Читать книгу Имя Кати - Павел Николаевич Губарев - Страница 7

Вчера вечером Анна написала пост, а сегодня утром увидела комментарий от Лёвы. Как всегда, в стихах. Она знала, что хотя Лёва читал каждую её запись, комментарии он оставлял только когда ответ складывался в стихи, будто проза была недостаточно хороша, чтобы обращаться ею к Анне.

Её пост был таким:

«За окном уже минут сорок чем-то орудуют – звук, будто раскалывают лёд – как бывает зимними утрами. Подглядеть, что там происходит, нет никакой возможности, темно – глаз выколи. Сижу, работаю и маюсь – одна мысль свербит – всё, зима! Наступила на два месяца раньше, дрянь такая. Никаких больше ассоциаций с этим звуком. Вообще. Настолько похож на тот, зимний. Вот блин. Листья жёлтые, а у меня на Можайке уже лёд…»

Под текстом поста сегодня утром появился двойной столбик стихотворения:

Зима накинулась утайкой

Не ожидая свой черёд

Обледенелая Можайка

Скрипуче стряхивает лёд

Размерно-монотонным звуком

Разрезан местный полумрак

Здесь так темно, что злейший враг

Смог оказаться лучшим другом

Она живёт всё так же с ним

Ночным неясным постояльцем

Привязан безымянным пальцем

К ней этот вечный аноним

И улетают птицы стайкой

И стук, звенящий нотой «ми»

Забудем, Анна, не грусти

Давай же следом полетим

Над млечной, зимнею Можайкой

Она прокручивала текст и улыбалась: Анне нравилось, что у неё есть Лёва. Иногда казалось, что она пишет в соцсети только для него. По-старомодному и по-книжному – текстом. Никаких видео, фотографий и 3D, только буквы. Он отвечал тоже только словами и только рифмованными. Лёва с ней уже давно. Больше, чем друг, но меньше, чем…

Психотерапевт откашлялся, давая понять, что готов слушать Анну. Она оторвала взгляд от экрана, свернула планшет, убрала в сумочку и начала говорить. Сперва неловко. Губы почему-то пересохли, а язык с трудом слушался.

– Сегодня утром ехала в спортзал и упала. На дороге был лёд, а я ехала довольно быстро, и нужно было повернуть. Колёса заскользили и велосипед грохнулся на бок. Я приземлилась на колено, потом на голень и затормозила левой ладонью.

Анна с шумом втянула воздух сквозь зубы.

– К счастью на руках были перчатки, а вот колено до крови разодрала. Голень, наверное, посинеет ночью. Но сильнее всего болит эго.

Я шмякнулась с громким звоном. Куча людей остановились спросить, как  я. Я быстренько вскочила и подняла велик. Женщина одна спросила: «У вас всё хорошо? Точно?». А я им помахала, села на велик и уехала.

Потом на работе рассказала об этом Ирочке, та посмеялась и заявила, что Анна такая Анна: держит невозмутимый вид, хотя понятно же, что ей больно и ещё как.

И вообще – так себя чаще ведут мужчины.

Вроде бы всё верно, но я не уверена. Ведь… разве не все мы так себя ведём? Если что стряслось, то первый инстинкт – посмеяться погромче. Ведь если смеяться достаточно громко, боль уйдёт.

Анна облизала губы и заговорила уверенней, быстрее.

– А ещё все знают, что когда упал – боль приходит не сразу. Ещё кипит адреналин, мышцы ещё разогреты… Поэтому я доехала до спортзала, вскочила на беговую дорожку и бежала изо всех сил минут десять, пока браслет не заверещал, что у меня слишком высокий пульс.

Будто я хотела убежать от боли. А может, от стыда. Мне и вправду стало получше.

А может, я всего лишь отсрочила наступление первой настоящей волны боли.

Вот и жизнь у меня так сложилась. Когда я была ещё подростком, у меня случилась травма. Вот я побежала. Бежала и бежала как сумасшедшая. Строила карьеру. Но боль таки догнала, схватила меня.

Такая вот аналогия. А может, не ради аналогии я это всё рассказываю. Может, я изложила этот опыт в виде истории, чтобы… ну, чтобы всё это прозвучало не так глупо.

Анна сделала паузу. Психотерапевт слушал внимательно, не перебивая.

– Что-то ещё? – вежливо спросил он.

– Да, знаете. Сегодня я наорала на… Ну не то, чтобы наорала. Нагрубила этим…

Психотерапевт любезно протянул ей пластиковый стаканчик с водой. Анна отпила. Вода была безвкусная, бутилированная. Как у них в офисе. Что ж, это тоже офис. А для терапевта этот разговор – работа. Странно, что её проблемы, её психика – для кого-то повседневный труд. Наверняка у терапевта есть алгоритмы. Он пишет отчёты. Может, даже рисует диаграммы. Может, у него в голове сейчас строится схема лечения. Схема Анны.

