Читать книгу Проза и фарс - Павел Хицкий - Страница 6

В последний раз Алекс видел Нику, когда она танцевала на скошенном сентябрьском поле. Сосны смотрели на сухую траву, лежащую на коротких зеленых остатках – белые стебли, толстые, как солнечные лучи, провалились на обратную сторону жизни и плыли там на ветру, смешиваясь с безвидными прошлогодними иглами. Ника кружилась, подняв голые руки над головой, полупрозрачная кирпичного цвета блузка оставляла ее невесомой. Было тепло, осень, казалось, еще не началась, в музее под Тулой стоял нежно-зеленый день, каких в сентябре в России не случается вовсе.

Они приехали в Ясную Поляну в субботу, на усадебных дорожках играли свадьбы, белые невесты поддергивали платья над ямами с водой, бирюзовые подружки несли букеты, женихи в галстуках фотографировались на скамейках, у флигелей, на фоне старых разлапистых яблонь, дававших кисловатые яблочки, выродившиеся и похожие на дичку. Алекс запрещал себе чувствовать покой, он стискивал зубы, сжимал кулак в кармане бежевого плаща и старался не забыть, что недоволен, обеспокоен, что нужно достучаться до жены несмотря на деревья и траву, флегматичных лошадей и неспешное движение пропахшего сидром воздуха.

Алекс с утра хотел поговорить с Никой по душам, но не мог выбрать подходящий момент. Ни за завтраком, когда жена посмотрела на его обезжиренные плечи, хмыкнула, и ее широкие глаза сами собой закрылись, как в дождь безотчетно запахивают пальто. Ни в пробке на Варшавском шоссе, в которой она спала, откинувшись на заднем сиденье и сжав в грубых руках бумажный стаканчик с кофе. Ни на подъезде к Туле, когда из-за поворота выскочил зелено-голубой пикап с ребенком на заднем сиденье и подрезал тойоту Алекса, а Ника захлопала в ладоши и сказала:

– Смотриии, какая машина бирюзовая!

Алекс не мог поговорить с Никой по душам уже несколько лет. Ему казалось, что они не обсуждали всерьез ничего и никогда. Они несли легкую чушь в день знакомства – в людном дворе на Пушкинской, где пили фруктовое пиво и черничные настойки, тени под фонарями утраивали фигуры, а Ника сидела с бокалом вина и отрешенно смотрела на толпу. Алекс подошел к ней, сел рядом на лавку и спросил – как будто сам у себя – похоже ли белое вино на лицо Пьеро. Ника ответила, что нет, оно слаадкое, обернулась – и Алекс окаменел. Ему показалось, что перед ним призрачная девушка, находящаяся вне времени, и внутри у нее переворачивается синий дым в свете фонарей; и одновременно он видел самого эротичного человека в жизни.

Оба торжественно молчали, когда шли в загс на Таганке – без друзей и свидетелей. Брак казался Алексу удачной шуткой, как если бы он на слабо ввязался в историю – залез на крышу по пожарной лестнице или вытащил из чужого кармана кошелек – и оставалось только досмотреть, чем кончится. Три года назад, точно: был июль, паряще-теплый, невесомые дожди срывались на землю и исчезали без следа, сытая ворона у загса смешно каркала и перебегала от дерева к дереву, как собака. Алекс и Ника шли по шумной улице почти боком, обнявшись и не отходя друг от друга ни на светофорах, ни у банкомата, в котором нужно было заплатить пошлину, а карточку заело и пришлось вызывать работников банка, чтобы ее вытащить. Ни загса, ни поцелуя Алекс не помнил, но белое золотое кольцо, как и Ника, носил всегда, даже спал в нем в гостиницах во время идиотских тренингов и конференций.

Они коммуницировали в пустоту часто, даже слишком. Алекс звонил Нике дважды в день – сначала из командировок, рыжая медь, серый алюминий, потом, когда его назначили главой департамента, между годовыми отчетами и совещаниями о реструктуризации, после переговоров с морщинистым замгубернатора и перед leg day в финес-клубе в Сити. Он целовал Нику вдоль невидимых телефонных волн, рассказывал о провалившемся в водопроводный люк директоре и прокисшей каше в корпоративной столовой – и передавал бесконечные приветы, и заказывал букеты с доставкой, которые Ника никогда не забирала; они оставались у двери в их съемную трехкомнатную на Басманной, пока вечером он не заносил их и не ставил рядом с огромной сине-зеленой кроватью, у дубовой спинки, лак на которой покрылся мелкими трещинами от старости.

