Читать книгу Антиваксеры, или День вакцинации - Павел Концевой - Страница 9

(вторник, 22:00, четверо суток до Дня вакцинации)

В полумраке огромного, обшитого деревом кабинета главного редактора Зари коммунизма было тихо. Тишину нарушал лишь очередной кандидат в члены литературного кружка, волнуясь и постоянно сверяясь с бумажкой, декламирующий свои выстраданные вирши перед строгим судом жюри. И даже не всего жюри, довольно благосклонно относящегося к творчеству доморощенных поэтов, а его председателя – редактора газеты Льва Абрамовича Рубинштейна.

Сам Лев Абрамович был профессиональным столичным литератором, которого непредсказуемая судьба закрутила после одного темного и никому не интересного происшествия, а потом пережевала и выплюнула на должности простого редактора провинциальной газеты. Вопреки опасениям местных журналистов, Лев Абрамович воспринял неожиданный удар (а может и подарок) судьбы с пониманием, своим столичным происхождением никогда не кичился, а просто занимался делом, спокойно и профессионально. Специалистом он был классным, очень быстро и легко влился в новый коллектив, поэтому через пару месяцев никто в редакции и не вспоминал о былых предубеждениях.

Именно Льву Абрамовичу пришла в голову идея создать при газете литературный кружок, куда можно привлечь начинающих, непрофессиональных поэтов, огранить их талант и явить миру, ну или хотя-бы читателям Зари. Он пошел со своим предложением к главному редактору, ожидаемо получил полную поддержку и начал действовать.

Через несколько дней на четвертой полосе Зари коммунизма появилось объявление о наборе самодеятельных авторов в литературный кружок, а также была назначена дата прослушивания кандидатов, из которых Лев Абрамович и намеревался выбрать костяк своего нового творческого объединения.

Вопреки самым смелым ожиданиям, реальное количество доморощенных поэтов, желающих вступить в кружок, оказалось огромным. Никому не известные бухгалтеры Пушкины и токари Лермонтовы из провинциального Шахтинска вдруг наперебой захотели явить свой гений миру и атаковали как Зарю коммунизма в целом, так и Рубинштейна в частности. Прослушивание кандидатов пришлось проводить в течении нескольких дней, столько много возникло желающих.

К сожалению, подавляющее большинство слесарей и инженеров, мнящих себя поэтами, таковыми и близко не являлись. Лев Абрамович, будучи, как уже было сказано, профессиональным литератором, с первого же четверостишия претендента моментально понимал, что брать тому в руки перо и бумагу категорически противопоказано. И на третий день прослушивания он озверел. За два дня, среди утопившего Льва Абрамовича моря поэтов, он с трудом выбрал лишь трех-четырех человек, которым в столице сразу бы дал отворот, но здесь, в глухой провинции, от безысходности, решил с ними позаниматься.

И вот, в полумрак огромного, обшитого деревом кабинета вышел очередной кандидат в члены литературного кружка. Здесь, наверное, надо пояснить, почему главный редактор именно свое рабочее место отдал на откуп Льву Абрамовичу и компании, а не отправил всех присутствующих в зал заседаний. Однако причина этому была в то время всем хорошо понятна – под предлогом занятости кабинета и невозможности выполнять свои прямые обязанности, Главный мог спокойно выпить пива в городском парке, то ли имени Чехова, то ли имени Горького, расположенном рядом со зданием редакции.

Итак, очередной кандидат вышел в свет, и в гулкой тишине полились волшебные строки:

– В моей душе бумаги пустота!

В моей руке чернила расплескались!

Но как мне выразить дыханье молотка?

И как мне показать станка усталость?!!!

Тут Лев Абрамович не выдержал.

– Голубчик, простите, что я Вас перебил, – сказал он, – но почему Вы решили, что стихи про дыханье молотка будут людям интересны?

Кандидат сбился на полуслове и растерянно посмотрел на Рубинштейна.

– Представьтесь, пожалуйста, – попросил Лев Абрамович обманчиво ласковым голосом.

– Я Лопатин Алексей Романович, мне двадцать восемь лет, работаю на механическом заводе слесарем пятого разряда, – отвечал кандидат.

– Слесарь Вы, наверное, неплохой, – Рубинштейн ободряюще улыбнулся, – а вот стихи Ваши, Алексей Романович, не очень… Еще раз спрошу – почему Вы решили, что они будут людям интересны и их непременно следует показать миру? Чтобы поведать всем о скрытом от руководства завода живом молотке? Или оповестить всю страну о не выспавшемся станке?

Кандидат совсем растерялся, покраснел, что-то тихо промычал, но ничего членораздельного сказать не смог. А Лев Абрамович лишь начал набирать обороты.

– Я совершенно не подвергаю сомнению Вашу квалификацию, уважаемый Алексей Романович! – возбужденно заговорил он, – вы, наверное, прекрасный слесарь! Пятый разряд кому попало не дадут! Ну так идите, возьмите в руки молоток и постучите им со всей дури по этому Вашему уставшему станку, только не сломайте пожалуйста! Ни станок, ни молоток! А то вдруг молоток перестанет дышать, придется вызывать ему скорую помощь, делать искусственное дыхание, к Склифософскому с сиренами везти!

Лев Абрамович уже кричал.

– Вы знаете, как тяжело оживлять молотки, дорогой мой Алексей Романович? Наша советская медицина до сих пор этого не умеет!!! Вся надежда на Ваш поэтический дар!!! На то, что молоток услышит Ваши стихи и оживет! Но правда потом он, конечно, пойдет и утопится с горя, чтоб Ваших виршей больше никогда не слышать! Молотку это не сложно, скажу Вам по секрету, он железный – бульк, и утонул! А производство по Вашей вине потеряет ценный и нужный инструмент!!! Да и станок так и не выспится, весь в переживаниях о молотке!

Лев Абрамович отпил воды из стакана, немного отдышался и продолжил уже спокойным, дружелюбным тоном.

– Алексей Романович, дружище, пожалуйста, никогда больше не пишите стихов. Ваши вирши дерьмо, а Вы – отличный слесарь, но дерьмовый поэт. Пишите лучше инструкции к молотку… Следующий!