Читать книгу Берег мой ласковый - Павел Кренёв - Страница 4

«Какая же это большая несправедливость: о тачанке красноармейской песня сложена, о винтовке сложена, о пулемете «Максим» есть песня, о сабле не одна песня имеется, о боевом коне, считай, добрая сотня песен поется, а где, товарищи дорогие, песня о вернейшем друге солдата – о боевой солдатской саперной лопате? Безобразие форменное!

В самом деле, куда в красноармейской жизни без лопаты? Любую ямку для всякой нужды поди-ко выкопай руками. Сотрешь пальчики! Убитого товарища в землю-матушку закопать надо? Как без этого! Опять же, в бою врагу башку проломить необходимо? И такое бывает… Ею можно и дрова колоть, и яичницу на ней жарить, когда яйца имеются…

А уж об окопе и речи нету. Окоп для пулеметчика – это первейшее дело для укрытия и пулемета, и бойца.

Такое дело получается: нет лопаты – нет и окопа. Выходит, что без лопаты все красноармейцы лежали бы на земляной поверхности, не укрывшись. А это означает, что враг легко бы истреблял их, не спрятавшихся в окопной глубине. Да, лопата – важнейший инструмент…»

Так размышлял рядовой Батагов, строя окоп для своего пулемета. Он ковырял саперной лопатой землю, потел и делал свою работу старательно, настойчиво и умело. Так работают люди опытные, хорошо понимающие толк в своем занятии.

А как копает землю его лопата! Втыкается в грунт, будто острый ножик входит в сливочное масло. Не зря он холит ее и лелеет не хуже пулемета системы «Максим», закрепленного за ним. Все время лопатка наточена, выскоблена, даже смазана ружейным маслом.

«Ну вот, я встречу какого композитора или же там поэта какого и скажу им:

– Зря это вы, товарищи дорогие, лопату нашу солдатскую стороной обходите. Это ведь такое же боевое оружие, как и винтовка. Вы уж, пожалуйста, поправьте это дело. Составьте о ней песню, а я первый петь ее начну, хоть и петь-то совсем не умею. Все и подхватят…»

Рядовой Силантий Батагов готовил свою боевую позицию. Он выбрал ее на пригорке, еще не просохшем от талой воды. Грунт был относительно легкий с примесью влажной глины, с мелкой прореженной галькой, с нетолстыми кореньями кустов ивняка, можжевельника и лесных ягод. Окоп изготавливался споро.

Тем более что сам Силантий был старым солдатом и таких вот пулеметных окопов изготовил бессчетное количество. Еще в Первой конармии Семена Михайловича Буденного. Там он воевал ротным пулеметчиком. А уж потом, ближе к концу войны, за природную крестьянскую сметливость, стойкость в бою и меткость в стрельбе переведен был в дивизионную разведку и, считай, весь двадцать первый год приписан к казачьему эскадрону, бывшему пластунскому. Там выделялся своей неуемной лихостью: на легкой тачанке врывался в казачьи станицы, или в махновскую вольницу, или в боевые порядки белых, во все, что в Красной армии называлось контрреволюционной сволочью, и строчил из своего пулемета, строчил, строчил…

И не было случая, чтобы в погоню за его тачанкой не устремлялись конники, жаждущие расправы над этим наглым и зловредным красным пулеметчиком. И всегда он уводил погоню под встречный кинжальный огонь сидевших в засаде красноармейцев, под быстрый рейд разведчиков, имевших задачу захватить пленных, допросить языков.

За Гражданскую получил красноармеец Батагов грамоту на гербовой бумаге с печатью и боевое оружие – казачью шашку с позолоченной рукояткой от самого Семена Буденного. На лезвии у той шашки выгравирована была надпись: «Красноармейцу Батагову, храброму защитнику рабоче-крестьянской власти от командарма-один Буденного».

Шашка эта висит теперь в Ленинской комнате начальной школы, которую закончил Силантий в давние-давние годы, и ее дают подержать в руках ребятам, вступающим в пионеры и октябрята…

И раньше, и теперь Батагов делал пулеметный окоп не как положено в боевых инструкциях, а по-своему.

