Читать книгу Черный кандидат - Пол Бейти - Страница 5

Лотерейный автомат жужжал и щелкал, выплевывая билеты пастельных цветов в руки оператора. Казалось, его скрежет помогает планете вертеться вокруг своей оси, ну, или хотя бы кварталу не превратиться в руины.

– Так, 2-2-1, один доллар бокс, 8-4-7 доллар точный, 3-7-3-1 туда-сюда тоже доллар.

Оператор послушно вбивал указанные Уинстоном цифры.

– 5-2-2-4 доллар на точный, полдоллара бокс.

Иоланда шлепнула оператора по руке.

– Секундочку, Денеш. Уинстон, откуда ты взял эти номера?

– Я ж говорю, меняю свою жизнь. И начинаю с изменения моих номеров.

– Но ты и мои номера меняешь!

– Наши номера, детка.

– Ты сколько денег положил?

– Два доллара.

– Вот и меняй на два доллара. – Иоланда всучила ему коротенький зеленый карандаш, перфокарту и отпихнула от прилавка. – Давай, заполни карту еженедельной лотереи и не трогай мои номера.

Уинстон картинно «отлетел» в сторону и остановился у стойки с выпечкой.

– Терпеть не могу эти огрызки, у них даже ластиков нет. Если я впишу 44 вместо 45, все мое будущее может пойти коту под хвост из-за ебучих лилипутских карандашей без ластиков.

Иоланда рассмеялась.

– Думал, ты такой хитрый? «5-2-2-4 доллар на точный, полдоллара бокс». Думал, я не обращу внимания, раз ставка всего пятьдесят центов? Что вообще с тобой – то эта хрень насчет «Старшего Брата», теперь номера мои меняешь.

– Получилось же. Почти.

– Да шиш тебе.

– Ага. На секундочку такая: «Ах, мне нравится, что мой мужчина такой настойчивый, только послушайте – полдоллара бокс. Такой уверенный».

Уинстон умял пирожное и торопливо заполнил заявку на беззаботное будущее. Их ждали Фарик и остальные.

Фарик восседал на своей бетонной трибуне, верхней ступеньке крыльца на 109-й стрит, погруженный в чтение журнала. Выгнув брови, как крылья чайки, он сыпал бизнес-терминами, будто крошками кукурузных чипсов, завалявшихся во рту со вчерашнего вечера.

– Доход на акцию – приличный. Медианная операционная маржа – средняя. Рыночная стоимость – 24,6 миллиона. Прибыль на данный момент… ничего особенного. Доля акционера – 15,7 процента, ни хера себе!

Подруга Фарика, сутулая женщина по имени Надин Примо, придвинулась поближе, положила подбородок ему на плечо и, указывая на страницу, добавила:

– У этой неплохой доход на одного работника.

Трое парней, сидевших на ступеньку ниже, проявили нетерпение.

– Что за хрень ты несешь, Плюх? – спросил долговязый Армелло Сольседо, наполовину доминиканец, наполовину пуэрториканец. – Я не для того сюда приперся, чтобы все воскресенье глядеть, как ты журнальчик почитываешь, entiendes?

Надин ткнула большим пальцем в сторону своих скептически настроенных друзей и сказала:

– Покажи им.

Фарик поднял журнал и с бесконечным терпением детсадовского воспитателя к младым чадам медленно продемонстрировал его озадаченным парням.

– Братья мои, вот что нам нужно знать об этом лете, – серьезные бабки. Экономическая самостоятельность.

– Какой хуйни ты обкурился? – спросил Уинстон, подходя к крыльцу под руку с Иоландой. Оба были одеты одинаково с ног до головы – одинаковые кроссовки, рыбацкие панамы и пижамные костюмы в сине-зеленую полоску. Свободной рукой Иоланда держала Джорди. – Ты, инвалидина, все еще читаешь им журналы про кунг-фу? Не знаю, чему вы так радуетесь, с тех пор как мне исполнилось пять лет, в этих статьях печатают одно и то же. «Мы раскроем вам тайну дюймового удара Брюса Ли и другие могучие техники джит-кун-до – впервые в истории!» И еще картинка, где чувак отжимается на одном пальце.

