Читать книгу Пожиратели душ - Петернелл ван Арсдейл - Страница 10

В последующие дни Алис делала то, что ей велели, переходя от полного безразличия к урагану чувств. Ей хотелось спать, но сама мысль о сне была ей ненавистна. Каждый раз, когда девочка открывала глаза и видела по-прежнему чужие стены, они служили ей лишь напоминанием, что дома у нее больше нет. Мама и папа умерли. Мамины руки никогда больше не погладят ее по голове, не накинут на нее ночную рубашку и не поставят перед ней утром чашку чая с молоком.

Инид, Мадог и остальные дети из Гвениса прибыли в Дефаид в том же состоянии, в каком Алис видела их последний раз: Инид и Мадог бодрствовали, остальные продолжали дремать. Спящих детей привозили фургон за фургоном. Мужчины из Дефаида, посланные за сиротами, вернулись не сразу, и Мать объяснила Алис, что сначала им пришлось выкопать могилы и похоронить трупы. Мать говорила прямо: трупов оказалось так много, что людей хоронили целыми семьями, а не копали отдельную могилу для каждого. Алис пыталась утешиться этим. Пыталась представить, как мама и папа спят рядышком. Но перед глазами у нее стояли две пустые оболочки на кровати в родном доме. Эта картина снова и снова возвращалась к ней, ненужная, непрошеная. Очищая морковь для Матери, девочка могла бы вспомнить, как она помогала маме на кухне. Но вместо живого маминого лица перед Алис вставала безжизненная маска, которую она видела перед бегством из Гвениса, и ей приходилось каждый раз встряхиваться, чтобы прогнать воспоминание. Мать в таких случаях устремляла на девочку долгий пристальный взгляд, который у Алис не хватало духу вынести. Мать смотрела как-то по-особенному, не так, как все остальные. Ее глаза ощупывали Алис, точно пальцы. Проникали под кожу.

Когда из Гвениса начали прибывать первые дети, к Матери и нескольким другим женщинам Дефаида обратились за советом, как лучше их разбудить, будто им уже приходилось такое проделывать. Потом Инид рассказала, как действовала Алис: решительно и сурово, но эффективно. Так женщины и поступили. Начали со старших, подростков, затем перешли к малышам. Всех детей окатили холодной водой, и те, захлебываясь, просыпались в незнакомом месте.

Сироты, у которых были братья или сестры, лучше приспосабливались к чужим людям и своему сиротству. Единственные в прежних семьях дети бродили, как привидения. Алис сама была единственным ребенком и задумалась, не выглядит ли и она со стороны неприкаянным призраком, но сочла, что у нее всё по-другому. Потому что Алис приняла решение. Она обещала себе, что однажды она уйдет отсюда. Эта деревня не станет ей родной, что бы ни говорили окружающие. Наступит день, когда Алис найдет дорогу в Лэйкс и будет жить, как Паул, в доме на колесах. В ее повозке не останется ни единого напоминания о том, что́ она потеряла. Ей не нужны чужие стены, которые не станут ей настоящим домом. Как не нужны Мать и Отец, которые на самом деле ей не родня.

Первые несколько недель дети постарше провели в молитвенном доме и в школе. Младенцев и малышей распределили по местным семьям. Часть поселян выразила желание оставить детей навсегда, и таким сиротам, как и Алис, велели называть чужих людей матерью и отцом, сестрами и братьями. А других детей предупредили, что они живут здесь временно.

В Дефаиде не могли оставить всех сирот у себя. Ни одна деревня, даже с такими процветающими фермами и многочисленным поголовьем скота, не способна прокормить пятьдесят новых ртов. Поэтому в соседние поселения – Писгод[8], стоявший на реке к северу от Дефаида, и Таррен[9], притулившийся у подножия горы, если держать путь на северо-запад, – отправили людей, чтобы те рассказали о случившемся и попросили взять на себя часть бремени. Но желающих не нашлось по совершенно очевидной причине. Если деревня не обязана взвалить на себя заботу о сиротах, пострадавших от неслыханных ужасов, то с какой стати она будет это делать?