Сначала он вырубал лопатой углубление в грунте на ширину пулемета в виде плотно утрамбованной полки. На этой полке пулемет и устанавливался. Силантий внимательно следил за тем, чтобы с боков пулемет был едва-едва виден, чтобы только была щель для бокового обзора. Силантий предусматривал всегда еще одну хитрость. На случай особо плотного огня, артналета или бомбежки он выкапывал еще одну «полку», которая располагалась ниже и скрывала под землю весь пулемет. И он сам, и его оружие, таким образом, прятались надежно на момент наиболее тяжелых обстрелов.

Вот поэтому Батагов, будучи пулеметчиком, по которому в первую очередь бьют все снайперы противника, пулеметы и минометы, а также и артиллерия, пройдя множество боев, до сих пор оставался жив. Поэтому он не жалел ни времени, ни сил на изготовление надежного окопа.

– Батагов, ты чего тут строишь, подземный бункер?

Силантия окликнул стоящий рядом младший сержант Алешка Ждан, хороший парнишка из города Онеги, командир его отделения. Он с превеликим интересом разглядывал и Батагова, и строящийся окоп, и было видно, что в самом деле сильно удивлен.

Кого другого рядовой Батагов вдругоразье послал бы подальше или вообще не стал бы разговаривать, но тут нельзя – все же какой-никакой командир, хоть и сопляк совсем. Силантий сел на земляной выступ в строящемся окопе, молча, медленно достал из галифе вышитый женой кисет, из нагрудного кармана вытащил оторванный от газеты обрывок, небрежным, но выверенным движением вытряхнул на него из кисета щепоть махорки, указательным пальцем ровным слоем растормошил его по краю газетного огрызка. Затем так же медленно и сосредоточенно скрутил цигарку, выпятил во всю ширину край языка, облизал краешек бумаги, склеил его с цигаркой, чиркнул спичкой, медленно поднес огонек к кончику цигарки. Плавными потяжками раскурил. Вынул цигарку изо рта, внимательно оглядел, как раскурилась она, как раздымилась.

И тогда сказал:

– Ты, сержант, желаешь, наверно, чтобы меня первая же пуля убила? Чтобы я, старый солдат, боевую задачу свою не выполнил?

И выпустил из груди большой клуб белого дыма.

Конечно, при другой ситуации, когда находились бы рядом другие бойцы, разве стал бы гвардии рядовой Батагов величать гвардии младшего сержанта Ждана на «ты»? Нет, конечно.

Но сейчас они были одни. А, кроме того, Силантий был старше этого сержанта в два раза с хвостиком. Ему сорок один год, а тому всего-то девятнадцать с мелкой прибавкой. Но младший сержант и не кочевряжился. Он и сам понимал всю разницу. И потом наслышан был о геройском прошлом Батагова. Ему такие подвиги и не снились.

– Ты, сержант, лучше обрисуй мне как следует боевую задачу. А то ни комбат, ни ротный, ни даже наш взводный Ишутин толком ничего не объяснили. Меня с моим вторым номером выбросили здесь, на развилке, а я до сих пор не знаю, с кем буду воевать, с какими такими силами, чего и откуда мне ждать? Как прыщ на голой заднице. Может, танки на меня попрут, а я тут сижу с пулеметиком. Очень они меня испугаются. В самый раз мне бронетехнику громить из калибра семь шестьдесят два.

Младший сержант стоял под старой ольхой, раскидавшей весеннюю свою красу густо и вольготно. И на плече мальчишки лежала ветвь пушистых сережек и украшала его новенькие эмблемы. Старая ольха, как старая женщина, вспомнив свою давнюю юность, нежно прикасалась к молодой мужской красоте.

Яркие лучи весеннего солнца, отраженные от перемешанных с талым снегом луж, от свежей зелени, от облаков, били Ждану в лицо, в глаза, в веснушки. Он щурился, отворачивался, но ему необходимо было провести инструктаж с пулеметчиком Батаговым, своим подчиненным, и тогда, чтобы прекратить поток слепящего в глаза света, он напялил на лоб командирскую фуражку, и его голубые глаза выпрыгивали теперь из-под упавшего на них козырька.

– Вот, товарищ Батагов, я и послан командованием разъяснить вам складывающуюся обстановку.

«Командование – это наверняка означает командира их взвода лейтенанта Ишутина. Серьезное командование, – подумал Батагов, – стратегическое».

