Читать книгу Бездна - Павел Тетерин - Страница 2

Позже, многократно вспоминая все события, произошедшие в тот столь памятный для их семьи период, Крил не раз пытался понять, что же всё-таки случилось с его братом. Перебирая в уме разговоры, какие-то его реакции, он хотел найти ответ на свои вопросы, но получалось у него это с трудом. В памяти сохранилось всего несколько ярких картинок, которые он помнил до малейших деталей, а всё остальное со временем будто подёрнулось какой—то дымкой, и сам Крил уже не мог сказать, что действительно было, а что – нет. Что-то он помнил сам, что-то слышал о брате от своих родителей, особенно от мамы, но сейчас, почти став уже взрослым мужчиной, он понимал, что это лишь её, мамино, восприятие, которое может не иметь с реальностью ничего общего.

Им всем здорово не хватало его, особенно матери: в первые дни после исчезновения мальчик серьёзно опасался за её здоровье – настолько сильно подкосило её всё произошедшее тогда. Двенадцатая фаза роста ногтей, начавшись вполне безобидно, вдруг словно сорвалась с цепи и покатилась неведомо куда, словно проверяя их семью на прочность: сначала авария и кома отца, потом – исчезновение Круэля… Крилу, возраст которого на тот момент едва перевалил за десятую фазу роста волос, пришлось особенно тяжело. Стало невыносимо пусто в доме, где ещё раньше регулярно звучал то смех, то братская ругань, никогда, впрочем, не длившаяся долго. Круэля не стало, но его призрак ещё долго бродил рядом, беззвучно, но в то же время оглушающе громкой тишиной крича о том, что еще совсем недавно тут было на одного живого человека больше.

Бродил – да и бродит до сих пор, чего уж лукавить. С возрастом это ощущение пустоты, возникшее в душе после всех тех событий, увы, никуда не делось. Оно съежилось пропорционально его растущему представлению о мире, но какой-то участок в сознании мальчика, уже почти ставшего мужчиной, навсегда остался отведённым старшему брату, каким бы сложным человеком тот ни был. Когда Крил робко начинал свою взрослую жизнь, ему всё чаще хотелось поделиться, показать свои достижения ему: Круэль бы точно оценил, похвалил бы, потрепал своей сильной рукой по плечу… и этого порой очень ощутимо не хватало мальчику, внезапно ставшему единственным ребёнком в семье. Довольно долго – пока отец был в коме – он вообще стал единственным мужчиной в доме, и иногда эта роль тяжело давила на его ещё неокрепшие плечи.

Мама успокаивала себя тем, что тела никто нигде так и не нашёл, и он просто сбежал из дома и отправился куда-то (что было бы довольно странно, не мог он так поступить со своими родными). Отец, вскоре оправившись после аварии, пережил всё относительно спокойно и стоически, ограничившись обычной в таких случаях скупой мужицкой формулировкой: «Бездна забрала».

Ну а Крил тогда был ещё маленький, что с него взять. Он, конечно, тоже замечал, что с братом происходило тогда что-то не то, но что именно – сказать, увы, не мог. Просто не мог подобрать нужных слов. Или просто вовсе не знал их?

Признаться, он до сих пор, несмотря на нескончаемую череду поражений, так и не отчаялся найти своего старшего брата. Иногда он просто долго, пока не гасли фонари уличного освещения, бродил по лестницам и подмосткам их неказистого городка, порой даже неосознанно высматривая в редких припозднившихся прохожих нескладную худощавую фигуру Круэля. Потом, став ещё немного постарше, начал собирать материалы о всех исчезновениях людей в их округе, пытаясь связать информацию в единое целое. Эта мысль – найти, узнать, докопаться до сути – что же тогда всё-таки произошло – всегда сидела где-то глубоко внутри его сознания, хоть сильно и не высовываясь на поверхность, не мешая ему жить.

Да, прошло слишком много времени.

Да, они так и не получили от него ни одной весточки.

Да, мы все знаем, что, если Бездна действительно позвала, никто и ничто не сможет ей противиться или перечить.

Но надежда умирает последней – и Крил, вопреки всему, верил, что однажды встретит его – неважно, как это случится и где. Верил, что это возможно, хоть и не хотел сам себе в этом признаться. Что-то сидело в памяти, какая-то заноза, порой казавшаяся целым бревном – мальчик будто чувствовал, что ответ, возможно, очень близко, рядом… Намного ближе, чем ему кажется.