Он остановился у нижней ступеньки. Все важные решения в жизни Уинстон принял на этом крыльце – например, впервые согласился выпить пива и решил не просить Иоланду сделать аборт. Дальше по улице дети играли в стикбол. Какой-то мальчик обежал три базы подряд и использовал остатки воздуха в легких, чтобы поиздеваться над противником. Если весь мир – театр, то крыльцо у дома 258 по Восточной 109-й стрит было авансценой в Трагедии Гетто. Иоланда потянула своего застенчивого мужа за локоть.

– Борзый, давай сядем.

Осторожно пробираясь через бурелом острых коленей и вертлявых ног, они поднялись по ступенькам и уселись на оставленном для них местечке рядом с коваными перилами. Все присутствующие, за исключением Фарика, радостно приветствовали опоздавших Уинстона и Иоланду рукопожатиями и поцелуями. Фарик же нахмурился и отвернулся. Уинстон вернул внимание друга легким подзатыльником.

– Не отводи взгляда от противника даже во время поклона.

– Ну ты и мудила!

Уинстон не унимался, перейдя на карикатурный китайский акцент:

– Это как палесь, указываюсий на Луну: не консентрируйся на палисе, инасе упустис все сюдеса небес.

– Хватит с меня мути из «Выхода Дракона». Ты опоздал. И это не «Мир карате».

Фарик поставил журнал на сгиб локтя, как Моисей свои скрижали.

– Это июньский выпуск «Черного предпринимателя».

– Ой, только не июньский, тысяча извинений. – Уинстон склонил голову в насмешливом раскаянии. – Что в нем такого особенного?

– В июньском номере есть статья о сотне крупнейших бизнесов, принадлежащих черным. Если мы собираемся этим летом сделать реальные бабки, нам нужны образцы для подражания, и тут, – Фарик шлепнул по обложке журнала, – мы найдем сотню контор, зашибающих бабки, которыми управляют пунктуальные ниггеры, кое-чего добившиеся в мире, где человек человеку вол.

– Человек человеку волк, – поправила Иоланда.

– Не передразнивай меня, – огрызнулся Фарик и продолжил тираду: – Деньги и Аллах – это ключи, ключи, что освобождают от цепей, сковывающих наши сердца и умы. Коран учит человека, как проникнуть в тайны замков, а деньги позволяют приобрести необходимые инструменты. Тогда каждый может изготовить ключ к свободам.

Иоланда оскалилась, как львица перед схваткой.

– Свободам? Во множественном числе?

– Разумеется! Конечно, в сраном множественном!

Фарик потер подбородок, подбирая пример, потом продолжил, разрубая рукой воздух после каждого слова:

– Когда Линкольн дал рабам свободу – в единственном числе – они могли голосовать? Владеть собственностью? Трахаться, с кем хотели? Нет. Поэтому свобод больше чем одна.

– То есть у нас «право на правды, справедливости и стремления к счастьям».

– Колледж тебя портит, дорогая. Ты вообще какую специальность выбрала?

– Еще не решила.

– Видите? Бледнолицые уже прикарманили одну из твоих степеней свободы. Не решила. У черных нет времени на нерешительность. И в твоем колледже на самом деле лишь две специальности, «не решила» и «обманистика».

– Обма… что?

– Не важно. Мы – и вообще ниггеры в целом – должны держать все внутри сообщества: врать по-черному, умирать по-черному и покупать по-черному. Имитировать Жида.

Все больше раздражаясь не столько из-за его религиозной бестактности, сколько по причине отсутствия логики в фариковской риторике, Иоланда прищурилась и спросила:

– Жида? В единственном числе?

– Да. Жида в единственном.