Вот тогда-то детей из Гвениса и распределили по семьям Дефаида окончательно. Братьев и сестер старались поселить вместе. Все это Алис узнала от Матери, с которой она теперь проводила бо́льшую часть времени. Алис надеялась, что сможет чаще встречаться со своей подругой Гэнор, но ту с сестрами и братьями отправили в семью на другом конце деревни. К тому же они остались все вместе, у Алис же не было никого.

Жизнь в доме Матери, если не считать ее странной манеры пристально разглядывать Алис, была вполне терпимой. В отличие от остальных, она разговаривала с девочкой так же, как со взрослыми, и Алис сумела оценить это по достоинству. Молчаливость и кажущаяся холодность Матери перестали пугать ее. Поначалу Алис думала, что Мать все время сердится на нее, но потом до нее дошло, что это просто такая манера поведения. Отец тоже был немногословен, но характер имел незлой. Он был столяром и бо́льшую часть дня отсутствовал. Возвращаясь к обеду, а затем к ужину, он кивал Алис, и она знала, что Отец рад ее видеть, хотя лицо его оставалось невозмутимым.

И все-таки Алис не настолько привыкла к Матери и Отцу, чтобы нарушить данное Паулу обещание: о пожирателях душ она не проронила ни слова – даже когда за чаем с овсяными лепешками вокруг стола Матери собирались женщины со всей деревни и толковали о пожирателях душ так, будто точно знали их повадки и деяния. В этом Паул ошибся. Он считал жителей Дефаида людьми исключительно святыми, попросту неспособными говорить о таком воплощении Зла, как пожиратели душ. Но Алис заметила, что на самом деле поселяне испытывают своего рода мстительное ликование, обсуждая эту тему. Лица их пылали, разгорались споры.

– Волки и пожиратели душ, – рассуждали кумушки, рассевшись вокруг стола Матери, – напали на одну деревню, так? Это работа Зверя.

Они тряслись и били себя в грудь потрескавшимися от постоянной стирки ладонями.

– А чем они, по-вашему, занимались там, в Гвенисе? – спрашивала одна.

Другие только фыркали и качали головами.

Мать отвечала:

– Да своими делами, как и мы все, я так думаю.

Жена верховного старейшины, мистрис Фаган, высказывалась:

– Добрый Пастырь никогда не покинул бы жителей Гвениса, если бы они шли за Ним, как подобает примерным овцам. – Она пронизывала присутствующих взглядом маленьких глазок-бусинок. – Сбились с пути, должно быть, вот и привлекли Зверя. Кое-кто там, в Гвенисе, привечал Зверя. Кое-кто, а может, таких было несколько. Где-то в лесу занимались один Пастырь знает чем. Так оно и было, помяните мое слово.

Остальные соглашались, кивали и еще сильнее били себя ладонями в грудь.

Щеки у Алис горели, ее распирало от жгучего гнева. Но гнев тут же уступал место чувству стыда. Кто, как не сама Алис, привлек внимание Зверя? Это она бродила посреди ночи, это до нее дотрагивались пожирательницы душ. Она по-прежнему чувствовала прикосновения их рук на плечах, вспоминала некую связь между ними, проходившую сквозь нее от одной руки к другой. Она подумала тогда, что они красивые. И до сих пор так считала. А ведь эти существа убили ее маму и папу. Существа, прикоснувшиеся к ней и оставившие ее в живых.

– Чем они могли там заниматься в лесу? – выступила одна из женщин. – Развлекались со Зверем, вот чем.

За столом воцарилась полная тишина.

– Мистрис Харди, – темные глазки мистрис Фаган заледенели, – мы, ведомые Добрым Пастырем праведники, этого знать не можем, не так ли?