Наверное, именно поэтому Крил сейчас в очередной раз стоял перед дверью в комнату Круэля в правом крыле их скромного дома, ныне запылённом и особо никому не нужном.

Когда родители предложили ему переехать, сменив свою маленькую тесную комнатушку на просторную, свободную теперь комнату Круэля, он сразу же отказался. Не посмел нарушить мирок, в котором, казалось, до сих пор всё было пропитано духом его старшего брата, его присутствием: от картинок, приколотых кнопками над всегда заваленным разным любопытным хламом рабочим столом, до одиноко стоящего в углу моноката, на котором Круэль так ловко рассекал по улицам, вызывая восхищение сверстников. Теперь Крил сам освоил монокат не хуже, и даже лучше: теперь он мог делать такие финты, что Круэль бы только поднял бровь и восхищенно присвистнул. Крил, стиснув зубы, разбивая коленки в кровь, оттачивал и оттачивал своё мастерство, не желая признаться самому себе в том, что главная, а может, и единственная его цель, ныне совершенно невозможная – это тот самый ласковый тычок по плечу и это характерное, с присвистом: «Ну ты даешь, брат. Круто. Я бы, наверное, так не смог».

Поэтому комната Круэля так и осталась нетронутой. Мать убрала рассыпанные по полу пустые бутылки и тарелку с недоеденным украковым супом, и то хорошо. Раньше, когда она сиротливо стояла на столе, сердце неизменно сжималось в сухую скорлупу при каждом случайном взгляде. Казалось, что Круэль ушёл совсем ненадолго: вот, смотрите, даже суп не доел. Но суп постепенно протух, а бутылки – слишком сильное увлечение Круэлем выпивкой в последнее время, пока его ещё видели дома – всё-таки не самое важное и уж точно не самое приятное воспоминание о нём, как ни крути.

После этой уборки по негласному, молчаливому семейному договору, комната Круэля превратилась в своеобразный музей.

Музей одного пропавшего без вести, но ни в коем случае не умершего человека.

Или в склеп, покойника в котором просто нельзя было увидеть обычным человеческим взглядом.

За своё детство Крил успел не раз пожалеть о том, что комната брата осталась нетронутой, такой, как есть. Сколько раз он врывался внутрь, едва заслышав в ней малейший скрип: это он, Круэль, он вернулся, это точно он… Но комната всегда встречала его одним и тем же музейно-выверенным видом, лишь пыль неумолимо нарастала по углам, да постепенно выцветали краски в фотографиях над столом. Вот покачивается на сквозняке зацепившийся за диодную лампу школьный жетон. Вот, словно красный, вывалившийся изо рта язык, свисает с угла стола непонятно как оказавшийся там носок. Вот стопка тетрадок. Крил однажды взял полистать её, но первой же была тетрадь по словесности, а в ней – сочинение на тему «Будущее нашей цивилизации – постепенное падение или рост вширь?». Кривые, пузатые, но такие милые глазу буквы Круэлевого почерка словно обступили его, и Крил выскочил из комнаты, едва сдерживая разрывающий горло ком и слезы, готовые ручьём хлынуть из глаз. А однажды в смену сна, когда Крил проснулся, чтобы сходить в туалет, в комнате что-то хлопнуло, и сердце мальчика ушло в пятки. Тогда Круэля не было уже не менее пяти фаз роста волос, и в тот момент мальчик по-настоящему испугался. Заглянуть внутрь он не решился и провел несколько ужасных часов, превратившись в тонкий, сконцентрированный слух, под одеялом в собственной комнате. Только когда на кухне послышались хлопоты проснувшейся матери, он решился заглянуть за дверь, и со смесью облегчения и разочарования нашёл лежащую поперек комнаты большую доску для выжигания, непонятно, как и почему свалившуюся с верхней полки.

Но, несмотря ни на что, Крил всё равно заходил в комнату брата время от времени. Нечасто, но стабильно, его будто манило туда какое-то странное ощущение, предчувствие…

Что комната ещё может что-то очень важное ему рассказать.

И вот он в очередной раз стоял перед белой, с россыпью пятен от пальцев возле рукояти, двери. Толкнул её – скрип, с каждым разом всё более недовольный, неприятно резанул слух. Сделал несколько шагов через порог. Прошёл внутрь, сел на стул. Положил фиолетовую корочку на стол, прямо поверх бумажных треугольников и очистков от цветных карандашей.

