Читать книгу Соседи - Полина Головочацкая - Страница 7

Изредка я нарушала молчание для того, чтобы прояснить значение того или иного слова или фразы, произнесенных Рашель. Помимо этого долг гостеприимства побуждал меня предлагать ей то или это, а моя врожденная тактичность интеллигентного человека (ну, что есть, то есть, отчего бы об этом не сказать) … Да, так вот, моя врожденная тактичность интеллигентного человека принуждала меня во время беседы отвечать на вопросы Рашели.

По всему было видно, что Рашель чувствует себя уютно, и мне это было приятно. Видимо, оттого она и держалась со мной запросто, как будто мы были знакомы с ней лет сто. Нужно сказать, что ее легкость, непринужденность и доверительность распространились и на меня. Собственно, ничего не зная о ней, я ощущала исходящие от нее флюиды приветливости, доброты и искренности. Словом, Рашель произвела на меня очень хорошее впечатление, которое, кстати сказать, со временем только усилилось.

С огромным интересом слушая Рашель, я не преминула подробно рассмотреть ее. Когда Рашель делала паузу, силясь что-то вспомнить, она подносила указательный палец к плотно сжатым губам, а остальными, собранными в кулачок, подпирала подбородок. Тогда-то я и обратила внимание на ее руки и мысленно возмутилась проделкой природы. Тонкий указательный палец с крупными набалдашниками-костяшками был жутко некрасив. Но слушать Рашель было одно удовольствие. В ее манере говорить было столько обаяния, что это вполне перекрывало недостатки ее внешности.

Когда она меняла положение своего изящного тела, все выше и выше забираясь на диванные подушки, я улучила момент и перевела взгляд на ее ноги. Нет, Боже упаси, меня совершенно не интересовала красота ее стройных ножек! Я с удовольствием смотрела на ее ноги лишь потому, что она, прежде чем залезть на мой диван, сняла сапоги.

В Америке не принято снимать обувь. Я поддерживаю эту традицию – сама не делаю этого в гостях и другим не позволяю у себя дома. При этом я категорически не приемлю привычку класть ноги на стол или же расположиться в обуви на диване, как это делают многие американцы.

И сегодня, глядя на нежно-розовый, еле заметный сквозь колготки педикюр Рашель, я была безмерно благодарна ей за то, что ей хватило такта, перед тем как довольно по-свойски расположиться на моем диване, стащить с ног сапоги. Ох, эти сапоги! Высокие такие… из кожзаменителя… Потом, когда пройдет время… много времени… я деликатно выскажусь насчет преимущества модельных кожаных сапог перед дешевыми уродинами из кожзаменителя, и Рашель поймет свое заблуждение… Да, так вот, я была ей очень благодарна за то, что она сняла сапоги. Очень сомневаюсь, что у меня хватило бы смелости сделать ей замечание, если б она не разулась, и весь вечер пошел бы коту под хвост. Я с отвращением, ужасом и брезгливостью смотрела бы, как она елозит сапогами по моему дивану и только б и думала, как поскорее от нее избавиться!

И все же, чего греха таить, я с белой завистью смотрела на ее стройный и узкий стан, длинные ноги… У меня тоже такие бывают, когда я совершаю пробежку около полудня, и солнце светит мне в спину под углом в сорок пять градусов, и моя тень вытягивается…

Вообще-то, Рашель вполне могла бы потянуть на эталонную девушку Гибсона, если б ее глаза были посажены чуть дальше друг от дружки, а волосы убраны в высокую прическу…

Несмотря на кое-какие мелочи, Рашель мне безумно нравилась и очень нравилось ее отношение ко мне. Посвятив меня в детали своей жизни, она открыла для меня новый мир, а открывая его, она широко распахнула свое сердце. И этого невозможно было не оценить. Я много слышала о любви с первого взгляда, но ничего не знала о зарождении настоящей дружбы с фразы: «Позвольте задать вопрос!». Гм, забавно все сложилось!

Итак, пора рассказать что-нибудь о Рашель (конечно, с ее разрешения!).

После неожиданного исчезновения ее матери у отца Рашель появилась новая семья и до пятилетней дочери ему не стало никакого дела. Воспитывалась Рашель бабушкой и дедушкой, росла-мужала в окружении многочисленных теток, дядьев, кузенов и кузин.

– Я не помню, чтобы кто-нибудь из нас говорил друг другу теплые слова, чтобы мы когда-нибудь обнимались, были нежными, – с грустью вспоминала Рашель. – Мы были обязаны следить друг за другом и доносить деду. Согласно воспитательной методике моего деда Биньямина мы должны были это делать во имя спасения наших душ.

