Читать книгу 1837 год. Скрытая трансформация России - Пол Верт - Страница 8

В печати о гибели Пушкина говорилось мало. Выше уже упоминалось, что «Северная пчела» сообщила об этом на следующий же день – но только на второй странице, без заголовка и без указания причины смерти. Ее примеру последовали и другие издания. В тот же день в «Литературных прибавлениях к Русскому инвалиду» был напечатан некролог, написанный, предположительно, Владимиром Одоевским, в котором говорилось: «Солнце русской поэзии закатилось!». На следующий день это подхватили «Санкт-Петербургские ведомости»: «Русская Литература не терпела столь важной потери со времен смерти Карамзина» (в 1826 году). Издания не могли упомянуть о дуэли, хотя следует отметить – и это едва ли совпадение, – что 17 февраля в «Московских ведомостях» вышла статья об антидуэльном обществе в бельгийском городе Льеже, в которой высоко оценивалась выдержка его членов. В первом выпуске 1837 года пушкинского журнала «Современник» напечатали письмо Жуковского отцу поэта – первый опубликованный отчет о его смерти. Но и здесь история начиналась уже с того момента, когда Пушкин оказался в квартире, – без объяснения причин его состояния. Впервые о причине смерти открыто упомянули – и то походя – при публикации о суде над Дантесом, где его предлагалось изгнать из страны. Все это не значит, что люди не знали о произошедшем. На самом деле еще не успел Пушкин умереть, как развернулась активная переписка, и авторы писем не возражали против широкого распространения своих версий происходящего. Письма играют столь важную роль в описании гибели Пушкина, что она порой напоминает эпистолярный роман. В результате многие довольно точно знали, что случилось, в том числе подробности о его ранении и мучениях.

В первые недели и месяцы после января 1837 года очевидны скоординированные усилия разных сторон придать смысл гибели Пушкина – в том числе толкуя его взгляды с выгодой для себя. 14 февраля П. А. Вяземский в письме брату императора, великому князю Михаилу Павловичу, сетовал:

…тайна, которая окружает последние события в его жизни и тем дает обширную пищу людскому невежеству и злобе для всевозможных догадок и ложных истолкований, обязывает друзей Пушкина разоблачить все, что только им известно по этому поводу, и показать, таким образом, его личность в ее настоящем свете.

Особенно важно было Вяземскому подтвердить преданность Пушкина императору. Беспокоясь, что некоторые склонны видеть в поэте (и его друзьях) оппозицию правительству и строю, он упоминает, что слова Пушкина на смертном одре показывают, насколько он «привязан, предан и благодарен государю». По версии Вяземского, поэт был аполитичен, не «политический деятель». «Прежде всего был поэт, и только поэт… глубоко, искренно предан государю, он любил его всем сердцем». Возможно, в юности Пушкин и критиковал правительство («как всякий молодой человек»), но «он был не либерал, а аристократ». Он сожалел о падении Старого режима во Франции, не одобрял Июльскую монархию (после революции 1830-го) и писал стихи против Польского восстания, состоявшегося в том же году. «Шутки, некоторая независимость характера и мнений еще не либерализм и не систематическая оппозиция». Лучшие произведения его последних лет – «Борис Годунов», «Полтава» и «История пугачевского восстания» – отчетливо «монархистские», настаивал Вяземский. Жуковский, когда его обвинили в укрывании бумаг Пушкина, писал в том же духе и сообщил главе Третьего отделения Александру Бенкендорфу, что при их разборе нашел только благие намерения и ничего против правительства, «в чем я был наперед уверен, зная, каков был образ мыслей Пушкина в последние годы». Пушкин, писал Жуковский, «решительно был утвержден в необходимости для России чистого, неограниченного самодержавия», не одобрял Июльскую революцию и был «самый жаркий враг революции польской». Короче говоря, после дуэли друзья Пушкина быстро приступили не только к его личной реабилитации, но и к политической – ради него и ради себя самих.

Впрочем, уже из самой их настойчивости можно сделать совсем другой вывод о взглядах Пушкина. В этом отношении особенно интересны замечания прусского посла Августа фон Либермана, который уже 2 февраля сообщил своему правительству, что общественное мнение вынудит Николая наказать Геккерна.

