Читать книгу Коромысла и толкунчики. До этого были «Я и зелёные стрекозы» - Петр Анатольевич Никитин - Страница 8

Если вам, в лютый, мороз, удастся своим теплом согреть лёд, то ваш труд, в масштабе вселенной, окажется ничтожно малым, виртуальным случаем. Единственным источником зимней стужи, на планете Земля, является космос и только звезда по имени Солнце, обладает возможностью растапливать льды, и делать воду жидкой. Планета хоть и способна извергать из своих недр потоки раскаленной лавы, но, как и человек, быстро устаёт и засыпает. И вновь, если это совпадает с циклами солнечной активности, покрывается панцирем ледников.

Я грел воздух с помощью паров этилового спирта. Мне довольно легко удалось пройти по Благовещенскому мосту, пересечь площадь Труда, Исаакиевскую площадь, но около Александровского парка, зима поцеловала мне руки, пальчики ног, лизнула щеки и кончик носа. Я изменил свой маршрут и вместо Невского проспекта направился по Гороховой улице. Мой энтузиазм, сменился нервной горячкой, я даже не шёл, а бежал запыхавшись, и не глядя на прохожих. И чуть не поплатился за свою «слепоту». Около обочины стоял автобус с нарисованной на борту Божьей коровкой. Я чуть не снёс пассажиров этого автобуса, активных школьников, под управлением слегка безумного учителя. Мне пришлось врезаться в Коровку и только таким образом избежать столкновение.

Эмиль Григорьевич Удодов, учитель истории, неодобрительно смотрел мне вслед, когда я дёрнул бегом дальше.

На мосту через канал Грибоедова, горячка прошла, чтобы отдохнуть, мне взбрело в голову спустится по ступеням к ледяной толще, поставил канистру, сесть на неё верхом, и сжать руки, чтобы отогреть их горловым дыханием.

Канал промёрз до дна, и превратился в испещрённую трещинами и лощинами ледяную глыбу. Лёд из-за вмёрзших пузырьков воздуха был матового цвета, чем-то напоминая каменное молоко. Если возникнет необходимость разглядеть дно, то бесполезно смотреть сквозь лёд. Потребуется заглянуть в трещины, среди них наверняка есть та, через которую проглядывается весь донный сор: камни, или, обломки металлоконструкций.

Глядя на замысловатый рисунок, составленный трещинами и трещинками мне вспомнились строки " … И повторится все, как встарь: Ночь ледяная рябь канала …". Интересно, что имел в виду Александр Александрович, под словами «ледяная рябь», – остывающие тёмные волны, когда вода действительно кажется ледяной, или уже замёрзшую, застывшую водную гладь, с ледяными барашками повторяющую волны.

Или может быть ночью, в свете газовых фонарей, даже ровный как стол, ледяной пласт, рябит в свете газовых фонарей? Повторяя колебания язычков горящего газа в потоках раскалённого воздуха?

Мне показалось, что Александр, имел в виду дрожание пламени. Огонь может танцевать и яркими сполохами бросать сквозь закопчённые фонарные стёкла, замысловатые повторяющие движение волн тени. Сейчас, в окрестностях канала Грибоедова, газовых фонарей больше нет. Но возможно если смотреть в молочную испещрённую поверхность глыбы, то там померещиться застывшее время, а в нём виртуальные газовые огоньки.

За движение времени на планете Земля, за смену дня и ночи, вопреки выкладкам астрофизиков, тоже отвечает Солнце. Солнце работает циклично, формируя, как правильно заметил Николай Кондратьев, «большие циклы конъюнктуры», и возможно канал Грибоедова, превращённый в глыбу, лишь следствие временного безвременье, период смены цикла. И вскоре, через несколько дней, когда Солнце, вернётся к нам в город, глыба, развалится на части, и будет рябить не только в свете газовых, но и под действием обычных натриевых фонарей.

Я отпил из канистры, съел сосульку, и решил двигаться дальше. Уже без энтузиазма, но и без горячки, не спеша, ступать в сторону Московского вокзала. Выбирая путь, полагаясь не на знание плана местности, а на интуицию. Спешить мне не куда, если даже заплутаю, возможно это и к лучшему.

Когда я прошёл довольно значительное расстояние, то резко оглянулся, люди похожие на поэтов Серебряного века, стояли около чугунной решётки и о чём-то горячо спорили. Я прокрался назад, и услышал лишь часть их диалога.

