Читать книгу Экспедиции в Экваториальную Африку. 1875–1882. Документы и материалы - Пьер Саворньян де Бразза - Страница 3

Французская колониальная империя родилась в начале XVII в., вскоре после завершения Религиозных войн (1562–1598 гг.). В первой половине XVIII в. она включала обширные территории Северной Америки (Канада, Луизиана), а также ряд владений в Карибском бассейне, на побережье Африки и в Индии. Однако после поражений в Семилетней войне (1755–1763 гг.) и в Наполеоновских войнах (1799–1815 гг.) Франция практически лишилась своей заморской империи, от которой сохранились лишь небольшие осколки: часть побережья Гвианы, карибские о-ва Гваделупа и Мартиника, крохотный архипелаг Сен-Пьер и Микелон у берегов Канады, устье Сенегала, о-в Реюньон в Индийском океане и пять крепостей на побережье Индостана.

Эпоха Реставрации (1815–1830 гг.) оставила очень скромный след в истории французской колониальной политики: консервативные Бурбоны не проявляли особой заинтересованности в приобретении новых заморских владений. Только перед самым своим падением они приступили к завоеванию Алжира (июнь – июль 1830 г.). Сменившая режим Реставрации Июльская монархия (1830–1848 гг.) в 1830-х годах фактически отказалась от колониальной экспансии. В 1840-х годах она возобновила ее, хотя и с весьма скромными результатами: в 1840–1845 гг. был установлен французский протекторат над рядом о-вов Восточной Полинезии (Маркизские о-ва, восточная часть о-вов Общества и западная часть архипелага Туамоту), в 1841 г. началось подчинение Коморских о-вов в Индийском океане, а к 1847 г. завершилось завоевание приморского Алжира. Но в годы Второй рес публики (1848–1852 гг.) заморская экспансия снова остановилась.

Некоторая активизация колониальной политики происходит в эпоху Второй империи (1852–1870 гг.). В 1853 г. французы захватили меланезийский остров Новая Каледония, в 1855–1867 гг. значительно расширили свои владения в Сенегале, в 1858–1867 гг. подчинили Кохинхину (Южный Вьетнам) и Камбоджу, в 1862 г. закрепились на африканском берегу Баб-эль-Мандебского пролива. Усилилось французское проникновение на Ближний Восток (приобретение концессии на строительство Суэцкого канала в 1854 г., военная экспедиция в Сирию в 1860 г.), в Китай (получение широких торговых привилегий по Пекинской конвенции 25 октября 1860 г.) и в Латинскую Америку (попытка в 1862–1867 г г. создать Мексиканскую империю во главе с французским ставленником Максимилианом Габсбургом).

Такое расширение французских заморских владений в целом отвечало самой природе режима Второй империи, для которого внешнеполитический и военный успехи были одними из ключевых моментов политической идентификации. Показательно, что большинство колониальных экспедиций пришлось не на 1850-е годы, когда военные победы над Россией и Австрией обеспечили Франции статус ведущей европейской державы, а на 1860-е годы, когда Наполеон III потерпел ряд весьма ощутимых дипломатических поражений на европейской сцене[1]. Потребность в поддержании имперского имиджа толкала режим на заморские авантюры. Колониальные экспедиции Наполеона III диктовались не только коммерческими интересами, но прежде всего соображениями престижа, стремлением оставаться первой скрипкой в «европейском концерте». Вторичность колониальной политики для правящих кругов Второй империи по отношению к европейским делам сочеталась также с общей индифферентностью и даже враждебностью к ней (особенно в годы Мексиканской авантюры) большей части французского общества. Неудивительно, что присутствие Франции в заморских владениях ограничивалось администраторами (как правило, военными), гарнизонами и исследователями-энтузиастами. Колониальная империя того периода представляла собой главным образом цепь опорных военных баз в ключевых местах побережья, позволявших контролировать важные торговые коммуникации, и ряд отдаленных мест для отбывания каторги (Гвиана, Новая Каледония). Ни одна колония, за исключением Алжира, где численность европейского населения к 1871 г. достигла 300 тыс. чел., не стала объектом хоть сколько-нибудь массовой миграции из метрополии.