Многочисленные родственники относились к ребенку, брошенному матерью, по-разному. Те немногие члены семейства, которые имели финансовые проблемы или неурядицы в семейной жизни, обращались с Рашель ласково, по-дружески.

Светлые воспоминания детства Рашель связывает с бабулей Дамирой и неотъемлемой частью бабулиной жизни – кухней. Кухня со столовой, занимавшая третий этаж крупного особняка, представлялась Рашель «центром Вселенной», тем особенным местом, где она чувствовала себя защищенной, где было тепло и уютно и царила полная гармония с окружающим миром. Потом, когда Рашель повзрослеет, там же, на кухне, бабуля Дамира поведает ей о тяжелой жизни ее предков в Европе, о кровавых еврейских погромах, о гонениях на их народ, о катастрофическом положении евреев на оккупированных территориях во время Второй мировой, о концлагерях, в которых погибла вся бабулина семья. Расскажет она и о семье деда Биньямина, которой, Бару́х Хаше́м! (Слава Богу!), удалось сбежать в США из фашистского пекла.

Ну а пока здесь, на кухне, где витали вкусные запахи стряпни, иногда под «аккомпанемент» визжавшего миксера или жужжавшего блендера, обсуждали только хорошие новости, делились только пристойными слухами, вели только приятные разговоры. Другие, серьезные темы обсуждались мужчинами только в офисе деда, при закрытых для женщин дверях.

Сидя на высоком кожаном стуле между холодильником и столом, Рашель с детским любопытством наблюдала, как бабуля Дамира готовит еду на всю семью, и по мере сил и возможностей сама охотно принимала участие в этом процессе. Вот бабуля аккуратно кладет в электромясорубку кусочки говяжьей печенки для приготовления паштета. Затем добавляет карамелизованный лук, яркую морковь, солит и перчит смесь, что немедленно вызывает у обеих чиханье и заразительный хохот. А вот наступает ответственный момент: по заданию бабушки Рашель предстоит тщательно перемешать густую смесь до однородной массы. Девочка приступает к делу с огромным желанием и с видом заправского повара.

Как-то раз, готовя крем для очередного торта, бабуля, помешивая на плите в кастрюльке голландское какао с молоком, просит Рашель подсыпать чуток сахара, пока она сама заливает в смесь горячий черный шоколад. Глыба сахара, нечаянно вырвавшаяся из рук Рашель, изрядно подслащивает полуфабрикат, что вызывает у обеих секундную панику, охи-ахи, а затем все тот же добродушный смех. А каким неслыханным блаженством было для Рашель наконец-то дождаться кухонную лопатку, чтобы слизать с нее остатки готового крема…

Рашель уверена, что все было бы не так вкусно, если бы во время приготовления пищи бабушка не пела. Бабуля Дамира была счастливой обладательницей мягкого бархатного лирического сопрано, и прекрасные мотивы Венского вальса и венгерских рапсодий звучали в ее исполнении особенно нежно и в то же время объемно, ярко и внушительно.

Однажды, искусно сооружая высокие «Графские развалины» из нежного воздушного безе, услышав приближающиеся шаги вернувшегося с улицы деда, бабуля резко прекратила свое негромкое пение. Хотя хасидским женщинам петь строго-настрого запрещалось, в тесном семейном кругу это правило негласно нарушалось. Из-за того что был разрушен Храм (имеется в виду Храм Соломона в Иерусалиме, который был разрушен вавилонянами около 586 г. до н. э.), дед Биньямин запретил всем членам семейства веселиться в доме, петь и слушать музыку… до какого-нибудь особенного случая. Но бабуля не стала ждать «особенного случая», видимо, не имея никакой надежды на то, что он случится при ее жизни, и в отсутствии деда позволяла себе напевать и украдкой слушать старые пластинки с любимыми песнями. Однажды Рашель заметила, как бабуля прятала у себя в комоде с нижним бельем какую-то книгу, на обложке которой была изображена женщина совсем не хасидской внешности, но любопытствовать не стала. Если у бабушки есть книга, значит, дед неправ, говоря, что «книги – коварные змеи!».

Спустя какое-то время бабушка сама откроет Рашель секрет – имя своей любимой американской писательницы Бел Кауфман, внучки Шолом-Алейхема, познакомит внучку с ее рассказами и привьет вкус к нерелигиозной литературе.

– Я сама была по уши погрязшей в «домашних преступлениях». Представляешь, я читала Талмуд в английском переводе, который прятала от деда под матрасом, – с улыбкой призналась Рашель.