Последовало согласное бормотание, после чего внимание присутствующих переключилось на чай с лепешками.

Пока женщины вели разговоры, Алис молчала, но глаза ее были широко раскрыты, и она внимательно слушала, навострив уши, в точности как ее учил Паул. Она всматривалась в лицо Матери, по-прежнему неподвижное. Алис уже понимала, что Мать не одурачишь такими разговорами. Но если бы Мать знала, что Алис сделала – вернее, не сделала – в ту ночь, когда пришли пожиратели душ… Ладно, Алис отбросит прочь эту мысль. Она скоро переселится в Лэйкс, так или иначе переселится, убеждала она саму себя. И тогда ей не будет дела до здешних святош.

Прошло совсем немного времени после переселения детей Гвениса в Дефаид, и однажды Отец вернулся домой рано и объявил Матери и Алис, что верховный старейшина желает побеседовать с девочкой. Отец отвел девочку к старейшине, в самый большой дом в центре деревни, с широким побеленным крыльцом и яблоней в саду прямо во дворе. Верховный старейшина сам открыл дверь, и оказалось, что Алис впервые смотрит прямо на него. У старейшины был крупный ястребиный нос, и первое, что бросилось Алис в глаза, когда она подняла на него взгляд, это глубокая чернота у него в ноздрях.

Верховный старейшина провел Отца и Алис через прихожую прямо в безукоризненно чистую комнату, где стоял массивный, натертый до блеска деревянный стол. На столе лежала большая книга, а рядом стояло широкое кресло. Другой мебели в комнате не было.

– Дитя, – обратился к ней верховный старейшина, – тебе известно, почему ты здесь?

Алис не поняла, счел ли он ее маленькой глупышкой, неспособной понять, почему она вообще оказалась в Дефаиде, или имел в виду сегодняшний день. Она выбрала простой вариант:

– Отец сказал, что вы хотите меня видеть.

– А ты знаешь почему? – спросил верховный старейшина.

Алис покосилась на Отца, но он смотрел себе под ноги.

– Я… Я не знаю, – ответила Алис.

– Потому, дитя, что ты единственная, кто не спал, верно? Так нам рассказал торговец – тот, что привез тебя сюда. Он обнаружил, что ты гуляешь, в то время как остальные жители Гвениса были либо мертвы, либо спали. Это правда, или торговец солгал?

Алис напряженно соображала, какой ответ предпочел бы Паул. И пришла к выводу: чем меньше она скажет, тем будет лучше для Паула и для нее.

– Ага, я не спала.

– Почему же?

– Потому что я вообще не сплю. Я никогда не сплю.

– И родители позволяли тебе бродить по ночам?

Алис вспомнились женщины вокруг стола. Как же им хотелось узнать, чем жители Гвениса навлекли на себя беду! Алис почувствовала, что где-то в глубине ее существа крохотные семена обиды пустили ростки и расцвели пышным цветом. Невыносимо, чтобы этот огромный черно-белый человек со своими огромными черными ноздрями плохо подумал о маме и папе.

– Нет, – заявила Алис.

Черные брови верховного старейшины сошлись в одну сплошную линию, и Алис поняла, что говорит слишком громко. Она попыталась усмирить колотящееся сердце.

– Они не разрешали, а я все равно гуляла. Но только в тот раз.

– Непослушное дитя, – проворчал верховный старейшина. – Придется заняться твоим воспитанием. Ты слышишь, брат Аргайл? Вы с мистрис Аргайл должны понять, что это малолетнее чадо нуждается в самом тщательном присмотре.

– Ага, – отозвался Отец, – мы присмотрим.

– И что же ты видела, когда бродила ночью, Алис? – Верховный старейшина смотрел на нее сверху вниз, и девочка, не выдержав его взгляда, потупилась.

– А ничего, – ответила она.