– Ты хочешь сказать, что существует какой-то гигантский Супержид?

– Ты понимаешь, что я хочу сказать, мисс грамотейка. Жид – это … Борзый, как звать трехголового монстра, который дрался с Годзиллой?

– Гидра, – ответил Уинстон.

– Жид – как Гидра. Три головы, но тело движется к общей цели: надрать Годзилле задницу.

– А Годзилла, надо понимать, – черные?

Фарик закатил ревматические глаза и выразительно посмотрел на Уинстона.

– Говорил тебе, не надо приводить женщин! Они ни в зуб ногой в настоящем бизнесе.

– Да пошел ты на хер, Плюх! – рявкнула Иоланда, глядя на Надин в надежде на женскую солидарность.

Надин пожала плечами.

– Он прав.

– Да конечно, прав. Вон, спросите у Буржуя. Буржуй, я же прав?

Услышав свое прозвище, Буржуй мгновенно очнулся от забытья и выпрямился. Его грязное тощее тело уместилось на ширине одной ступени на середине крыльца, колени были плотно прижаты к груди, а мягкие подошвы шлепанцев обхватили край ступени, как когти совы – ветку дерева.

– Ну чего, Буржуй, я прав?

Буржуй, превратившийся в мумию благодаря неудачным бизнес-проектам, крэку и просто возрасту, в знак согласия отсалютовал бутылкой, обернутой бумажным пакетом.

– Только две сучки заработали деньгу своим умом – Опра Уинфри и эта… забыл, как вторую звать, она изобрела горячую расческу или какую-то такую же хрень.

Именно у Буржуя Фарик прошел уличную школу большого бизнеса, научился пониманию биржевых котировок, умению накалывать клиента и, если бы ему вдруг вздумалось платить налоги, проскакиванию через многочисленные лазейки. Единственное, что Уинстон знал о предполагаемом бизнес-гении, – с годами тот стал одеваться гораздо хуже. Свои первые деньги он сделал на продаже ящиков из-под молочных бутылок, по доллару штука: их использовали в качестве сидений зрители на легендарных баскетбольных турнирах в парке Ракера и на Западной Четвертой стрит. Фарик уверял, будто Буржуй обладает всеобъемлющими экономическими знаниями, однако Уинстон никогда не видел, чтобы тот делился жемчужинами своей мудрости – разве что дешевыми побрякушками, сорванными с шеи пьяненьких пассажиров метро. Только раз он застал Буржуя, ведущего осмысленный разговор. Два года назад Уинстон побывал на ретроспективе итальянской кинокомедии в Линкольн-центре, и там, на выходе из кинотеатра, он заметил бутик Буржуя – ярмарку под открытым небом на углу Бродвея и Шестьдесят шестой стрит, с одним-единственным продавцом. Буржуй торговал электроникой в вакуумной упаковке: толкал туристам поддельные телефоны, автоответчики, двухкассетники и прочее. Уинстон уже собрался незаметно поздороваться, когда какой-то пузатый негр заинтересовался коробкой с видеокамерой, затянутой в прозрачный бесшовный пластик. Он взял ее в руки, проверил, не смяты ли углы, словно это как-то влияло на качество содержимого.

– Сколько?

Буржуй подмигнул ему и вполголоса осведомился:

– Ты в своем уме?

– Не, я спрашиваю, сколько за камкордер?

– Этот товар не для братьев, – ответил Буржуй, выхватив коробку из рук незнакомца.

Он убрал ее за спину, словно коробка была букетом цветов, а он пытался найти причину, чтобы сбежать от редкостно уродливой особы, явившейся на свидание вслепую.

Незнакомец отступил, в его глазах мелькнула искра понимания:

– Я благодарен тебе за доброту, брат мой.

Повернув в сторону центра, несостоявшийся покупатель бросил прощальный взгляд на Буржуя, который торговался с любителями дешевизны. Он догадался, что туристы вернутся в Мюнхен, Осаку и Рим с полными сумками подарков: с ничего не ловящими приемниками и кирпичами, завернутыми в газету.