Падение Второй империи (1870 г.) привело к новой паузе в заморской политике. Однако после установления Третьей республики (1875 г.) и прихода к власти умеренных республиканцев (1879 г.) Франция развернула колониальную экспансию, не сравнимую по своим масштабам с предшествующими эпохами. С 1880-х годов и до начала Первой мировой войны она принимала самое активное участие в грандиозной эпопее, которая получила название «раздел мира». Основными зонами ее интересов стали Африка, Дальний Восток и Океания. К 1914 г. французская колониальная империя уступала по величине лишь Великобритании: ее территория составляла 10 634 тыс. км²; на ней проживало более 58 млн чел. После победы в Первой мировой войне, получив мандат на управление бывшими германскими колониями Камеруном и Того (Версальский мир 1919 г.) и находившимися прежде под властью Турции Сирией и Ливаном (Севрский мир 1920 г.), Франция увеличила площадь империи на 625 тыс. км² с населением 5,5 млн чел.

Это впечатляющее превращение Франции за несколько десятилетий в великую мировую державу стало результатом глубокой социально-психологической трансформации французского общества. Можно сказать, что в последней трети XIX в. французская цивилизация расширяет не только свои пространственные границы, она меняет свою сущность, осознавая себя как нечто большее, чем она была прежде, и добавляя к своему традиционному европейскому (греко-римскому и христианскому) измерению новое – всемирное.

В Европе XIX столетия в великом историческом противостоянии универсализма и национализма перевес, казалось, склоняется на сторону последнего: после краха Наполеоновской системы континент раскалывается, национальные государства множатся и усиливаются, тогда как внутреннее напряжение в уцелевших европейских империях (особенно в Австрийской/Австро-Венгерской) постоянно нарастает. Однако в конце XIX в. на авансцену истории выходит новая форма политического универсализма – колониальные империи, которые создаются в большинстве своем национальными государствами. Универсализм торжествует, но уже не на европейском, а на более высоком уровне, в масштабах всей планеты.

Это явление имело, однако, не только общие, но и специфические для каждой страны причины. К общим в первую очередь относится наступление в последней трети XIX в. нового этапа глобализации – процесса, рожденного еще Великими географическими открытиями XV–XVI вв. Развитие капитализма, постепенное включение прежде изолированных регионов мира в единую коммерческую систему провоцировали поиск новых рынков сбыта и источников сырья. В усилившейся экономической конкуренции между странами, пережившими индустриализацию, идеальным решением становилось создание относительно замкнутой и постоянно расширяющейся системы метрополия – колония, в которой колонии обеспечивают метрополию сырьем, метрополия производит товары, а колонии их потребляют; одновременно дешевизна сырья делает товары, производимые в метрополии, более конкурентоспособными на мировых рынках. Для Франции, в частности, потребность в такой системе диктовалась не в последнюю очередь усиливавшимся торговым соперничеством на южноамериканских рынках с Великобританией и США (после окончания Гражданской войны 1861–1865 гг.). «Колониальная политика, – говорил один из ее главных апологетов, “создатель колониального меркантилизма” Жюль Ферри[2], – это дочь индустриальной политики»[3].

Экономическая потребность индустриального государства в колониях дополнялась потребностью политической, тесно с ней связанной. Если в новых исторических условиях экономическое – и, следовательно, военное – могущество государства зависит в значительной степени от наличия у него колоний, то такое государство не может отказаться от колониальной экспансии хотя бы потому, что в противном случае оно неизбежно окажется проигравшим в обостряющейся политической борьбе между европейскими державами. Таким образом, в действие вступал принцип экспансионистского соревнования, часто подавлявший соображения экономической целесообразности. Колониальные державы чутко реагировали на действия друг друга, поэтому попытка одной из них установить контроль над стратегически важными пунктами в том или ином регионе мира неизбежно вела к его разделу между всеми участниками игры: «застолбив свой участок», иногда не имевший никакой ценности для экономики метрополии, они нередко на долгие десятилетия теряли к нему интерес, как свидетельствует пример многих островов Океании. Эта игра разворачивалась уже по собственным правилам, требуя – такова природа любой империи – экспансии «без конца», порой уже практически бессмысленной.