– … люди живут, игнорируя поэтические законы! – говорил один с кудрявыми бакенбардами на красном лице – Головной мозг, подчиняется вернее воспринимает высшую музыку рифм, но живёт по другим – спиралевидным законам экономики!

– Поэзия лечит душу! – отвечал ему гладколицый, с веснушками, мужчина лет сорока.

– И пускай! Но через определённые промежутки времени население послушно идёт на войну и умирает за жёлтый металл в банковской ячейке! Или за серое вещество в ячейке костной!

Кудрявый, был явно распалён спором, но его товарищ выглядел умиротворённо.

– Всё вокруг ячея – сказал он – Окна тоже ячея, – ячея рыбацкой, кирпичной сети.

Я предложил ребятам спирта, но они никак не среагировали на моё предложение, продолжая свой, созвучный с моим внутренним, разговор. Я расстроился и пошёл своей дорогой.

Может быть они, через несколько минут напишут стихотворение, о том, как ледяная рябь канала, под влиянием Солнца, пройдя все перипетии двадцатого века, превратилась в ледяную глыбу.

Александр, успел, застал и двадцатый век и эту глыбу, но ему по душе была рябь, наверное, поэтому он не разглядел этот ледник в центре города. Но вам господа, побрезговавшим спиртом, придётся написать об этом, и причём только хорошие стихи…

За моей спиной, остался маленький лабиринт проулков, я удачно пересёк Фонтанку, и свернув около бронзовых жеребцов, направился по широкой людной улице, которая называется Невский проспект. Здесь было столько машин и пеших, что влажное дыхание, лёгких и моторов осело на проводах в виде белоснежной бахромы инея.

Я шёл по прямой. Меня не трогал мороз, меня не трогали фантомы жестокого времени. Забылась революция, голод, террор, блокада, смертельный голод, смертельный мороз, в моей голове беспрестанно крутилось: «Ночь, улица, фонарь, аптека…», «Ночь, улица, фонарь, аптека…». Крутилось, но не доходило до «ледяная рябь канала» а прерывалось ледяной глыбой. Ледяной глыбой, сквозь которую можно увидеть весь двадцатый век. Который не пришёл умирать на Васильевский остров, и теперь, позволяет мне, нести канистру спирта, и лихорадочно уходить из реальности в толщу молочных камней.

Заледенелый узкий тротуар, и толчея людей, способствует зрительному контакту. Большинство лиц проскальзывавших на уровне моих плеч, несли маску бледной замёрзшей кожи со сосредоточенным, отстранённым от тротуара и зимы, янтарным блеском глаз. В масс-медиа крутят штамп о хмурых русских лицах, но мне среди этих колючих фарфоровых лиц было комфортно и тепло.

Московский вокзал равнодушно встречал и провожал пассажиров. На Площади Восстания, где-то в районе крыш, среди цветных реклам, блеклым светом была подсвечена надпись: «Ленинград город Герой». Эта надпись была подсвечена детством ребят из последних поколений Советского Союза. На пешеходных переходах толпы людей и машин боролись за право передвигаться в горизонтальной плоскости. Белый дым, из маленьких и больших труб не растворялся в ледяном воздухе, а накрывал застывшую землю холодным туманом.

Я вошёл в арку и оказался во внутренн6ем вокзальном дворике.

Целый класс школьников, по-видимому пятиклассников устроили толчею около киоска с мягким мороженым, сопровождающая их учительница, с ужасом смотрела на своих подопечных, меховую оторочку её капюшона покрывал иней.

Рядом с ними стояла, красивая как павлины, эффектная пара – мужчина средних лет и девушка.

Мужчина был одет, в соболиный полушубок. Между сияющими всеми оттенками платины мехами, проблёскивали вставки золотой вышивки. Узор, прошитый блестящими нитями, повторял хохломскую роспись. Девушка ёжилась в белую, тоже меховую, итальянскую накидку. Судя по загару, покрывшим их обветренные лица, они прибыли из Нью-Йорка или Бостона.

– Я буду всё! Да я буду всё! – смеялся мужчина, обращаясь к невидимому собеседнику – Ты помнишь, как на меня подействовало то, шампанское? Помнишь? Я ничего не помню. Совсем ничего.

– Джон! – проговорила девушка под шалью – Ты был прекрасен!

– И это тоже приготовь! Ну всё пока! – продолжал мужчина – Габриель мы скоро прилетим в твой гарем! Готовься! Чао!

Когда мужчина перестал говорить, девушка к нему прильнула, и я явно услышал, как она прошептала:

– Джон, я хочу мороженое!