Старания правительства оживить мелкий бизнес, принадлежащий меньшинствам, посредством соглашений о свободной торговле и снижения налогов Буржую не помогли. Он больше не заправлял личным супермаркетом электроники. Последствия экономики просачивания довели его до торговли трущобной мелочовкой – ворованным сыром, копченостями и безрецептурными лекарствами. Жители Восточного Гарлема нередко наблюдали, как Буржуй носился по Лексингтон-авеню, втюхивая прохожим флакончики с красным средством от кашля:

– У меня есть робитуссин, детка. Настоящий робитуссин. Сироп от кашля. Сироп от кашля.

Сегодня его товаром были тонюсенькие деревянные рамки для фотографий. На шее же висела тяжелая махагоновая картинная рама. Буржуй собирался уходить. Когда он повернулся к Фарику, солнце высветило на фоне неба с редкими облаками его темный силуэт. Болезненный блеск кожи и седеющие усы на секунду сделали Буржуя похожим на оживший холст в зале для совещаний транснациональной корпорации.

– Мне пора. Вижу, крэка у вас, ребята, нет. Но если я вдруг узнаю о происшествии, на котором вы все можете погреть руки, непременно дам знать.

Гордый президент корпорации «Ничто» побрел по тротуару, толкая перед собой стальную тележку, одно из задних колес которой то заклинивало, то вело.

– Восхищаюсь этим засранцем, – сказал Фарик и крикнул в сутулую спину поджарого торговца: – Эй, Буржуй, жги дальше, бог!

– И почему ты им восхищаешься? – спросил Армелло.

– Этот чувак мог бы толкать наркоту, делать что-то негативное, как все мы, но он выбрал нищету, сбор бутылок, вторую жизнь алюминиевых банок и одновременно душ. Хвала Аллаху, вся хвала.

– Фарик сегодня глубок, – прокомментировала Надин.

Фарик снова постучал по журналу.

– Этот список – кладезь идей. Мы не профукаем нынешнее лето, пора закладывать фундамент. Делать деньги, поняли?

– Золотые слова, – воскликнул Армелло. Он сидел справа от Уинстона. – Так какая компания первая в списке, йоу? Держу пари, это музыкальный лейбл.

Уинстон замахнулся на Армелло. Тот зажмурил глаза.

– Борз, перестань.

– Музыкальный лейбл? Кому нужна эта мелочь? – сказал Уинстон. – Ниггеры могут похвастать чем-то большим.

– Да, да, ты прав.

Армелло был единственным из всей команды, у которого были, так сказать, «настоящие» деньги.

В двадцать лет Армелло играл в сборной города и был четвертым в драфтовом списке команды «Торонто Блю Джейс». Чтобы подняться выше четвертой позиции, агент посоветовал ему «помолодеть» на три года и изобразить семнадцатилетнего беженца, пострадавшего от урагана, к тому же не говорящего по-английски. Якобы Армелло вырос на грунтовых дорогах Барахоны, где играл в бейсбол, используя вместо перчатки пустую картонку от шоколадного молока. Уловка сработала. «Блю Джейс» решили, что нашли очередного босоногого самородка, и предложили Армелло сто тысяч долларов и место в команде младшей лиги в Ноксвилле, штат Теннеси. Через пять лет, четыреста девяносто две ошибки, показатель результативности 0.074, два тихо замятых дела об изнасиловании несовершеннолетней и одного вполне публичного приговора за избиение арбитра Армелло Сольседо мог похвастаться лишь ламинированной бейсбольной карточкой с собственной фотографией (коллекционная ценность – 0), ядовито-зеленым спортивным мотоциклом, припаркованным в нескольких метрах от крыльца, да переизбытком решимости «не просрать следующий шанс».