Вместе с тем у каждой страны были свои особые мотивы для участия в разделе мира. Во Франции важную роль сыграло поражение в войне с Пруссией 1870–1871 гг., которое нанесло сильный удар по национальному чувству. Утрата Эльзаса и Лотарингии серьезно скомпрометировала идею величия французской нации. Периодически повторявшиеся финансовые и экономические кризисы, политические скандалы (дело Вильсона 1887 г., Панамская афера 1892 г., дело Дрейфуса 1897–1899 гг.), давление со стороны крайне правых (буланжистское движение 1887–1889 гг.) и крайне левых (социалистическая агитация) делали республиканский режим весьма неустойчивым. В этих условиях концепция заморской империи, прежде находившаяся на обочине французской политики и культуры, стала приобретать не свойственную ей значимость. Колониальная экспансия начала восприниматься самыми разными социальными слоями как оптимальный путь возрождения страны. Главным носителем идеи заморской империи стало так называемое «колониальное лобби» – группа, выступавшая за активизацию колониальной политики. Люди, входившие в нее, относились к самым разным спектрам общества (ученые, исследователи, писатели, журналисты, дельцы, политики), и ими двигали самые разные мотивы – от научного интереса и любви к экзотике до чисто материальных соображений.

Но усилия этого лобби никогда не оказались бы столь эффективны, если бы пропагандируемые им ценности и взгляды не нашли благоприятного отклика во французском обществе. В эпоху Третьей республики, в отличие от прошлых периодов, идея заморской империи превратилась в неотъемлемую составляющую массовой культуры: французы приобщались к ней со школьной скамьи, они впитывали ее, посещая музеи и всемирные выставки, читая литературные произведения, они сталкивались с колониальной реальностью в различных сферах повседневной жизни: от колониальных товаров до рекламных изображений; многие из них следили за сообщениями о заморских экспедициях, как за интригой детективных романов. Миграция французов в колонии приобрела значительные масштабы: к 1914 г. численность белых колонистов достигла почти полумиллиона человек. Если в конце 1870-х – 1880-е годы колониальная экспансия еще встречала сильное сопротивление и в обществе, и в политических кругах, причем не только со стороны монархистов, радикалов[4], социалистов, но и части умеренных республиканцев, таких как Фрейсине, Рибо или Делькассе[5], то к 1890-м годам большинство французов «привыкло» к своей заморской империи. Более того, идея заморской империи стала одним из важнейших элементов французской национальной идентичности. Если неудача Тонкинской экспедиции 1885 г.[6] вызвала у французов возмущение колониальной политикой собственного правительства, то в 1898 г. их гнев обратился уже против англичан, заставивших отряд Маршана[7] уйти из Фашоды.

Идея заморской империи приобрела во Франции характер культуртрегерства. Гуманитарный и цивилизационный аспекты колониальной экспансии, утверждал Ферри в своей речи в палате депутатов 28 июля 1885 г., заключаются в том, что «у высших рас есть право цивилизовать низшие расы, поскольку это их долг»[8]. Концепция особой культурной миссии, которая восходит как к христианству с его универсализмом и призывом к обращению всех народов в истинную веру, так и к Французской революции с ее интенцией распространять среди всех народов идеалы свободы, замешивается в последней четверти XIX в., таким образом, на специфической разновидности расизма. Миссия Франции – в том, чтобы нести отсталым расам лучшие достижения и своего прошлого (наследие Античности, Возрождения, Просвещения), и своего настоящего (успехи науки и техники, права человека, демократический строй). Если раньше, особенно в эпоху Июльской монархии, расширение заморских владений, как правило, инициировалось честолюбцами в погонах (как ярко свидетельствует, например, история завоевания Алжира), то к концу XIX в. главным мотором экспансии становится само французское государство. Если прежде колонии рассматривались преимущественно как сфера деятельности военных или место принудительной изоляции антисоциальных элементов, то теперь для некоторых идеологов они представляются своеобразным «полигоном прогресса», где проходят апробирование новые социальные, политические и экономические технологии. И даже католическая церковь, сталкиваясь со все большей секуляризацией французского общества, обращает на колонии свои взоры в поисках новых питомцев, еще не испорченных пагубным влиянием атеизма.

Так, Франция, жаждавшая реванша в Европе, нашла компенсацию в колониальном мифе. Этот миф, скрывавший порой страшную реальность Заморской Франции, сумел сохранить свою витальность до Великой войны 1914–1918 гг. Однако ему была суждена участь всех мифов, и уже в межвоенные годы он начал рушиться, чтобы после Второй мировой войны исчезнуть навсегда вместе с самой Французской колониальной империей.