Читать книгу Происшествия в Токио. Драматургия - Павел Сурков - Страница 3

Врач. И где, осмелюсь спросить, вас носило?

Медсестра. Евгений Сергеевич, так в ординаторской… Новые больные, заполнить карты…

Врач. Заполнить карты… Тоже мне, развели бюрократию! У нас, Машенька, с вами и так забот полон рот, а тут еще эти бесконечные бумажки…. Нет, надобность их никто не оспаривает, как говорится, нужно же знать, что показать патологоанатому, хе-хе-хе… Медицинский юмор, привыкайте Машенька!

Медсестра. Я привыкаю.

Врач. Очень, очень хорошо. Я, знаете, Машенька, сам долгое время привыкнуть не мог, ко всем этим шуточкам-прибауточкам, но потом, знаете ли, сроднился, а там уже – и как-то сам втянулся, стал рассказывать те же анекдоты, да еще и новые придумывать, да-с… Кто-то говорит – очерствел душой. Я же полагаю – что наработал профессионализм. Ну-с, так что у нас там с кем?

Медсестра. Больной из четырнадцатой…

Врач. Что с ним?

Медсестра. Кричит. Очень мучается.

Врач. Что естественно в его положении… Морфины давали?

Медсестра. Каждый час колем. Все равно – кричит. Страшно кричит.

Врач. Не жилец.

Медсестра. То есть как – «не жилец»? Евгений Сергеевич, как вы можете такое говорить?

Врач. Могу, милая моя, еще как могу. Мы, врачи, должны понимать всю жестокосердность происходящего, видеть реальность во всей ее неприкрытой красе и во всем ее объективном ужасе. Диалектика, черт бы ее побрал…

Медсестра. Евгений Сергеевич, какая диалектика?! Он же так… кричит…

Врач. Такова жизнь и такова смерть. Человек приходит в этот мир с криком и зачастую уходит из него с еще более громкими воплями…

Медсестра. И мы ничего не можем поделать?

Врач. Можем. Давать ему морфий. Регулярно. Пока не кончится.

Медсестра. Что кончится – морфий?

Врач. Пока он не кончится. По моим расчетам ему осталось часа два, не более.

Медсестра. И вы… так… говорите….

Врач. А как я должен говорить? «Ах, Машенька, что нам делать?» – и картинно заламывать руки? Милая, я прекрасно знаю, что нам надо делать – спасать тех, кого можно спасти, и постараться уменьшить страдания тех, кого спасти нельзя. На буржуазном западе даже придумали гуманное умерщвление смертельно больных – вкалывают человеку чуть большую долю того же морфия, и все… Это называется «эвтаназия», «легкая смерть» – гуманнейшее изобретение, доложу я вам! Но наше марксистское сознание и социалистический гуманизм, конечно, отрицает столь чуждые штуки, наше рабоче-крестьянское воспитание направлено на борьбу с трудностями. Что для нас смерть? Так, мелкое препятствие в жизни отдельного человека и сущий пшик для всего коммунистического общества… Машенька, послушайте старого человека – отбросьте сострадание, мы, врачи, должны действовать. Дайте вашему бедняге из четырнадцатой двойную дозу, чего уж тут… Если Галочка спросит – скажете, что я разрешил… Он заснет… Может быть… По крайней мере, облегчение я ему гарантирую… А что до вас… Поезжайте-как вы спать, завтра с утра вы будете нужны мне молодой и свежей… Вот так… Еще успеете на трамвай. (суетливо перебирает бумаги и уходит)

Медсестра. Двойная… двойная доза, чтобы облегчить… Облегчить…

Из глубины сцены раздается стон – это стон умирающего зверя, страшный не то рык, не то вой. Стон повторяется несколько раз – и в глубине сцены зажигается свет: мы видим больничную койку, на которой, разметавшись среди простыней и подушек лежит тяжело больной – нет, фактически умирающий человек. Это – Яков Юровский.

Юровский. Да помогите же… Помогите мне… Кто-нибудь… Сестра… Сестра…

Медсестра (подбегает к нему). Я здесь, здесь, тише, тише, сейчас… (кладет ему полотенце на лоб, набирает в шприц морфин, делает укол) Вот так… Сейчас все пройдет, сейчас…

Юровский. Вы думаете? Вы всегда так говорите… Все всегда так говорят, делают укол, а потом…

Медсестра. Чщ-щ-щ… Тише… Не дергайтесь, лежите, сейчас станет легче… (гладит его по голове, Юровский неожиданно успокаивается и затихает) Видите?… Чувствуете?…

Юровский (тихо). Да… Легче… Вы тут давно? Мне кажется, я не видел вас здесь раньше…

Медсестра. Второй день. Я после курсов только.

Юровский. Курсы… Милая девочка… Как вас зовут, милая девочка?

Медсестра. Мария. Маша.

Юровский. Маша… Маша?! Маша… (начинает снова метаться, медсестра удерживает его – вдруг резко застывает) Глаза… Какие у вас глаза… Синие…

Медсестра (с улыбкой). Ага. Я как родилась – глаза на пол-лица были. Папа очень веселился – все дразнил меня, называл – «машкины блюдца».