Близость и любовь, которые Алекс показывал каждый день, выглядели ненужной вежливостью. И Алекс беспокоился – да, наверное, это можно назвать словом «беспокоился». Не из-за того, что Ника замкнута и холодна – она с самого начала, с первого вечера, когда он привел ее в родительскую квартиру на Пресне и угощал шоколадным ликером, выглядела отстраненной и непонятной; как неподвижная точка, вокруг которой разворачивается забота, кружится фруктовый ветер из слов, подарков и предложений, а она остается на месте и только иногда, чуть откинув голову назад, улыбается. Когда Ника под утро ушла, он звонил ей три дня, прежде чем она согласилась встретиться еще раз.

Ника была нелюдима, она несколько раз ездила с Алексом вместе в отпуск – к Мертвому морю и на далекие острова, где не знают ни слова по-английски, но никогда не ходила с ним вместе в гости и не встречалась с его друзьями. Алекс не был уверен, что успел познакомить ее хоть с кем-то.

– Я не помню, как выглядит твоя жена, – сказал ему приятель Армен в корпоративной столовой пару лет назад. Армен явно танцевал всю ночь, под его черными глазами набухали мешки, холодное пюре в молочных прожилках наматывалось на его вилку, как хлипкая паутина.

– Но ты же видел ее?

– Да, наверное, на какой-то вечеринке. Только не помню, на какой.

Армен посмотрел на Алекса сочувственно и делано вздохнул, Алекс развел руками и вяло проткнул сухую рыбную котлету. Другие коллеги, особенно офисные девушки, тоже смотрели на него с жалостью – но молчали.

Ника отказалась знакомиться с родителями Алекса; наотрез, когда он попросил об этом, она закрыла голову руками, а потом плеснула в него кофе из новой зеленой термокружки, подарка Алекса на восьмое марта. Теплый кофе стекал по густым бровям и дорогой трехдневной щетине, как ласковое прикосновение Никиных пальцев.

– Какая жена? Нет у тебя никакой жены, – сказала ему мать, поглаживая идеальные ногти, когда он в очередной раз пришел в квартиру на Пресне и стал рассказывать, что вот они с Никой сняли новое жилье, трешку, и теперь будут окончательно счастливы.

– Ну если так, то у меня и матери нет, – ответил Алекс.

Он встал из-за стола и вышел к лифту, хлопнув черной кожаной дверью. Алекс не разговаривал с матерью месяц, они помирились только благодаря отцу. Умер дядя Алексей, нужно было вместе прийти на похороны, и отец, практикующий адвокат, уговорил Алекса ввести принцип don’t ask don’t tell: ни слова о Нике, пока он встречается с родителями. Когда Ника узнала, что ей не придется иметь дело с отцом и матерью Алекса, она обняла его, уткнулась в шею и задышала нежно и мелко-мелко, как оказавшийся в безопасности зверек.

С нелюдимостью жены Алекс почти смирился. Но с Никой – несмотря на то, что он соглашался с ней всегда и во всем, – происходило что-то нездоровое. Она перестала есть мясо и начала просыпаться ровно в пять утра. Ее худоба усиливалась и стала бы совсем угрожающей, если бы не крепкие ноги – Ника любила ходить пешком – и с детства сохранившаяся атлетичность. На тонкой, как ветка, руке мерцал крепкий бицепс, но он выглядел случайным – кубистская деталь в реалистическом пейзаже. Ника не была низенькой, она доходила длинному Алексу до плеча, но стала выглядеть почти карликом; ему казалось, что он может обхватить ее руками вдоль, от коротких светлых волос до по-мужски больших желтых пяток.

Ника любила неподвижно сидеть и смотреть в никуда – скорее, она просто прислушивалась к себе или вдыхала запахи, но Алексу казалось, что она о чем-то постоянно думает. О чем-то неразрешенном, о невесомых материях и нездешних цветочных зарослях, о – как ностальгически говорила пиар-директор Лана с работы Алекса – Niemandsrose. Алекс не понимал до конца, что это выражение значит. Ника пила кофе четыре раза в день, по две огромные чашки подряд, и глядя, как она пересыпает кофейную гущу на на зеленое фарфоровое блюдо – Ника называла ее «скраб», Алекс ловил себя на том, что жена все время кажется спящей. Она спит, когда ходит, говорит с ним, даже когда сыто, в беспричинном блаженстве, улыбается. Речь Ники стала медленной и тягучей, осенний мед:

– Я пойдууу погуляяю, – говорила она.

– Куда?

