Читать книгу Неприметный холостяк. Переплет. Простак в стране чудес (сборник) - Пелам Вудхаус - Страница 12

Главный недостаток человека застенчивого – то, что в кризисные минуты жизни он абсолютно не походит на того смелого и предприимчивого храбреца, каким рисуется себе в одиноких мечтаниях. Джордж Финч, очутившись в ситуации, какой так часто жаждал – наедине с нею, – почувствовал, что истинное его «я» подменил какой-то неуклюжий дублер.

Тот, кого он знал по захватывающим своим мечтаниям, был потрясающе обаятелен, раскован, остроумен и красноречив. Да что там говорить, он был красив! И необыкновенно добр. Умен – вне всякого сомнения, это сразу становилось ясно, и не в той холодной, рассудочной манере, столь модной в наши дни. Какими бы искрами ни блистал его разговор, было очевидно, что человек он сердечный и, несмотря на все свои дарования, не чванлив. Притягательно блестят глаза, губы складываются в чарующую, обаятельную улыбку, руки изящны и прохладны, а накрахмаленная грудь рубашки ни капельки не топорщится. Короче, воображаемый Джордж был истинным воплощением девичьих грез.

И как же отличался от него этот препротивный субчик, застывший на одной ноге в библиотеке дома № 16! Во-первых, он явно не причесывался несколько дней, редко мыл руки и отчего-то весь напыжился. Вдобавок брюки у него пузырились на коленках, галстук съехал к левому уху, а накрахмаленный перед рубашки топорщился будто грудь нахохлившегося голубя. Да-а, тошнотворная картинка!

Однако внешность, как известно, еще не все. Если б эта жалкая личность умудрилась блеснуть хоть десятой долей того остроумия, каким блистал воображаемый Джордж, кое-какие обломки крушения еще можно было бы спасти. Так нет же! Этот жалкий недотепа еще и онемел! Он только и мог покашливать, прочищая горло. Попробуй завоюй сердце хорошенькой девушки хрипловатым покашливанием!

Лицу, как он ни старался, придать никакого мало-мальски сносного выражения не удавалось. Когда он попытался изобразить обаятельную улыбку, получилась кривоватая усмешка. А когда усмешку убрал, лицо застыло в зловещем оскале.

Однако больше всего терзала душу Джорджа неспособность выдавить хоть слово. После ухода Уоддингтона протянулось едва ли секунд шесть, но Джорджу казалось, что прошло не меньше часа. Подхлестнув себя, он сипло выдавил:

– Я не Пинч.

– Да? – живо откликнулась девушка. – Как забавно!

– И не Уинч.

– О-о! Еще увлекательнее!

– Я Финч. Джордж Финч.

– Замечательно!

Казалось, она и вправду обрадовалась, поскольку сияла улыбками, словно он принес ей добрую весть из дальних стран.

– Ваш отец, – продолжал Джордж, не решаясь развивать тему, но и не в силах бросить ее, – решил, что я Пинч. Или Уинч. Но это не так. Моя фамилия Финч.

Взгляд его, нервно скачущий по комнате, ненароком задел Молли, и он до крайности изумился, не различив в ее глазах потрясенного омерзения, какое должны бы вызвать его внешность и речи у любой здравомыслящей девушки. Да, она удивлялась, но смотрела на него довольно ласково, даже по-матерински, и слабенький проблеск света забрезжил во тьме. Сказать, что он взбодрился, было бы чересчур, но в окутывавшей его ночи на секундочку проблеснула одинокая звезда.

– А как вы все-таки познакомились с папой?

Ответить Джордж смог. Отвечать на вопросы он был вполне в силах. Вот придумывать темы – иное дело.

– Встретил его у вашего дома. Он узнал, что я с Запада, и пригласил меня к обеду.

– То есть как это? Он что, накинулся на вас, когда вы проходили мимо?

– Н-нет… Я не то чтобы проходил… Я… э… в общем-то я стоял у крыльца. Во всяком случае…

– У крыльца? Но зачем?

Уши его превратились в два спелых помидора.

– Я… это… шел, в общем… в гости.

– В гости?

– Да.

– К маме?

– Нет, к вам.

– Ко мне? – Глаза девушки округлились.

– Да. Я хотел спросить…

– О чем же?

– О вашем песике.

– Не понимаю…

– Подумал… вдруг из-за нервной встряски… всех этих переживаний… он прихворнул.

– Из-за того, что убежал?

– Ну да…

– И вы решили, что он нажил нервный срыв?

– Тут такое движение… – лепетал Джордж. – Его могла машина переехать… Страшно все-таки. Нервы… то-се…

Женская интуиция – поразительнейшая штука. Скорее всего любой психиатр, дослушав до этого места, прыгнул бы на Джорджа и, прижимая его к полу одной рукой, другой подписал бы необходимое свидетельство. Но Молли проникла в самую суть и умилилась. Она поняла: этот молодой человек столь высокого мнения о ней, что, несмотря на всю свою болезненную застенчивость, все-таки решился проникнуть в дом под идиотским предлогом. Словом, она еще раз убедилась, что Джордж – сущий ягненочек, и ей захотелось погладить его по голове, поправить сбившийся галстук, поворковать над ним.

– Как мило с вашей стороны!

– Я люблю собачек, – хрипло выдавил Джордж.

– Это видно.

– А вы собачек любите?

– Просто обожаю!

– И я тоже. Обожаю.

– Да?

– Да. Обожаю. Некоторые их не любят, а вот я люблю.

На Джорджа напало красноречие. Блеснув глазами, он с головой нырнул в волны истинной литании.

