Читать книгу Обрывки - Павел Владимирович Гушинец, Павел Гушинец - Страница 5

Учитель всё-таки очень важная профессия. Он во многом формирует будущую личность, развивает основы, которые заложили родители. Или ломает их. И ученик становится тем, кого из него делает учитель. Или наоборот, вопреки ему.

Я, например, писателем стал, скорее, вопреки. Потому что русскую литературу и язык в школе терпеть не мог. Вот биология, география, физкультура – это моё. История – вообще космос. А литература – ужасно скучно. При этом я обожал читать. Всё, что попало, только не писателей из школьной программы. Мучаясь, я читал Толстого, Бунина, Достоевского. Мне было совсем не интересно. Страдания Наташи Ростовой, смерть князя Болконского, самоедство Раскольникова. Я искренне не понимал, кому всё это надо? Чем так велики эти авторы, ведь есть же Берроуз, Роберт Говард, Роберт Асприн, Терри Пратчетт в конце концов.

Я уже рассказывал, как в младших классах в моём дневнике появилась весёлая запись учителя: «Читал на уроке чтения». Именно потому, что мне было неинтересно следить за бурной жизнью условного Филиппка, а на перемене я взял в школьной библиотеке «Остров сокровищ» Стивенсона.

Тенденция продолжилась и в старших классах. Какая Наташа Ростова? Какой Евгений Онегин? У меня на «камчатке» Люк Скайуокер только что узнал, что великий ситх Дарт Вейдер – это его отец Энакин Скайуокер. Вот где драма! Вот где загадка! Вот где экспрессия! Появился бы этот Дарт Вейдер посреди поля Аустерлица, то-то было бы шума!

Наша классная дама, по совместительству преподаватель русского языка и литературы, кривилась каждый раз, когда читала мои диктанты и сочинения. Контрольные тетради возвращались исчёрканные красными чернилами с едва шатающимися от слабости «тройками». Правила русского языка вызубривались от корки до корки, но применить их в жизни у меня никак не получалось. Я увлекался, когда писал. И забывал, в каких случаях «не» с глаголами пишется раздельно, а в каких слитно, какими запятыми выделяется причастный оборот и что одежду надо НАдевать.

Поэтому за сочинения и диктанты я получал свою законную «тройку» и радовался, что не два балла.

Когда в газете напечатали мой первый рассказ, классная дама сказала что-то вроде: «Сначала научился бы грамотно писать, потом сочинял бы». Естественно, это не прибавило любви к русскому языку. Юные писатели в 14 лет считают себя непризнанными гениями и очень плохо относятся к критике. Честно говоря, и сорокалетние тоже.

А в десятом классе произошло неслыханное. Во-первых, в наш класс пришла новая учительница русского. Она была молода, красива и говорила понятным современным языком. А во-вторых, по русской литературе мы начали проходить Булгакова. На первом же уроке нам задали несколько глав из «Мастера и Маргариты». Помню, как взял в библиотеке эту книгу, вечером сел в кресло, борясь с собой, открыл первую страницу, ожидая очередной час борьбы со скучным классическим текстом. И… очнулся часов в двенадцать ночи. Какие две главы, я махом проглотил почти полкниги. Мистика, обнажёнка, рука с трупными пятнами, открывающая форточку, Понтий Пилат в плаще с кровавым подбоем. Коротко выражаясь – я офигел.

Прибежал утром в класс и начал рассказывать приятелям. Те посмотрели на меня, как на идиота. Им было скучно. Несмотря на образ Иешуа, несмотря на грозную фигуру изуродованного Марка Крысобоя.

На уроке литературы я вскинул руку почти в римском приветствии. И выдал всё, что думаю о прочитанном. Учительница улыбнулась. Она поняла, что Булгаков меня не на шутку зацепил.

С тех пор я полюбил русский. Грамотность по-прежнему прихрамывала. Да, буду честен, я и сейчас задумываюсь, как правильно писать – тся или – ться. Но литературу полюбил. И писать полюбил.

Отныне за сочинения я получал отличные оценки за фантазию. На их фоне неизменная «троечка» за грамотность уже казалась не столь жалкой. Новая учительница выслушивала любые, даже самые бредовые идеи и никогда над ними не смеялась.

А ведь это очень важно, когда над твоими идеями не смеются. Что в 14, что в 40 лет.