– С подрууугами.

На это нечего было ответить. Ника уходила часто и надолго, Алекс не знал, где она. Ее подруг он тоже никогда не видел, хотя и помнил по рассказам, что их две. Больше Ника не вынесла бы. Одна – высокая блондинка, которую нужно сопровождать домой, когда напивается, другая – черноволосая, любит стрелять в тире на Тимирязевской. Еще Ника ходила на работу, но Алекс не имел понятия, что жена там делает. Она говорила, что в конструкторском бюро на зеленой ветке кругом секреты и тайны, о которых мешает рассказать допуск, а Алекс удивлялся, что на свете еще существуют конструкторские бюро. Кажется, Ника делала самолеты – она любила их и носила на блузке купленный в Измайлово значок с бипланом 30-х.

Алекс заметил, что Ника берет с собой на работу бумажные книги – все больше российские из XIX века. Ребенком Алекс не по своей воле читал, до того как пойти в цветмет и стать руководителем департамента, он учился на социолога, так что в целом Вронского от Левина отличал – но книжными идеями не заморачивался. Гоголь пугал, Толстой казался варварской чепухой. А Ника находила в них нечто важное, по утрам она брала толстые тома и нежно складывала их в маленькую – очень тяжелую – коричневую сумку. Алекс один раз попытался шутливо выяснить, на что Нике книги, но ответа не получил:

– Ника, ты же блондинка, зачем тебе романы?

– Я не блондиинка. У меня руусые.

В медленном отбытии Ники из плотского мира был один плюс. Она все больше походила на мальчика, и Алексу это, как ни странно, нравилось: короткая стрижка, почти невесомая грудь. Когда Ника сидела за столом в короткой майке, ему казалось, что она самый красивый человек в мире, лучше Кары Делевинь и Джиджи Хадид, и при этом в ней есть что-то нездешнее, ангельское.

Только Ника не любила в себе мальчишеское:

– Я вчераа выходиила из туалета и столкнуулась с еще нестарой даамой. Она встаала вплотную ко мнее, посмотреела прямо на меня и сказаала: а разве маальчики теперь ходят в жеенский? Мне стало оочень неприяятно.

Брак Ники и Алекса окончательно рассохся за год до Ясной Поляны. Причиной стала настойчивость Алекса: вопреки обыкновению, он захотел пойти с женой на новогодний корпоратив. Алекс готовился несколько дней, репетировал речь и мысленно извинялся перед Никой за то, что больше не терпит ее уединения. Он не вполне понимал, почему корпоратив важен; видимо, слишком привык чувствовать себя по жизни победителем. Алексу было смертельно неуютно в роли мужа, который ничего не может поделать с возрастающей призрачностью жены – достаточно неуютно, чтобы, осознавая, что он делает отчаянный и вредный жест, решиться.

– Ника, меня очень просят прийти на Новый год с тобой. Всех просят быть с женами. Если ты не пойдешь, это скажется на моей работе, понимаешь? – спросил он утром, когда они пили кофе. Сквозь стеклянный стол виднелись край белой майки и худые колени, чуть сероватые – лучшие колени на свете, Алексу хотелось обнять их прямо здесь и сейчас.

Ника не ответила. Алекс повторил просьбу как мантру, раз десять на разные лады, просил прощения, говорил, что муж и жена не могут не иметь общих знакомых, обещал, что больше не попросит ни о чем вообще никогда. Он вставал и садился, запахивал халат, ходил вокруг стола, вжимал стриженную голову в плечи и расставлял большие ладони, белое кольцо на пальце блестело, отражаясь в алюминиевом чайнике. Ника молчала, держала двумя руками чашку с кофе и смотрела в нее, в колодец. «Боже, я люблю ее», – думал Алекс. Наконец ему показалось, что Ника слегка кивнула.

– То есть ты пойдешь?

– Я постарааюсь. Очень постарааюсь, – сказала Ника, медленно поставила чашку на стол и обняла себя худыми руками за плечи. Ее глаза стали совсем большими, и Алексу показалось, что за два года они изменили цвет. Из желтых зрачки стали серыми, зелено-серыми.

Алекс прыгнул и обнял Нику, острые локти вдавились в его полуголую грудь, он был счастлив.

В день корпоратива Алекс распаковал новые духи, долго тер пальто клейкой бумагой и впервые за год решил послушать в тойоте аудиокнигу. Они купили ее вместе, Ника сказала, что как раз недавно читала, и потрясена, и не может до конца понять, зачем написана такая книга, хотя и очень пытается.