– Плюх, я с тобой, мы все сможем. Нам нужно только сосредоточиться. Черт, помню, мы играли против Чаттануги в конце августа, отстаем на одно очко, конец шестого иннинга, у них один уже на второй базе, двое в ауте, я встаю на поле…

– Третий страйк! – завопила Иоланда, указывая на воображаемую скамейку запасных где-то у пенсионерского клуба «Эль Тропикаль». – Армелло, ты не в Зале славы толкаешь сраную речь, так что завали ебало.

Пока Армелло дулся, она нетерпеливо простерла длань к Фарику и провозгласила:

– Ну чего, ниггер, зал, или ступеньки, не важно, в твоем распоряжении.

Фарик взглянул на Уинстона.

– Чувак, ты бы присмотрел за своей девчонкой.

Уинстон пожал плечами:

– А ты чего ждешь, барабанной дроби? Рожай уже.

– Черная компания номер один в Америке… – Фарик сделал паузу и обвел взглядом всех присутствующих: – «ТиЭлСи Беатрис Интернешнл Холдингс».

Раздался коллективный вздох разочарования. Каждый рассчитывал услышать название какого-нибудь известного концерна: «Тексако», «Колгейт Палмолив», «Анхойзер-Буш» – короче, что-то, о чем они хотя бы слышали. Видя, как крошится и горит их расовая гордость, Фарик попытался исправить ситуацию:

– Оценочная стоимость компании – два миллиарда долларов.

– И чо? – хмыкнула Иоланда. – Кто вообще слышал про этих «ТиЭлСи Беатрис»? Чем они занимаются?

– «ТиЭлСи» выпускают апельсиновый сок. Они занимаются продуктовой дистрибуцией по всей Европе, особенно во Франции. Международные продуктовые марки, супермаркеты, сечете, да?

Фарик тут же осознал, что, упомянув такое солидное учреждение, как супермаркет, напросился на шквал издевательств. И мысленно приготовился к неизбежному осмеянию.

– Погоди, так мы, по-твоему, должны ехать во Францию, чтобы развозить и продавать бакалею? Это твой путь к богатству?

– Помните, яйца и хлеб укладываются на самый верх.

– Менеджер, подойди к седьмой кассе, у меня два раза пробилось, нужен ключ. La llave, por favor[11].

– Да блин, никто из нас французского-то не знает.

– Э, ниггер, за себя говори, – вклинилась Иоланда. Она откинула свои косички за спину и затянула припев из старинного хита, используя расческу вместо микрофона: – Вуле ву куше авек муа се суа.

– Да, этим летом бабок не жди.

– Лапу сосать будем.

– Гичи-гичи я-я-да-да…

Фарик покачал головой, потрясенный близорукостью друзей.

– Вот потому у ниггеров и нет ни хрена. Чтоб вы знали, средний белый держит при себе полученный доллар примерно полтора года. А знаете, сколько времени тот же доллар провеет в кармане глупых ниггеров вроде вас?

– И на сколько, придурок?

– Тридцать восемь минут!

Фарик устало оперся на перила. Он поднял голову и простонал:

– Мой народ… мой народ… – видимо, надеясь, что кто-то проявит милосердие и избавит его от мучений.

В этот момент Чарльз О’Корен, сидевший на нижней ступеньке и до сих пор не проронивший ни слова, с готовностью нанес роковой удар:

– «ТиЭлСи Беатрис» даже не принадлежит черным. – Чарльз подождал, пока стихнут возгласы возмущения и недоверия, и продолжил: – На той неделе я видел передачу – черный брат, владелец, умер много лет назад. Деньги там стоили не меньше пары сотен лимонов. «Деньги стоили» – ха-ха, шутка, поняли?