– Ну вот, брат, – повинуясь странному иррациональному желанию, зачем- то вслух сказал Крил.

– Я наконец окончил школу. Вот диплом.

Слова совершенно нелепо повисли в воздухе – словно даже мебель, отвыкшая от человеческой речи за всё то время, что отбывала тут наказание в одиночестве, оттолкнула их от своих полированных боков. Мальчику стало невыносимо тоскливо, и он пожалел о том, что сделал, но отступать было поздно. Чувствуя, как начинает щипать слезами уголки глаз, он продолжил:

– Ты иногда говорил: «Закончишь школу – вот и поговорим как следует». Ты не совсем это имел в виду, я понимаю… – первая слезинка беззвучно скатилась у него по щеке, – но… всё-таки. Я закончил школу, и теперь я хочу поговорить.

Голос юноши дрожал, и он, изо всех сил стараясь удержать себя в руках, откинулся на спинку стула и закрыл ладонями лицо. Комната исчезла, и только один маленький промежуток между несколькими средними пальцами втиснул в поле зрения Крила кусочек заклеенного яркими наклейками шкафа. Крил, чувствуя, как глухо колотится в груди сердце, смотрел на этот шкаф в который уже раз, стараясь успокоиться и прийти в себя.

Шкаф – пестрый, целая коллекция стикеров всех цветов и мастей – доставал почти до потолка. Крил шарил по ним глазами, беззвучно читая названия марок и прочую чепуху, пока взгляд его не наткнулся на едва заметный чёрный уголок, торчавший над самой верхней дверцей, в небольшой щели под потолком. Сначала он не заметил его, но затем что-то заставило Крила вернуться к этому предмету – и чем дольше он на него глядел, тем почему -то спокойнее ему становилось.

А что это, собственно, за уголок?

Крил, почти не отдавая себе отчет в том, что он делает, встал и подвинул ближе к шкафу стул. Залез на него ногами, чуть потянулся на цыпочках и поддел уголок ногтем. Тот немного сдвинулся, увеличившись в размерах вдвое. Крил ухватился за него пальцами и потянул сильнее.

Это была большая с чёрной обложкой ученическая тетрадь. Но как только она показалась на свет почти полностью, какой-то ещё квадратный и довольно увесистый предмет, лежавший сверху, соскользнул с неё и полетел вниз, больно ударив Крила по лбу. Зажмурившись от неожиданности, Крил вскрикнул и шумно грохнулся на пол вместе со стулом.

Открыв глаза, он потер ушибленное бедро и завертел головой по сторонам, пытаясь понять, что же это так ощутимо стукнуло его по голове.

Слева от перевёрнутого стула, на ковре лежало два предмета.

Первый – покрытая толстым слоем пыли книга, в ярко-голубой матовой обложке.

А второй – небольшой, плотный альбом для эскизов. С бумагой, которая хорошо держит форму и прекрасно подходит для изготовления разного рода бумажных поделок – у Крила самого было несколько таких.

«Жизненный Журнал» – было выведено белым маркером на нём в правом верхнем углу.

Тем самым почерком, который он так хорошо знал.

У Крила перехватило дыхание – он дрожащей рукой взял тетрадь кончиками пальцев и осторожно раскрыл её. Взгляд уткнулся в танцующие буквы Круэлевого почерка, и сердце заколотилось ещё сильнее, как будто захотело выскочить из груди, вырвать из рук Крила дневник и прочитать его напрямую – без посредников в виде мозга, который часто доносит до сердца всё совсем не так.

Первое, что Крил увидел, был стих. На самой первой странице, прямо посередине, было старательно выведено крупными буквами:

Здесь темно. Сыро и пусто, кричи сколько хочешь – всем наплевать.

Тепла и эмоций – совсем не густо, а жизнь – лишь скомканная тетрадь

Пропащие, глупые, бездари, проститутки, гордые и врали – вам всем по пути,

Добро пожаловать в Бездну,

принцессы разврата и похоти короли.

Ну а я… Застрял ненадолго,

Скажете – ты здесь случайно, чужой!

Увы, я путник иной дороги,

Каюсь, конечно- любовь.