Юровский. Что?! Как вы сказали?!

Медсестра. «Машкины блюдца».

Юровский. Так их называл – кто?! Ваш отец?!

Медсестра. Да. Лежите смирно, чщ-щ-щ…

Юровский. А кем он был, ваш отец?

Медсестра. Да я и не видела его почти… Он погиб в Гражданскую, где-то на Урале…

Юровский. На Урале?!

Медсестра. Где-то там… Не знаю даже место… Я была совсем маленькой, а он… Он… Помню, как он целовал меня, щекотал усами и бородой, у него была такая небольшая борода, я потом видела на фото…

Юровский. Борода, да, борода… А как звали вашего отца? Случайно, не Николаем?

Медсестра. Откуда вы знаете?

Юровский. Я?! Я?! Я-а-а-а-а!!!! (кричит, бьется – Медсестра в ужасе отпрянула, – но вдруг застывает) Вы знаете, Мария, кто я такой?

(Медсестра растерянно качает головой в отрицании, затем начинает перебирать историю болезни)

Юровский. Не трудитесь. Меня зовут Яков Юровский, и я…

Медсестра. Тут написано. Вы – директор Политехнического музея.

Юровский. Это сейчас. А когда-то раньше я… Мария, однажды я убил нескольких людей. Несчастных людей, запутавшихся людей – и невинных людей. Нет, я, конечно, убивал не только невинных, я убил даже одного страшного злодея, ужасного человека… Вы хотите знать, кого я убил?

Медсестра. Да что вы такое говорите? Это у вас бред…

Юровский. Никакой это не бред. Мария, так скажите мне – вы хотите знать, кого я убил?

(Медсестра завороженно смотрит на него – между Юровским, глядящим на нее безумным взглядом, и ею самой возникает напряженное пространство долгой-долгой паузы)

Юровский (четко, громко, ясно, без тени боли в голосе). Мария, я убил человека, которого звали так же, как и вашего отца. Я убил последнего русского царя. Я убил Николая Александровича Романова, Николая Кровавого, Николая Второго.

Медсестра (всплеснула руками). Ах!

(Ее фигуру резко перестают подсвечивать – на секунду мы видим Юровского одного на сцене, но это длится лишь секунду – потому что немедленно из боковой кулисы появляется Гаврила. На нем – докторский халат, наброшенный поверх старой одежды – какая-то нелепая кофта, грязные штаны и стоптанные сапоги)

Гаврила. Подумаешь, убил и убил. Эх, касатик, коли бы я тебе рассказал, кого я поубивал – что в гражданскую, что в империалистическую, – ты бы не поверил. Подумаешь, царя убил! Эка невидаль. Я, может, тоже, и царей убивал, и министров ихних, но молчу, не кичусь. Царя он убил, нашел, чем хвастать.

Юровский. И в мыслях у меня не было хвастать.

Гаврила. Ну а чем ты тут тогда занимаешься? Хвастаешь-хвастаешь, точно тебе говорю (садится на кровать Юровского, достает папиросы) Курить хочешь?

Юровский. Тут нельзя.

Гаврила. Тут, мил человек, теперь все можно, тем более – тебе. Вот я тебя и спрашиваю, хочешь курить или нет?

Юровский. Хочу.

Гаврила. Ну, закуривай. (протягивает ему пачку папирос, Юровский закуривает) Чудные папиросы, еще с тех времен. Царские. (Юровский закашлялся) Да не дергайся ты! Английские папиросы, царь такие покуривал – ага, тот самый царь, которого ты, как там у вас говорят? – пустил в расход…

Юровский. Но я выполнял приказ…

Гаврила. Ну, так все говорят – что, мол, я не я, лошадь не моя, всего лишь выполнял приказ, это они душегубы, а я ангел без крыльев…

Юровский. Но я казнил государственного преступника….

Гаврила. Престу-у-упника… Преступника он казнил… Ну-ну… А вот потом, может, и тебя кто преступником объявит – так что, тебя тоже казнить?

Юровский. Но меня-то за что?

Гаврила. Ну, так я и сказал тебе! Не знаю за что, но ты, касатик, поверь – завсегда найдется, за что! Такое уж у нас, дорогой ты мой, время.

Юровский. Но…

Гаврила. Ну что ты все «но» да «но»… Что я тебе – лошадь? Ты мне лучше, касатик, душу облегчи. Душу-то облегчить завсегда верней. Убил царя – так не кичись, а расскажи, как дело было. Может, и ты прав, а я не знаю чего, а, может, и еще кто виноватым найдется…

Юровский. Какое сегодня число?

Гаврила. Второе. Второе августа.

Юровский. Тогда тоже было второе, но не августа… Меня назначили возглавить отряд бойцов, которые охраняли царя и его семью в Екатеринбурге… Через два дня я приехал туда, в тот дом… Там было неспокойно – у мальчика, Алексея, наследника, никак не затягивалась рана на ноге, и я сразу предложил наложить гипс….

(Затемнение, играет музыка)