Алис уже много раз рассказывала им всем об этом. Именно такую версию она изложила мистрис Фаган в первый день прибытия в Дефаид. И каждый раз, когда ее снова об этом спрашивали, она говорила одно и то же.

– Звёзды видела, – продолжала Алис. Она не поднимала взгляд, но чувствовала, что глаза старейшины сверлят ей макушку.

– Брат Аргайл, на пару слов. – Верховный старейшина повернулся и вышел из комнаты.

Отец последовал за ним, зажав шапку в руке.

Алис осталась одна. Она разглядывала массивный деревянный стол и огромную книгу. У них дома в Гвенисе не было книг, если не считать «Священного слова Пастыря», маленького блокнота в черном кожаном переплете с проповедями Пастыря, записанными маминым тонким почерком. Алис подошла к большой книге и безуспешно попыталась открыть ее. Потом просунула обе ладони между страницами в середине книги и наконец развернула ее.

Внутри оказалась красивая картинка, яркая и разноцветная. По контуру рисунка шла блестящая, золотистая, как солнечный луч, кайма. На самом деле, поняла Алис, там было три картинки: вверху, посередине и внизу, все совершенно разные.

На верхней преобладали ярко-голубой, зеленый и белый цвета. Голубое небо, зеленые холмистые пастбища, а в центре человек в белых одеждах с длинной белой бородой держит пастушеский посох. Вокруг человека собрались радостные пухлые детишки в белом, один устроился у него на коленях.

Земные оттенки на средней картинке напоминали о полях и злаках. На бурых полях росли пшеница и ячмень, коренастые фермеры шли за плугами, которые волокли ломовые лошади. Серьезного вида старейшина стоял на ступенях молитвенного дома, сложив ладони в благочестивом жесте.

Глаза Алис лишь скользнули по верхним двум картинкам. Не они привлекли ее внимание. Взгляд девочки приковала та, что в самом низу. Там преобладали красно-черно-желтые тона, клубился дым, полыхало пламя. В центре высилась труба, ведущая наверх, на «земную» картинку. Крошечные фигурки людей падали, подобно частицам пепла, в длинное жерло, а у основания их поджидал Зверь. Алис никогда в жизни не видела изображения Зверя, но ей не требовались объяснения, чтобы распознать это существо. Она и так знала. Зверь устроился рядом с основанием трубы, и люди сыпались прямо в его широко раскрытую пасть. Он сидел на корточках, подогнув две тонкие птичьи лапы. Руки казались неестественно длинными, они прикреплялись к телу посредством кожистых крыльев. Тело покрывала черная шерсть, густеющая между ног и на широкой груди. Два уха оканчивались остриями, возвышаясь над головой. Между длинных клыков высовывался черный язык, на который и попадали тела людей. Алис прикоснулась к картинке, провела пальцем по телам обреченных, погладила кожистые крылья Зверя.

Она не слышала, как Отец и верховный старейшина вошли в комнату, настолько крылья поразили ее воображение. Поэтому она вскрикнула от удивления, когда ладонь верховного накрыла ее руку. Удивление сменилось болью, когда он сжал ей руку так, что хрустнули косточки.

А дальше произошло вот что.

Отец с побелевшим лицом не сводил глаз с верховного старейшины, который велел Алис закатать рукава. Глава деревни вручил Отцу длинный прут, и этот прут обрушился на белую кожу девочки, потом снова и снова. И все время, пока прут делал свое дело, верховный старейшина проповедовал. Он заявил Алис, что Зверь обитает в огненной яме, что он отрывает плоть грешников от костей, а те вопят от боли и ужаса, что Зверь выцарапывает им глаза длинными черными когтями и что мучения грешников длятся вечно. Поскольку, когда на костях больше не остается плоти, а глаза выцарапаны, все отрастает заново и пытка продолжается. Вот какова судьба маленьких девочек, которые не научились слушаться. Они навечно попадут в лапы к Зверю.