировался на моральный компас, искаженный идиотской точкой зрения. Он, в конце концов, относился к тому типу сумасшедших, которые круглый год слушают и распевают рождественские гимны.

– Прежде чем ты процитируешь еще хоть одно наркоманское печенье с предсказанием, скажу, что Хэнк Прескотт – не тот человек, которого можно забыть. – Я открыл дверь кабинета и пристально смотрел на Фику, пока он не понял намек и не ушел без пятидесяти тысяч долларов, которые получил бы, если бы рассказал мне о местоположении Гидеона Уинтропа, как и было обговорено. – Знай свое место.

Хлопнув дверью как раз в тот момент, когда он выходил, чтобы он почувствовал удар по спине, я собрал документы в дипломат для поездки в бухту Хейлинг и обдумывал очевидное. Эмери знала, где живет Гидеон. Гидеон и Вирджиния расстались вскоре после того, как разразился скандал, но Гидеон все еще слал сообщения дочери.

Лишить человека его состояния, достоинства и счастья – форма искусства, и как все формы искусства, она требовала большого терпения и страданий. У меня было терпение, но я не хотел больше страдать.

Эмери Уинтроп, с другой стороны, представляла собой идеальную сопутствующую цель.

Я мог бы сломать ее дух пополам и не почувствовать ни капли вины.

Грех номер один.

Она знала о занятиях своего отца. Я подслушал, как ее родители обсуждали это в ночь, когда Рид едва не попал за решетку.

Рид вернулся домой, Эмери спряталась в своей комнате, а я снова обнаружил себя за тигриной задницей и, прислонившись к Дионису, слушал, как спорят Вирджиния, Гидеон и папаша мелкочленного Эйбла.

– Если Эмери узнает, я брошу тебя, Вирджиния, и отсужу у тебя все, что есть, Картрайт, – тон у него был ровный и действительно угрожающий.

– Я тебя умоляю, – на лице Вирджинии проявились такие эмоции, совершенно не соответствующие ее мнимому образу светской львицы, которые даже ботокс был не в силах скрыть, – о на уже знает. Почему, ты думаешь, я послала ее к этому психологу? Чтобы она не дурила.

Гроссбух, с тех пор как я его украл, покидал мой нагрудный карман лишь раз, и я чувствовал, как его жар обжигал мою грудь. Эмери Уинтроп знала об афере своих родителей, и я… Тем вечером я совершил две ошибки, которые не мог исправить.

Грех номер два.

В тот день, когда Комиссия по ценным бумагам и ФБР нагрянули в поместье Эмери, она, стараясь прикрыть своего отца, привела агентов в коттедж моих родителей и перечислила все наши имена: Бетти, Хэнк, Рид, Нэш. Они стояли перед почтовым ящиком за забором, пялясь в нашу дверь, но я услышал достаточно.

Я нырнул в лабиринт и достал бухгалтерскую книгу, которую спрятал, чтобы какой-нибудь уполномоченный чурбан не нашел ее.

У меня был план, как искупить свои грехи.

У меня был план, как помочь своим родителям, Истриджу, всем.

У меня был план.

Потом умер папа.

И я был виновен в этом так же, как Уинтропы.