– Наша вторая рота шестнадцатого батальона шестьдесят восьмого полка двадцать третьей стрелковой дивизии действует по левому флангу наступательной операции вдоль дороги Лоухи – Кестеньга. В результате активных наступательных действий нашей роте удалось выдвинуться от точки начала наступления и вклиниться в расположение противника на расстояние пяти с половиной километров. Боевые порядки роты располагаются отсюда примерно в тысяче ста метрах.

Младший сержант поднял руку вверх и бросил ее в направлении вдоль дороги, туда, где залегла рота. Он стоял на земле твердо, широко расставив ноги, и держал в руках командирский планшет. Он читал карту, на которой были нанесены красные (наши) и синие (противника) стрелы. И докладывал боевую обстановку четко и грамотно, словно на экзамене в сержантской школе, которую закончил совсем недавно.

«Тебе бы полком командовать, сержант, – подумал о нем Батагов, впрочем, вполне уважительно. – Пожалуй, из этого сержантика в самом деле может вырасти хороший офицер».

Конечно же, улавливал Батагов, в этом докладе большой процент бахвальства. Наступательный успех и их роты, и всех идущих вперед порядков шестьдесят восьмого полка получался не из доблестного умения воевать – того-то было явно маловато, а из малопонятной инертности противостоящих полку финских частей. С незначительным сопротивлением они отходили эти самые пять с лишним километров. Но сейчас, похоже, остановили отход, ощетинились, плотно закрепились на скалистой возвышенности, пересекающей линию наступления, и встретили роту плотным огнем. Это ясно проглядывалось на карте, которую Силантий тоже внимательно рассмотрел.

– Противник, понеся большие потери, окопался по всей линии нашего наступления, укрылся на скалистой местности, – складно рапортовал младший сержант Ждан. – Конечно, мы его сломим, но временно мы остановились, нужна небольшая перегруппировка сил.

Батагов и сам давно уже понял, что никакого наступления больше нет. Там, куда ушли его однополчане, стояла относительная тишина, лишь изредка прерываемая винтовочными хлопками да короткими автоматными очередями.

– Ладно, – сказал Батагов, – чего ради ты ко мне-то прибежал, сержант? Война-то там, у вас, а у меня, как видишь, тихо все.

– Ваш пулеметный расчет занимает особо важную, стратегическую позицию. Он выставлен, как вы сами это видите, почти на перекрестке шоссе и грунтовой проселочной дороги, идущей из территории, занятой противником. Для нашей роты, выдвинувшейся вперед, это очень уязвимый участок. С этой грунтовки в наш тыл может прорваться и живая вражеская сила и даже бронетехника противника…

– Послушай, Ждан! – вспылил пулеметчик Батагов. – Я и сам давно все это понял. Но уж если вы там такие великие стратеги, скажи тогда, как же вы меня, своего бойца, оставили одного со вторым номером – молокососом и с пулеметиком воевать против танков? Тебя не учили разве, что пулемет системы Максим не пробивает танковую броню? Где пушки, где противотанковые ружья и гранаты, где подкрепление? А если финны и в самом деле сюда пойдут? Ты прибежишь спасать меня, сержант?

Ждан захлопнул планшет, просунул в металлическую дужку кожаный хлястик и снял с плеча солдатский вещевой мешок.

– Ну ладно, ладно, Силантий Егорович, – сказал он примирительным тоном, – не надо считать себя брошенным бойцом. Командование о вас заботится и помнит о вас.

Он поставил увесистый «сидор» между ног, опростал лямки, засунул руку в чрево мешка и достал одну за другой две тяжелые противотанковые гранаты.

– Это оружие надежно защитит ваш пулеметный расчет от возможного нападения броневой техники противника, – сказал он назидательным тоном и положил гранаты на край строящегося окопа. Помолчал, потом добавил: – Извините, но у нас у самих в целой роте только одна пушка сорок пятого калибра и совсем немного гранат. И мы тоже ждем танковой атаки противника.

Потом младший сержант поправил фуражку, выпрямился и добавил уверенно и твердо:

– Но мы знаем, что вот-вот должно быть подкрепление. Из полкового резерва. Так что ничего, продержимся.

Он улыбнулся:

– Где наша не пропадала! Продержимся!

И ушел быстрым шагом в расположение роты.