– Да. Люблю! Эрдельтерьеров, и скотчтерьеров, и сэлихемских терьеров. Фокстерьеров. И пекинесов, и абердинцев. Мопсов люблю, и мастифов. Далматинцев тоже. Потом еще водолазов и сенбернаров. Люблю пуделей, маленьких шпицев…

– Все понятно! – перебила Молли. – Вы любите всяких собак.

– Да, – подтвердил Джордж. – Люблю. Очень. Всяких.

– И я тоже. Есть в них что-то такое…

– Есть. Конечно. И в кошках…

– Да, правда?

– И все-таки кошки не собаки.

– Да, я тоже заметила…

Наступила пауза. Страшно страдая – ведь на этой теме он мог бы и еще развернуться, – Джордж сообразил, что для Молли предмет исчерпан, и застыл в задумчивом молчании, облизывая губы.

– Значит, вы приехали с Запада? – поинтересовалась она.

– Да.

– Там, наверное, красиво.

– Да.

– Прерии всякие…

– Да.

– А вы не ковбой?

– Нет. Я художник!

– Художник? Пишете картины?

– Да.

– И у вас есть студия?

– Да.

– А где?

– Да. То есть на Вашингтон-сквер. В доме «Шеридан».

– «Шеридан»? Правда? Тогда, наверное, вы знакомы с мистером Бимишем?

– Да. Да. Конечно.

– Он такой милашка, правда? Я знаю его всю жизнь.

– Да.

– Наверное, это увлекательно – быть художником?

– Да.

– Мне бы очень хотелось посмотреть ваши картины. Теплое блаженство разлилось в душе Джорджа.

– Могу я прислать вам одну? – проблеял он.

– Конечно!

Джордж так воспрял от столь непредвиденного поворота, что невозможно и предугадать, к каким вершинам красноречия он воспарил бы, побудь еще минут десять в обществе девушки. То, что она готова принять его картину, их очень сблизило. Еще ни один человек не брал его картин. И впервые с начала беседы Джордж почувствовал себя почти свободно.

К несчастью, в эту минуту дверь открылась и, словно струя ядовитого газа, вплыла миссис Уоддингтон.

– Что ты тут делаешь, Молли? – осведомилась она.

Джорджа она одарила одним из своих достославных взглядов, и только что обретенная свобода духа пожухла на корню.

– Я разговариваю с мистером Финчем. Представляешь, как интересно! Мистер Финч – художник! Он пишет картины!

Миссис Уоддингтон молчала, разом лишившись дара речи от чудовищного открытия. До этого она Джорджа толком и не разглядывала – так, кинула взгляд, полный того отвлеченного омерзения, каким любая хозяйка одарила бы пенек, выскочивший без пяти минут до тщательно спланированного обеда. Лицо его, хотя и противное, не вызвало у нее никаких личных чувств.

Но сейчас все переменилось. Противные черты обрели грозный смысл. Еще в спальне миссис Уоддингтон обеспокоили описания Молли, и теперь они выпрыгнули из глубин подсознания как безобразные чудовища из темных вод. «Стройный, невысокий, с красивыми карими глазами и такими золотистыми-презолотистыми волосами…» Миссис Уоддингтон уставилась на Джорджа. Ну да! Стройный. И невысокий. Глаза у него хотя и не красивые, но карие, а волосы, несомненно, светлые.

Кажется, Молли говорила, что при разговоре он давится словами, краснеет, ломает пальцы, странно булькает, пыхтит и спотыкается… В точности так и вел себя молодой человек, стоявший сейчас перед ней. Взгляд ее оказал на Джорджа Финча самое дурное воздействие, и редко за всю его жизнь удавалось ему кашлять так хрипло, алеть так пунцово, переплетать пальцы так замысловато, извлекать из горла такие забавные звуки и усерднее спотыкаться о собственные ноги. Сомнений у миссис Уоддингтон не оставалось. Портрет, нарисованный Молли, превратился в живую, явную напасть. Вот она, перед ней, пожалуйста!

Да еще и художник! Миссис Уоддингтон содрогнулась. Из множества индивидуумов, составлявших калейдоскоп нью-йоркской жизни, художников она не терпела больше всех. У них никогда нет денег. Они распущенны и безалаберны. Они ходят на танцы в странных нарядах, а то и бренчат на гавайской гитаре. И он один из них!

– Наверное, – сказала Молли, – нам лучше подняться наверх?

Миссис Уоддингтон очнулась от транса.

– Тебе лучше подняться наверх!

Интонация ее пробрала бы и самого толстокожего человека.

– Я… э… наверное… – пролепетал Джордж. – Уже поздновато…

– Вы что, хотите уйти? – забеспокоилась Молли.

– Разумеется, мистер Финч уходит, – промолвила миссис Уоддингтон, и что-то в ее манере подсказывало, что она готова схватить гостя одной рукой за шиворот, а другой – за брюки и вышвырнуть вон. – Если у мистера Финча дела, мы не должны его задерживать. Доброй ночи, мистер Финч!

– Доброй ночи. Спасибо за… э… приятный вечер.

– О-о-чень лю-ю-безно с вашей стороны!..

– Заходите к нам еще, – пригласила Молли.

– Мистер Финч, – возразила миссис Уоддингтон, – очень и очень занят. Ступай наверх, Молли, и немедленно! До-о-оброй вам ночи, мистер Финч!

Она сверлила его взглядом, не совсем отвечавшим старым добрым традициям американского гостеприимства.

– Феррис, – крикнула хозяйка, едва за Джорджем захлопнулась дверь.

– Мадам?

– Ни под каким видом не впускайте в дом человека, который только что вышел.

– Слушаюсь, мадам!