Это было очень неожиданно. Круэль никогда не говорил, что пишет стихи, и уж тем более никогда не читал их младшему брату. Крил просмотрел написанное несколько раз, чувствуя, как слова с каждым прочтением что-то неуловимо задевают у него в душе, после чего перевернул первую страницу. На ней почерк стал уже более привычным – тут Круэль явно писал уже бегло, не сильно беспокоясь о красоте букв, где-то – совсем неряшливо, видимо, торопясь зафиксировать рвущуюся наружу эмоцию. Он вдруг вспомнил, что Круэль действительно иногда писал что-то при нём, и даже замечал, что это нечто, похожее на стихи, но брат всегда краснел, смущался и прятал свои записи, если его заставали за этим занятием, и уж тем более никогда не делился ничем из того, что выходило из-под его карандаша.

И вот теперь Крил мог сам познакомиться с частичкой души старшего брата, застывшей в тексте, в этих кривых, местами расплывающихся буковках.

1112.3.11.

Сегодня у меня, кажется, какая – то совершенно невероятная рабочая смена. Нет, началась-то она, конечно, вполне привычно… Но потом, в школе, произошло такое! Даже не знаю, с чего и начать, мой дорогой дневничок.

Ну ладно, попробуем тогда по порядку…

Взгляд Крила нетерпеливо побежал сверху вниз по строчкам, но он сделал над собой волевое усилие и захлопнул альбом. Тот, будто обидевшись, выплюнул в него облачко едкой, застарелой пыли.

– Нет. Не здесь, и не так… – зачем-то снова вслух сказал юноша. Но на этот раз слова не повисли безжизненно в воздухе – они растворились в нём, были как будто приняты стенами и мебелью, казалось, чем-то неуловимо изменившейся за то небольшое время, что он провёл тут. Теперь это был диалог, и все эти бессловесные шкафы и разбросанные по комнате вещи больше не казались немыми: теперь, с помощью лежавшей в руках у него рукописи, они тоже, возможно, могли рассказать свою часть той давней и казавшейся давно ушедшей в прошлое истории.

Истории, которую он так долго хотел услышать.

Взгляд его снова упал на книгу, лежащую на полу обложкой вниз. Крил протянул руку, поднял и перевернул её.

«Сказание о Земле – Тверди под Небесами».

Так вот куда она пропала, эта злосчастная книга! Крил открыл её – ну точно, библиотечный корешок. Вот и дата – да это же спустя всего две фазы роста ногтей с того дня, как Круэль начал вести свой дневник!

Ох и ругалась же тогда ми Греан, ведь этот фантастический роман в то время был совсем новым, современнейший бестселлер, только набиравший популярность даже в верхнем мире. А ведь эту книгу никто, кроме него и Круэля, так и не успел прочитать. Что-то особенное было в этом теперь: книга, которой касались только руки их двоих, его и старшего брата. В своё время она стала для него откровением, открытием, но сейчас превратилась и вовсе в совершенно бесценный артефакт. О том, чтобы вернуть её в школьную библиотеку, теперь не могло быть и речи. Тем более, что штраф за утрату был давно уплачен, и там наверняка уже давно был другой, свежий экземпляр. Когда пришло время сдавать её, Крил был уверен, что Круэль забрал её с собой, ведь в последние дни, пока он был дома, они читали её вместе, живо обсуждая отдельные понравившиеся или, напротив, вызывавшие разногласия моменты.

Крил, ошарашенный своими находками, молча смотрел то на дневник, то на книгу. В голове у него словно появился какой-то магнит, стягивающий, как металлическую стружку, по крупинкам всю информацию, до этого лежавшую разрозненно, где-то в далёких уголках подсознания.

Книга. Ведь она была предметом самых жарких споров и обсуждений, как раз в то время, незадолго до того, как Круэль покинул родительский дом навсегда. Они общались тогда не так уж много, но основной их темой, как ни странно, стала именно она. Обычный, в целом, фантастический роман, от неизвестного доселе автора, увлёк их обоих: и молодого, зелёного совсем Крила, восторженно глотавшего тогда почти любые розовые, чистые выдумки, и Круэля, сначала занявшего позицию предельно критическую, если не сказать, мрачную, по отношению к написанному. Обсуждая эту книгу, они могли, заскочив на кухню выпить по чашке маминого вара, задержаться там надолго, живо обсуждая отдельные особенно зацепившие моменты.

Крил вдруг осознал, что держит в руках если и не ответ на свои вопросы, то как минимум – ключ к этим ответам. Бережно прижав к груди альбом и книгу, он, стараясь не шуметь, поставил на место поваленный стул и воровато, озираясь, словно грабитель, вышел. Притворил за собой дверь, быстро перебежал из одного крыла дома в другой и бесшумно нырнул в коридор, ведущий к своей комнате. Оказавшись внутри, он, на мгновение задумавшись, запер дверь на задвижку.