Я не могла усмотреть ничего странного и необычного в том, что Рашель читала Талмуд в английском переводе, но догадалась, что в ее среде это имеет немаловажное значение. Мне нравилось, что Рашель делилась со мной такими подробностями. Это означало одно: Рашель чувствует себя у меня в гостях комфортно и демонстрирует доверительное отношение ко мне.

– В общем, мое преступление квалифицировалось по двум статьям: чтение Талмуда на английском и ознакомление с теми главами, которые были строго запрещены дедом женскому полу для ознакомления. Ты не можешь себе представить, как вопил дед, когда слышал, что я разговариваю по телефону на английском, – продолжила моя гостья. – Он неустанно повторял: «Английский – язык дьявола!», «Английский воздействует на душу отравляюще, подобно яду!». А читать книги на английском еще хуже. Это делает душу более уязвимой к дьявольскому искушению! Более того, книги предназначены для мужчин! А девочки всецело принадлежат кухне! (Заметьте, книги – для мужчин, а девочки – для кухни.)

Раз в год перед Пасхой дед внимательно осматривал весь дом, в том числе не считал зазорным «провести ревизию» комодов с личными вещами бабушки и Рашель. В этот момент они замирали от страха, боясь быть разоблаченными в своих «преступных» деяниях. Но никакой страх перед дедом не мог усмирить любопытства Рашель – ей очень хотелось узнать, о чем же идет речь в тех главах Торы, которые, по словам деда, предназначены только для мужчин и которые он осмотрительно хранил под замком в своем шкафу.

Втайне от родных, рискуя быть замеченной кем-нибудь из знакомых, Рашель поедет в еврейской книжный магазин и приобретает вожделенную Тору в полном объеме.

В запретной части Торы описывается спор, который ведут между собой рабби по поводу святости царя Давида. Бог предназначал в гарем Давида в качестве жен только девственниц, для того чтобы его святость не была осквернена. И тут на тебе! Имея репутацию идеального безгрешного властителя, Давид совершает грех. Плененный неземной красотой замужней женщины Вирсавии, он добивается ее неправедным путем. Впоследствии, женившись на ней после гибели ее мужа, которого он, выражаясь современным языком, сам же отправил в «горячую точку», Давид отказывается от нее из-за того, что однажды, взглянув в ее глаза, увидел отражение своего греха. От этой любовной связи на свет появился Соломон, впоследствии ставший легендарным правителем Израиля.

– Мои учителя в школе всегда говорили: «Давид безгрешный. Давид святой. Грех клеветать на сына, любимого Богом и помазанного лидера!», – в голосе Рашель было столько обиды, что казалось, она сейчас разрыдается. – Но скажи, как можно было так категорически настаивать на его безгрешности и святости, если сами раввины – ученые и всезнающие мужи, мудрецы – сами не были уверены в этом!

Вытаращив глаза, я молчала, не зная, что и сказать! Во-первых, еврейско-религиозная тема была для меня совершенно новой. Я ничего не знала о том, чему учат в еврейских школах в Америке. Не знала я и о Давиде, его грехах и его женщинах.

И чувствовала себя вдвойне растерянной еще и от того, насколько Рашель до глубины души была тронута вышеупомянутым обманом. Мысленно я сравнила себя с Рашель. Как бы она чувствовала себя, оказавшись на моем месте? Если б ей внезапно открылась полная правда о зверски-кровавом захвате власти Лениным и большевиками, о революции, белогвардейском движении, коллективизации и так далее. У меня-то и в мыслях не было обидеться на государственные органы за обман и сокрытие истинных фактов. Нет, решила я, все же мы более закаленные жизнью люди, чем они.

Но тогда оставалось одно – сидеть и слушать Рашель. А она тем временем переключилась на воспоминания о своем школьном периоде. Училась она хорошо, хотя никогда никто не интересовался ее успехами. По сути, от нее требовалось только примерное поведение. Дед спрашивал о школьных делах только для того, чтобы узнать, хорошо ли она себя вела. В канун праздника Йом-Киппур, в день покаяния и отпущения грехов, он каждый раз напоминал ей о покаянии и раскаянии, чтобы она могла начать год с нового листа – обновленной, волшебно перевоплотившейся из сорванца в тихую богобоязненную девочку.

А Рашель была тем еще сорванцом. Как-то раз на уроке она скуки ради смахнула с парты пенал. Его содержимое с грохотом рассыпалось по полу. С извинениями перед учителем она соскользнула под парту и принялась собирать школьные принадлежности. До конца урока оставалось еще двадцать пять минут! Нет, она не в силах это выдержать! И с криками «Мышь! Мышь! Мышь вон там! Вон там! Вон там!!!» она запрыгнула на парту, тыча пальцем в разные углы и устроив полный переполох! Все перепуганы, все кричат! Урок сорван! Завтра без деда в школу не приходить!