Джон оглядел суету школьников, поцеловал сою пассию и ответил: – конечно!

Внезапно мне показалось, что судьба, ведёт меня на встречу к счастью, и достаточно уловить течение жизни и поплыть по нему разбавляя кровь спиртом как в итоге меня будет ждать настоящее приключение.

Немного таясь, я глотнул спирта и занюхал его рукавом. Мне снова захотелось кого ни будь угостить. Но Джон со спутницей растворились в безликой толпе, а дети, были счастливы поедая застывший молочный крем со следами ягодного сиропа.

На мгновение, у меня появилось сомнение, стоит ли покидать Питер, ради призрачной надежды на приключение. Но возвращаться обратно на Васильевский Остров было горше, и я поплыл по незримой людской реке.

Турникет я прошёл, без билета, надёжным способом – тараном. Таранил я канистрой, особо не скрываясь, если бы меня в тот момент, задержала полиция, то я бы воспринял это ка счастливый поворот и прошёл вслед за ними.

Но полиция, не обратило ни на меня, ни на пищащий турникет должного внимания. Я беспрепятственно дошёл до электрички «Санкт-Петербург – Шапки», и сел в вагон, около окна.

– Джон береги спутницу – думал я – С ней можно пройти любой лабиринт, покинуть любой остров.

Вагон задрожал. Уже через десять минут, я почувствовал теплое место под своим сиденьем. Убаюканный согревающим дыханием вагона, я задремал.

На одной з станций, напротив меня сел молодой парень. У него было напряжённое фаянсовое лицо, и напряжённые узкие плечи. Весь он, нескладно дёргался, в такт музыке. Источники вдохновения были наушники, плотно обнимавшие его облезлые уши.

Мне больше не удалось задремать, и я стал смотреть в окно. Мимо пролетали прямоугольные дома с рядами тёплых от электрического света окон. Машины проносились по улицам, и согласно направлению, смотрели на электричку или яркими фарами, или грустными красными фонарями.

Деревья, черными скелетами, застыли в объятиях ледяных лат, ветер едва ли шевелил кончики веточек. В городе вдоль железнодорожных путей, ещё остались дикие деревья, которые самостоятельно прошли путь от семечка до гигантской информационной системы. На фоне электрического освящения мостовых и рекламных баннеров вереницы чёрных, деревянных тел казались скорбными границами между железной дорогой и городом. Все мы знаем, что скорбной цвет он белый. Но воспринимая чужую культуру мы решили сделать скорбным черный.

Многие люди думают, что кусты и деревья зимой спят, почти в летаргическом сне, но меня не обманешь. Зимой деревья бодрствуют, а весной, когда рвутся почки и появляются свежие листья и цветы замирают и отключаются. Все лето дерево как автомат, круглосуточно делает бестолковую, но нужную для жизнедеятельности работу. Гоняет по флоэме и ксилеме, воду и микроэлементы, накапливает в клейкоцитах крахмал, дрессирует нейронную сеть микориз и растит, лелеет и ухаживает за бесчисленными как песчинки в земле, семенами. Осенью, когда бледнеет солнце, желтые листья, выполняют свою последнюю функцию – срываются с ветвей и парят вниз, чтобы укрыть корни и напитать почву перегноем, дерево просыпается, озирается, и где-то в недрах ксилемы запускает обработку полученной за время размножения информации.

К декабрю, когда последний бит информации изучен, и отправлен на хранение в клеточную стенку, деревья срываются в яркий, цветной, завораживающий, похожий на оргию танец. Танцуют все деревья, они кружатся, за пределами своих деревянных тел в вихре информационных кварков сохраняя для мира историю жизни.

Каждый зелёный организм, связан между собой и физически – через корни микоризой, через листья газообразными гормонами, и ментально при помощи электромагнитных полей и летучих эфирных масел. Устьица и корневые волоски, это «глаза и уши» биосферы планеты Земля.

Бескрайний луг или лесное море это слитый в единое виртуальное облако массив информации. Биты сохраняются в годовых кольцах, – это не тайна, про это пишут в школьных учебниках. Их легко увидеть, достаточно подойти к дереву с циркулярной пилой.

Школьников учат извлекать из спилов информацию об активности Солнца, она действительно очень подробная. Но в них записано, и кое-что ещё, а именно летопись развития всей жизни на планете. Но только люди, не имеют нужды в её прочтении.

Двери вагона скрипнули, появился охранник и две – женщины контролера, пассажиры послушно достали билеты.