Затем сел к столу, положил на него оба найденных предмета и долго, не отрываясь, смотрел на них, переводя взгляд с книги на альбом и обратно, и так много раз. Первые эмоции схлынули, и теперь он вдруг засомневался: а правильно ли то, что он сейчас собирался сделать?

Вправе ли он прочитать этот дневник? Ведь Круэль не умер (в очередной раз напомнил он себе), а просто пропал без вести, а читать чужие дневники нехорошо, ведь так? Или лучше отнести его маме и посоветоваться с ней? Но вдруг она прочитает в нём нечто такое, что окончательно сломает её? Или отдать отцу?

Или надо вообще отнести его в полицию – может, это как-то поможет им в поисках? Хотя, конечно, никаких поисков давно уже не велось, это было абсолютно очевидно. Да и потом, о каких вообще долгих поисках может идти речь в посёлке, одной своей стороной подпиравшем саму Бездну?

Лежащий перед ним альбом для рисования тянул его, словно магнит. Нет, нести в полицию, даже не прочитав – это точно полный бред. В конце концов, мало ли что там может быть? Ведь полицейские приходили к ним домой, тогда, давно, сразу после его исчезновения, и задавали какие-то вопросы, вдруг вспомнил он. Вопросы были странные, и у Крила, частично подслушавшего этот разговор с противоположной стороны плохо прикрытой двери, возникло ощущение, что полиции надо найти Круэля не только для того, чтобы вернуть его убитой горем семье. Какие-то ещё, другие, странные вопросы были к нему у этого высокого, хмурого дядьки в форме – так показалось ему тогда. Что же брат мог такого натворить?

Да и потом, совершенно неизвестно, какие ещё сюрпризы могла таить в себе его комната, а дневник мог с легкостью оказаться ключом к ним. Нет, глупость с полицией надо было отбросить решительно и сразу же.

Крил ещё раз провел ладонью по шершавой поверхности альбома и вдруг чётко понял, что никому не отдаст дневник, пока не прочтёт его сам. В конце концов, он столько думал о произошедшем, искал информацию о брате везде, где только мог… он точно заслужил право прочитать это первым. Или даже прочитать и остаться единственным, кому дневник его старшего брата доверит свою тайну. Ему было даже немного страшно – ведь миф о старшем брате, имеющий для него такое большое значение, мог рухнуть, как разваливается на куски слишком долго лежавшая в породе бумага.

Он глубоко вдохнул и раскрыл альбом. Глаза побежали по первым строчкам, и в память тут же начали врываться образы, воспоминания, комнату словно наполнили бесплотные тени, становящиеся всё более реальными по мере того, как Крил жадно глотал написанное, строка за строкой. Круэль здорово умел писать, оказывается, а ведь он совершенно не знал этого!

Чтобы хоть как-то справиться с волнением, Крил на мгновение отложил дневник и закрыл глаза, вспоминая ту памятную для их семьи фазу роста волос – 1112 цикл с Момента, Когда Мир стал Трёхмерным. Хорошая была фаза, особенно в самом начале – тёплая, спокойная… Стабильная. Никаких особых потрясений не происходило, мгла висела высоко, порода, довольно хорошо изученная и осознанная на тот момент, была довольно предсказуема, никаких катаклизмов или массовых обвалов тоже не случалось уже давно. Поэтому все вели свою обычную, обыкновенную размеренную жизнь. Та фаза могла бы и вовсе не отложиться в памяти. Ведь нередко что-то ненавязчиво хорошее, нормальное мы запоминаем намного хуже, чем какие-то потрясения – и иногда вовсе не важно, со знаком плюс они или минус. Когда у тебя не болит ни один зуб, ты вряд ли задумаешься, как это здорово – всего-навсего иметь обычные, как у многих, здоровые зубы.

Та фаза легко могла не запомниться ничем.

Но увы, судьбе было угодно распорядиться иначе. Ей было угодно вырвать зуб, надолго оставив всю их семью с ноющей болью в тёмной от спекшейся крови ямке.

Крил осторожно перевернул следующую страницу. Его зрачки забегали по строкам вверх-вниз, полностью погружая его в подробности давно ушедшего в пучину времени периода, оставившего у него в душе такой глубокий и неизгладимый след на всю жизнь.