Чарльз О’Корен был американским анахронизмом, представителем вымирающего вида: коренной, нищий белый житель нью-йоркского гетто. Семья О’Коренов переехала в Восточный Гарлем в середине двадцатых, когда район еще был раем для работяг. Сутулый Чарльз по прозвищу Белоснежка или чаще просто Белый жил в доме на углу 111-й и Третьей авеню с матерью Триш, отчимом Феликсом Монтойя и дедушкой Микки. Все послевоенные сороковые Микки О’Корен наблюдал, как улицы захлестывали приливные волны грузовиков. Схлынув к вечеру, машины оставляли после себя копошащиеся орды не отличимых друг на друга молодых пуэрториканцев, которые метались и бились, как выброшенная на берег рыба.

– Все лучше, чем макаронники, – оптимистично говорил он, прощаясь с Джиаматти и Ламбрези, переезжавшими в белый заповедник Южного Бронкса.

Вскоре продуктовые лавки стали именовать бодегами, а названия продуктов на их полках оказались еще более непроизносимыми.

Нитки копченой пуэрториканской лонганисы вытеснили красные гирлянды колбас и сарделек. Столкновение культур сделало неизбежными многоязыкие споры с тендерос в заляпанных кровью рабочих халатах:

– Слушай, балда, давай сюда желтые bananas, а не эти неспелые зеленые, как сопля, plátanos. Ты кого назвал mofungo?! И давай еще фунт картошки. Papas, чико!

Упрямый патриарх не обращал внимания на мольбы друзей и близких о переезде. Пока в округе работала парикмахерская, в которой стригли «не под черножопого», и продавался баночный «Гиннес», Микки не видел причин менять место жительства. После рождения внука Микки завернул его в зелено-бело-оранжевые пеленки и потребовал, чтобы ребенка назвали гэльским именем – Эамонн, Колин или Падди. Триш хотелось чего-то менее ирландского, она умаслила деда Микки крепким стаутом и высказалась за более мягкое, обтекаемое имя, возможно, испанское, символ расового примирения, чтобы мальчик не чувствовал себя белой вороной среди сверстников – Мианхель, Панчито или Рамон. Спустя три недели дебатов они остановились на классической и безопасной комбинации Чарльз Майкл О’Корен. А соседи решили возродить заслуженное англо-американское прозвище и окрестили ребенка Белым.

Когда кто-нибудь спрашивал Чарльза, не ощущает ли он неудобств в связи с явной этнической очевидностью своего прозвища, этот черствый веснушчатый парень девятнадцати лет отвечал:

– Оно делает мне не все равно.

Он предпочитал, чтобы друзья звали его Чарли О’ или Ледяной Ч. Но под брейкерской усмешкой клубились и параноидальные тенденции. Часто, шатаясь по улицам Испанского Гарлема и никого не трогая, он кривился, когда кто-то из местных бранил мироздание словами: «Гребаные белые!» – и задавался вопросом, что он сделал не так. Чарльз уговорил друзей не звать его Белым, и те нехотя согласились. Правда, старожилы вроде Уинстона, Фарика и Армелло иногда срывались, причем далеко не всегда случайно.

– Не, реально, – спросил Уинстон. – Тот черный уже не владеет компанией?

– Зуб даю. Владелец был ниггер, да, но, говорю же, помер. Теперь жена владеет компанией.

Уинстон прямо видел, как слово «ниггер» вылетает у Чальза изо рта. В другой раз он прекратил бы подобное поведение, врезав чуваку в грудь за такое, но он не знал мертвого предпринимателя, поэтому решил пропустить эту бестактность.

– А жена его не черная?

– Не, Борз, телка вроде филиппянка.

– Филиппинка, – поправила Иоланда, выхватывая журнал из рук Фарика.

Она изучала список так пристально, как будто читала бы сводку тотализатора, выясняя, причитается ли ей выигрыш в десять миллионов долларов.

– То есть крупнейшая черная компания Америки принадлежит какой-то восточной сучке?

– Азиатской.