У меня билета не было, я взял канистру, сделал маленький глоток спирта и притворился спящим. Общение с контролёрами я ожидал с нетерпением. Весь день я провёл в разговоре с самим собой, и мне был необходим любой диалог с любым посторонним человеком на любую тему. Моё ожидание затянулось, но глаза я не открывал, поддавшись в слух.

Через несколько минут, мне удалось разобрать что слушает молодой человек с фаянсовым лицом. И хотя он использовал наушники я улавливаю какофонию звуков, из которых с лёгкостью вычленял целые слова и словосочетания.

Музыка – это язык богов, поэзия – досужая болтовня ангелов. Но молодой человек предпочитал обсценую лексику и супербасы.

– Дети должны слушать рэп! – вдруг сказал ласковый, холёный голос. И мне показалось что это говорит будущий президент России- Дети должны слушать рэп. Это искусство превращает людей в стадо. Государству выгодно чтобы дети были стадом

– Что Вы говорите – воскликнула интервьюер, женщина лет сорока. Похожая на бульдога, но с копной ядовитого пеньюара – Что Вы говорите, дети это святое!

– Государству выгодней править стадом, это товар. И чем раньше человек становиться товаром, тем лучше.

– Дети это святое!

– Ваше лицемерие и ханжество не является аргументом в нашем споре.

– Дети это святое! – женщина служила, пресс-секретарём у предыдущих президентов, и поэтому привыкла повторять одни и те же фразы.

Я понимал, что диалог двух людей, это всего лишь видение, вызванное отравлением этиловым спиртом. Но мне нравилось за ним наблюдать, и слушать настоящие человеческие слова.

– Государству требуется стадо – сказал президент – Я рад что предыдущие власти оставили мне послушный народ, которому к счастью наплевать на себя и своё будущие. Я очень рад что мои предшественники, уловили колебание мировой конъюнктуры, и пользуясь низменными потребностями людей, смогли убедить из отказаться от собственных детей.

Журналистка выпучила глаза и с бараньим упорством смотрела в камеру: – Дети это святое! – сказала она.

– Ваши слова – это эталон! Дети это святое! Лицемерие это святое! Ханжество это святое! Тщеславие это святое! С такими словами мы увеличим продажи. Единственно что такие старые бренды как: «вундеркинды», «эрудиты», «дети-индиго», «наше будущие», «новое поколение» – уже устарели. Нужно вводить новые. Как вы думаете, под каким брендом, дети лучше пойдут в продажу? Концепция бренда должна быть такова, чтобы родителям было удобно делать вид, будто они ничего не понимают.

– Я-то здесь причём? – воскликнула журналист – Это всё они! Я занималась другими делам.

– Своим примером Вы вдохновляли людей игнорировать воспитание детей.

– Дети это святое!

– Дети это святое – сказал президент – Вы сделали всё что могли. Благодаря вам, мы лидеры в мире по искалеченным детским судьбам. Такой ребёнок с лёгкостью забывает о своей Родине, что и является завершением сделки при продаже. В связи с этим я предлагаю вам и всем присутствующим мычать и хлопать в ладоши.

Видение сфокусировалось таким образом, словно это трансляция на синем экране. Послушались аплодисменты и радостный смех. Видимо рядом с будущим президентом находилась приглашенная публика.

Журналист вращала выпученными глазами стараясь скривить сопутствующую ситуации мину на лице.

– Вы тоже мычите и хлопайте в ладоши! – обратился президент к своей собеседнице.

– Я? – журналистка вздрогнула

– Вы – президент обворожительно улыбался – вы показали пример пренебрежения к детям. Теперь покажите пример мычания.

– Я не буду! – взвизгнула женщина

– Почему? – президент искренне удивился – Вы вместе с моим предшественником создали конвейер по переработке детей в социологическую продукцию, эти аплодисменты благодарность вам, за работу.

У журналистки в глазном яблоке лопнул сосуд, но в следствии бесконечных пластических операций она не почувствовала боль. На её фальшивых щеках и гуттаперчевых губах играл подкрашенных румянец.

– Вы съели собственных детей – резко сказал президент – Вы были примером для подражания. Многие россиянки последовали за вами и потеряли человеческий облик.

– Вы лжете – пафосно воскликнула фальшивая женщина – Мой сын, Фёдор, он работает…

– В министерстве образования – прервал её президент – Это народ дал ему работу, от Вас Фёдор Леонович мечтал получить совсем другое.

– Он получил всё о чём мечтал!

– Он мечтал о братьях и сестрах.