Смерть Пушкина представляется здесь как несравнимая потеря страны, как общественное бедствие. Национальное самолюбие возбуждено тем сильнее, что враг, переживший поэта, – иноземного происхождения. Громко кричат о том, что было бы невыносимо, чтобы французы могли безнаказанно убить человека, с которым исчезла одна из самых светлых национальных слав.

Либерман говорил о взрыве чувств на похоронах Пушкина: многие желали понести тело, а то и распрячь лошадей и понести сам катафалк. Он добавил, что Пушкин был «известен за величайшего атеиста», и есть основания полагать, что

большая часть оваций, вызванных смертью Пушкина, могут и должны быть отнесены насчет той популярности, которую покойный приобрел у некоторых отдельных лиц и в некоторых кругах, благодаря идеям новейшего либерализма, которые ему угодно было исповедовать.

В письме самого Геккерна своему правительству, написанному в тот же день, говорилось, что гибель поэта якобы выявила для властей «существование целой партии, которую возглавлял Пушкин», – «реформистской» партии. Некоторые иностранные газеты, освещавшие смерть Пушкина, тоже подчеркивали его оппозиционность, либерализм и даже атеизм. Насколько все это верно – вопрос открытый, хотя, если говорить о Пушкине 1830‑х годов, ближе к правде, скорее всего, были его друзья.

Как мы увидим далее, Николая действительно беспокоила возможная реакция общественности на гибель поэта. Но вот его личная реакция была скорее безразличной. Как он писал в письме 4 февраля:

Здесь все тихо, и одна трагическая смерть Пушкина занимает публику и служит пищей разным глупым толкам. Он умер от раны за дерзкую и глупую картель, им же писанную, но, слава Богу, умер христианином.

Через четыре дня он лаконично писал своему брату Михаилу Павловичу (тому же великому князю, которому писал Вяземский): «С последнего моего письма здесь ничего важного не произошло, кроме смерти известного Пушкина от последствий раны на дуэли с Дантесом». Признавая, что Пушкин повел себя как любой благородный человек, Николай все-таки критиковал его «дерзкое письмо» Геккерну, которое сделало Дантеса «правым в этом деле». Все это, продолжал император, «возбудило тьму толков, наибольшею частию самых глупых, из коих одно порицание поведения Геккерна справедливо и заслуженно; он точно вел себя как гнусная каналья». Следовательно, император не выказал ни переживаний из‑за утраты великого литературного таланта, ни облегчения от такого удобного исчезновения человека, в прошлом известного своим свободомыслием.

Смерть Пушкина вызвала интерес и за границей, особенно в свете участия в данной драме иностранцев. Не отягощенные российской цензурой, зарубежные газеты обсуждали дуэль свободнее, правда, в некоторых подробностях ошибались. В немецкой прессе сообщали, будто Михайловское имение Пушкина находится на берегах Невы (на самом деле – в Псковской губернии) и что за либерализм его высылали из России (на самом деле из страны он никогда не выезжал). Неточно освещали и дуэль – например, будто Пушкин скончался на месте или смертельно ранил Дантеса. Даже его имя перевирали: например, «Мусин Александр фон Пушкин» (по всей видимости, спутав с известной знатной фамилией Мусин-Пушкин). Не всегда иностранцы знали и о литературном статусе поэта, поскольку его работы переводились нечасто. И все-таки любопытно то, что иностранная пресса в принципе проявила интерес – хотя интересовала ее исключительно сама дуэль. Как говорилось в одной немецкой газете, существовало понимание, что «русская литература понесла большую потерю со смертью известного поэта Александра фон Пушкина».

Вскоре начались попытки сбора средств в пользу близких поэта. Император согласился взять семью под свое покровительство, чуть позже возникла идея получить дополнительные деньги с продажи пушкинских сочинений. В мае 1837 года Министерство внутренних дел известило дворянских предводителей в губерниях о скором их издании и собственном участии в продаже. «Учитывая, сколь много талант хороших писателей способствует совершенствованию языка, образует вкус и возвышает чувство изящного», местным предводителям следовало «принять участие в раздаче билетов издания… среди дворянства, вами предводимого». «Кажется, нельзя сомневаться, что русские почтут память великого поэта