Анна прочистила горло и продолжила:

– Я работаю в инвестиционной компании. Я не самая важная шишка, но… шишка. Поэтому ко мне то и дело лезут. Я уже иногда боюсь дверь в коридор открывать. Это как дверцей холодильника хлопнуть, и чтобы кот не прибежал. Пару раз даже в туалете ко мне подходили.

И я стараюсь им не грубить. Даже киборгам. Не люблю киборгов. Но стараюсь держаться. В конце концов, они не на мороженое денег клянчат, а для дела. Пусть и для какой-то ерунды вроде говорящего тостера. Больше инноваций богу инноваций! Ладно, чёрт с вами, давайте спустим деньги в унитаз, но по крайней мере это будет умный говорящий унитаз…

Когда выхожу в коридор, уже краем глаза замечаю людей, которые пришли меня окучивать. Обычно это молодая худощавая фигура, напряжённая. Если киборг, то обязательно почему-то сутулая.

Я стараюсь их отшивать максимально вежливо. Если не начинают манипулировать. Терпеть не могу такое. Вот и сегодня начали давить на жалость: «Вы обещали рассмотреть. Мы ждали и надеялись надеялись надеялись ждали надеялись ждали. Мы в вас очень верили». Будто отговаривают усыплять больную собаку.

– Вас это задевает? – спросил терапевт. – Почему?

– Потому что… – Анна запнулась. – Может, у меня просто колено саднило, вот я и сорвалась. А может, я всю эту историю про велосипед вам рассказала, только чтобы объяснить своё раздражение именно болью в колене. Хотя болит сильнее всего не колено, а душа. А может, я всю эту историю рассказала самой себе, чтобы у меня появилось объяснение. Кажется, я научилась врать себе, вот что.

Анна встала с кресла, подошла к зеркалу и вгляделась в отражение. Наверное, другие люди могут посмотреть себе в глаза и перестать себя обманывать, но у Анны с этим были сложности, о которых никому нельзя рассказывать.

– Это называется рационализация, – сказал терапевт.

– Знаю, – вздохнула Анна. – Если не хочешь в чём-то себе признаваться, придумай хорошее объяснение. Скажи себе: конечно, Анна, ты имела право нарычать на предпринимателей. Всякий будет раздражительным, если с утра приложился об асфальт. Да и всякий может взбеситься, если почует, что им пытаются манипулировать, что ему внушают чувство вины. Нет, это не твои скелеты стучат в шкафу. А хоть бы и скелеты. У всех скелеты! У кого меньше, у кого больше. У кого маленькие, у кого большие. А у тебя вот какие. Симпатичные, беленькие, ещё свеженькие. Косточка к косточке, зубик к зубику.

Анна помолчала и спросила терапевта:

– Что я сейчас делаю? Пытаюсь принимать себя такой, какая  есть? Или я опять себе вру?

Психотерапевт улыбнулся и молча развёл руками.

Анна вздохнула и с укоризной посмотрела на врача. Мол мог бы для разнообразия и ответить на прямой вопрос.

– Ну знаете, – огрызнулся терапевт. – Чтобы я сказал что-то дельное, вам таки придётся прийти ко мне на самом деле. А пока я продукт вашего воображения, могу произнести только то, что вы и так знаете.

– Надеюсь, в реальности вы не будете таким злюкой, – буркнула Анна.

– Надеюсь, в реальности вы не будете засорять мой мозг длинными рассказами про событие века – падение с велика. А про работу зачем было?

– Я хочу сказать, что… ну вот я сегодня сорвалась на ребят. А я хочу стать лучше, я правда хочу.

– Ой-ой. Хочешь сказать, что пришла просить таблеток, но уж – да, конечно – не для себя? Для других?

– Ну да. Если я забочусь о своём психическом здоровье, то я делаю это не только для себя.

– Какая разница? Скажи просто: «доктор, дай таблеток».

– Доктор, дай таблеток!

Доктор достал стеклянный пузырёк с большими синими капсулами.

– Вот тебе, Аня, таблетки. У тебя болят воспоминания. Таблетки задавят воспоминания, ты успокоишься и прекратишь кидаться на людей.

Анна открыла глаза. Вместо офиса терапевта был её офис: серые удобные кресла, нейтрально-бежевые стены. Приятный мох в кадках. Всё как обычно.

Анна раскатала планшет, свернула письмо от Лёвы, вздохнула и открыла окошко записи к терапевту.