Женщина растерялась её лицо словно первым заморозком дернулось сеточкой предвестников морщин

– Он мечтал о братишках, а вы делали аборты – президент говорил обворожительно словно актёр – сколько абортов вы сделали?

Женщина молчала. Её настоящие морщины пробились сквозь пластмассу, и пронзили щеки и уголки губ, она физически не могла говорить.

– Вы по примеру собственной матери, как и она делали аборты – президент потерял интерес к своей собеседнице и смотрел прямо в камеру – В вашей семье все женщины делали аборт. Если вам вдруг стало грустно, и вам нужно сделать вид что ничего ужасного не произошло, и вы ничего не понимаете, тихонько кивните в экран, я вам помогу, подскажу что делать.

Журналист кивнула.

– Лицемерия и ханжество – прошептал президент – лицемерие и ханжество. Дети это святое.

Журналист, пресс-секретарь бывшего президента, мать замминистра образования, захлопала в ладоши и что есть мочи, вытянув губы трубочкой протяжно заверещала:

– Му-у! Му-у!

Президент снял пиджак и остался в украшенной мезенскими узорами жилетке. В руках у него блеснула рапира. Ей он уколол меня в колено, и я очнулся.

На самом деле никто, никого не колол рапирой. Это я во сне неловко пошевелил затёкшей ногой и меня разбудил нитчатый мышечный спазм. Мне понадобилось время чтобы сориентироваться во времени и пространстве.

Электричка, стуча колёсами неслась сквозь тёмное, студёное пространство. За окном пролетели залитые светом новые Кресты. Самая большая в Европе тюрьма. Парень с наушниками исчез, исчезла какофония звуков, испарились контролёры билетов только дрожание стёкол будоражили полупустой вагон. Глотнув спирта я жалостливо с чувством вины прошептал:

– Лучше вы меня заразите СПИДом, лучше я сам кончу самоубийством, лучше я сам буду стадом и буду по команде мычать и хрюкать, хоть на английском, хоть на китайском, хоть на Си ++, только не трогайте моих дочек.

Из моих глаз текли слезы, когда мы прибыли в Саблино я был уже готов встать на колени перед президентом или любом другом представители власти и целовать им пальцы на ногах лишь бы они спасли оставленных и забытых моих дочерей.

Саблино встретило и проводило электричку тусклым и холодным светом фонарей. Солнце давно скрылось за горизонтом. С моста я видел, как медленно, но не отвратимо электрическая гусеница с окнами по бокам так же скрылась в тёмном лесу.

Слезы всё ещё текли из глаз, поэтому я скрывал лицо от редких, равнодушных попутчиков.

Меня тошнило, я не сдерживал желудок, справедливо считая, что так лучше для здоровья. Вкус выходящих из горла жидкостей, был мне незнаком. Но спросить, что это такое, – жидкое, желтоватое, идёт из горла как фонтан было не у кого. В Саблино нет подобного типа специалистов или гурманов.

Мороз, я не чувствовал. Только блеск кристалликов снега, да хруст ледяного наста под ногами, показывал, что температура далеко ниже – 25 °С.

Посёлок был заботливо укрыт чёрным звёздным небом, а запах печного дыма лишь добавлял уюта наступавшему со всех сторон духовному блаженству.

На автобусной остановке, где я оказался после моста, находилось не более десяти человек. Меня продолжало тошнить, я стоял в стороне от света в тени магазина.

Вдруг одна из женщин бросила на снег бумажку, обертку от пирога, и продолжила как ни в чем не бывало беседовать со своими спутниками. Её пристыдили, но не активно, слишком мирно, и бумажка продолжила лежать на своём месте.

Некоторое время я смотрел на эту бумажку, а потом подошел к ней, и с обличающей речью, поднял и бросил её в урну.

– Я убираю твою грязь туда где будет гнить твой труп! – мой голос был похож на рёв бешенного ежа. Он был писклявый и бессвязный. Люди верят такому блаженному голосу, я это знал, и этим пользовался – Будет твой труп среди падали гнить, а в глазах поселяться мухи. А во рту поселяться черви. Бумажку с твоей едой, взад уже не вернуть, и не съесть вспять каравай. Впрочем, у тебя есть выбор кто будет гнить. Можешь обойтись малой долей!

Мои слова задели присутствующих, женщина в ужасе, ладошкой прикрыла свои губы. Словно в лихорадке я схватил канистру и ринулся в темноту. К дому мне приспичило двигать пешком.