– Молчи, Уинстон! Какой смысл считать черной компанию, которой когда-то владел черный? По этой логике чертовы индейцы должны брать с нас квартплату за вот это все! – Иоланда вскочила, обводя широким риелторским жестом бетонное ущелье 109-й стрит. – Богом клянусь, у вас мозги скисли…

Армелло не понравились пораженческие нотки, и он решил вернуть разговор в более позитивное русло:

– Ладно вам ругаться – подумаешь, крупнейшая черная компания Америки принадлежит китаезе, делов-то. В списке есть и другие компании. Что насчет нумеро дос?

Иоланда проглядела таблицу. Фыркнув от разочарования, она швырнула журнал обратно Фарику.

– Автомобильная группа Нормана Кирни. Говенный продавец подержанных машин в Детройте – крупнейшая по-настоящему черная компания. Я сейчас разрыдаюсь. Ебучая автобарахолка! Следующий пункт в списке небось африканские ниггеры, которые втюхивают левые ролексы около статуи Свободы.

Фарик выглядел раздавленным. Надин утешающе обняла его и злобно уставилась на Иоланду.

– Слушай, баба, мой мужик хотя бы пытается. С тех пор как их обоих чуть не пришили, все ноют «Жизнь коротка, где бы взять денег, прямо сейчас». Твой-то что предлагает?

Все головы повернулись к Уинстону, который выпал из разговора примерно после «молчи, Уинстон». Сейчас он заполнял коротким зеленым карандашом мятый розовый бланк, используя спину Чарльза вместо стола.

– Борзый, хуль ты там делаешь?

– Заполняю анкету на пособие по безработице. С вами, долбоклювами, мне явно понадобятся два оставшихся месяца. В любом случае я запустил собственную программу. Обойдусь без вас, я здесь только по дружбе и ради развлечения. Так… Дата последнего обращения: прошлый вторник.

Армелло прыснул.

– Борз, откуда столько негатива? Службы поймают тебя на лжи – весь прошлый вторник ты дрых, потому что мы в понедельник гудели до утра.

Уинстон облизнул кончик карандаша и продолжил писать:

– Имя и должность опрошенного: Лестер Муньос, не, лучше Автомастерская Мальдонадо, Нью-Йорк, Гарлем, Западная 147-я стрит, 5881.

Чарльз расправил плечи:

– По 147-й дома идут только до пятисот с чем-то.

Уинстон стукнул Белого по затылку.

– Не ерзай, ниггер.

Чарльз снова уткнул локти в колени.

– Способ связи: игра в нарды в дальней комнате. Предпочтительная должность: настройщик спидометров, составитель списка украденных запчастей.

– Уинстон, не к добру эти игры.

– Resultado: получил предложение работы, но не смог принять его, потому что я слишком толстый для имеющихся комбинезонов, а также страдаю аллергией на моноксид – или диоксид, какая разница – углерода.

Уинстон сложил листок и убрал в задний карман. Иоланда отодвинулась от перил и от своего мужалентяя.

– Борзый, ты какой-то странный, – заныла она.

Уинстон запустил руку в ее сумочку, вытащил автоматический «рейвен» двадцать второго калибра и недобро ухмыльнулся. Может, подумал он, я снова бросаю вызов судьбе с этого крыльца у дома 258 по Восточной 109-й стрит.

– Мы должны вернуться к тому, что у нас получается лучше всего, – к буйству. Я чувствую себя возмутителем спокойствия, как Ричард Уидмарк в «Поцелуе смерти», когда он готовится спустить с лестницы старушку в инвалидном кресле. Я готов взяться за дело. Я знаю, что остался в живых, потому что мне уготовано высшее предназначение.

– Ты бредишь. Когда это случилось, ты и не думал о каком-то предназначении. А сейчас что несешь…

Уинстон поднес пистолет к губам, дохнул на блестящий металл и принялся полировать оружие изнанкой рубашки, время от времени вертя его на солнце.

– Эти штуки пробуждают воображение. Вроде как у тебя есть шикарная идея, но пока не удается ее ухватить…