Произведённого эффекта мне было мало, мне захотелось ещё больнее ужалить запуганную женщину, или любую другую жертву, на которое укажет молчаливое общество – Не отдавайте свои вещи чужим людям – кричал я уже из темноты – Чужие люди знают, что можно сделать с личной вещью, особенно если это бумага, и содержит ваш пот и слюну. Присмотритесь к этой урне, привыкайте думать о ней!

Это было опрометчивое решение, бросить такси и ринуться пешком. Если бы меня повезло такси, то дома безусловно нашлись бы деньги для оплаты. Или зарядка для смартфона, открывавшая почти безграничный банковский кредит. Таксисты в Саблино добродушные, можно было договориться, например, ещё и заехать в магазин за снедью.

Но было поздно что-то менять, упорно, словно мой путь лежал в чудесную страну, я шёл, не разбирая дороги, стремясь сократить путь, срезая по летним тропинкам, которые теперь скрывались под сугробами.

Бесконечная масса студеного воздуха, мириады незамутненных солнечным светом звёзд и созвездий, чёрная невесомость вакуума всё говорило об одном – закончился солнечный годовой цикл, а следующий не успел начаться. И пускай это всего лишь определённый этап раскрутки спирального тысячелетнего календаря, в эти дни солнце не может растопить даже самую хрупкую снежинку и, следовательно, не имеет власти.

Память человека, работает отлично, чаще без сбоев, да так эффективно что даже сложно понять: принципы по которой храниться информация в нашем теле, принципы по которой информация обрабатывается в нашем подсознании и принципы по которой обработанная информация вкидывается в сознание. И человек такой бьёт себя ладонью по лбу, и декламирует стихи Александра Блока. Нет! Я пошутил, он восклицает:

– Ту ты ти! Ту ты ти! Нам с тобою по пути! Тыква, угорь и сморчок, прыгай с полу на крючок!

– Ту ты ти! Ту ты ти! Нам с тобою по пути! В тыкве, угорь, на крючок нанизал второй сморчок.

Он декламирует громко, с выражением, а ему отвечают.

– Молодой человек, Вы уже перетянули своё время, вам давно пора закончить презентацию!

И он в ужасе осознаёт себя находящемся в обширном зале, среди пузатых, застёгнутых на все пуговицы людей.

Сходите поплачьте – говорят ему – Сходите! У нас замечательная дамская комната, для плача и стенаний самое идеальное место. Поплачьте, а потом возвращайтесь мы Вас ждём!

И человек идёт в дамскую комнату, и его там встречают: тёмные стены, биде, фаянсовая ваза, раковина, фен, и нежные, мягкие с душистой отдушкой салфетки.

И он знает, что когда придётся высморкаться, то салфетки, кроме густых слёз, вытянут из его ноздрей, остатки социального ужаса, и он вернётся в зал заседаний, обновлённый, солидный, что-нибудь пошутит, чтобы успокоить людей, и закончит свою презентацию так, как и было задумано.

И никто не узнает, что в этот день в нем умирает бунтарь, что он ломает свое сердце, и становиться чиновником. И что он готов служить начальствующим в «Отделе защиты городской среды» – Министерства природных ресурсов.

Моя память работает, так же, по стандартной модели. Когда я оказываюсь в чужеродном окружении, она предоставляет картинки, с аналогичными ситуациями из прошлого. Возможно это когда-нибудь спасёт мне жизнь.

А пока, моя кровь отправлена алкоголем, мне вся жизнь видится в виде ниточки, на которую нанизаны одинаковые бусины, и каждая бусина, это законченная бытовая ситуация. Сегодня бытовую ситуацию, я могу разбить на более мелкие бусины: глоток, внутренний разговор, глотки, глотки, беспамятство, холодная вода, яркий свет, пробуждение, осмысливание, ожидание возможного возмездия или возможной награды.

Сегодня мне кажется, что все эти бусины, закручены в спираль и тянуться к небу, подчиняясь циклам Кондратьева, закономерностям Сорокина из прошлого в будущее. Но я отравлен, и мне не сформулировать те важные детали, из которых выходит знание почему Питирим и Николай дарят надежду и интеллектуальное тепло о моем будущем и будущем всей нашей, хлопнутой пыльным мешком гражданской войны и международной торговли цивилизации.

Вместо социологических подчинённых влиянию Солнца выкладок мне вспоминаются стихи, и не Николая Гумилева, он офицер монархист, достанет пистолет и пристрелит меня как подзаборную кикимору, мне вспоминается Александр Блок.

Ледяная глыба. Ледяная глыба. Ту ты та! Ту ты та!