С детства Рашель внушали, что в хасидской среде учеба для женщин необязательна и не должна занимать важное место в их жизни. Так как, согласно хасидским воззрениям, образование убивает душу и ведет к беспутству. В частной школе для девочек Рашель учили молитвам и кошерности, скромности и послушанию, а также шить, готовить, быть хорошей женой и хозяйкой (подобно пансиону для благородных девиц в России XVIII века). По окончании школы шестнадцатилетние девушки секты имели уровень образования, соответствующий четырем классам обычной школы, в которой учились дети гоев. Главным в воспитании представительниц женского пола в хасидской среде считается сформировать послушную, покорную девушку, которая непременно должна сохранить девственность до брака и дать общине многочисленное здоровое потомство.

Каждый год в мае дед Биньямин ходил на демонстрацию. Нет-нет-нет! Не подумайте, не на первомайскую демонстрацию в День международной солидарности трудящихся. Он ходил на антисионистский парад в Манхэттене в День независимости Израиля! Присоединялся к другим хасидским мужчинам, дабы показать свое оппозиционное отношение к Израилю. Ходил один, без бабушки: хасидским женщинам запрещено заниматься политикой, а тем более бастовать. Он поддерживал позицию рабби о том, что хасиды должны взвалить на свои плечи ответственность за развал Израиля – страны сионистов, мятежников, бунтарей, которых история еще не видывала! Они, хасиды, верующие евреи и не собираются браться за оружие – они ждут прихода Мессии. Приход Мессии будет ознаменован появлением потомка царя Давида для восстановления всеобщего благоденствия на земле, войны прекратятся, все негодяи будут наказаны, а мертвые воскрешены.

(После столь внушительного авторитетного заявления я сама с нетерпением стала ожидать прихода Мессии… Уж очень любопытно взглянуть на своих предков, особенно на прабабушку, на которую я, по утверждению родственников, похожа как две капли воды!)

Что же касается современных хасидов, то до прихода Мессии долг каждого из них искупить грехи сионистов. В каждом доме имеется копия антисионистской библии. Это книга об истории сионизма – о том, как в начале двадцатого столетия небольшой группе евреев пришла в головы безумная идея создать для себя родное отечество. Не раз они пытались воплотить эту дьявольскую идею в жизнь. Но только после Холокоста им удалось обрести достаточную политическую силу в мире и реализовать свои планы.

Бабушка воспринимала сионизм с горечью: «Сколько было мученических невинных жертв… А для чего, спрашивается? Для того, чтобы сионисты взяли все под контроль! Этому не бывать!» Возведя глаза к потолку, сложив руки на груди, она со слезами на глазах начинала шептать молитвы.

Бабуля поведала Рашель историю, потрясающую своей жестокостью: всем евреям, пытавшимся спастись от нацизма во время Второй мировой, прибывшим к берегам Израиля, было запрещено сходить на берег, и корабли, заполненные беженцами, были отправлены назад, на верную смерть. Израиль не принимал невежественных евреев из маленьких городков, не хотел предоставлять им возможность заселять израильскую землю. Израиль создан для нового типа еврея – умного, просвещенного, преданного сионизму. Поэтому отчаявшимся прибывшим предлагали оставить детей, полагаясь на то, что из малолетнего ребенка еще можно сформировать «правильную модель» для Израиля. Родители были рады единственному шансу сохранить жизнь детям и добровольно шли на расставание с ними. Затем в школе Рашель узнала, как c этими детьми жестоко обращались, как их избивали, пока те не отказывались от своей веры и не клялись в вечной преданности сионизму.

Современные рабби в США запрещают американским евреям ездить в Израиль даже с визитом к родственникам. Но, несмотря на строгий запрет, евреи посещают землю обетованную. Особенно они стремятся побывать там в праздники. Например, многие бесплодные женщины направляются туда с целью посетить могилу одного из известных и почитаемых еврейских законоучителей, мудреца и праведника, основоположника Каббалы рабби Шимон Бар Иохай. После молитв и просьб о помощи в оплодотворении они обещают вернуться и посетить могилу, когда ребенку исполнится три года, и совершить священный обряд первого срезания волос – «Халаке». Также пользуется популярностью праздник Лаг ба-Омер – в честь двадцати четырех тысяч учеников выдающегося рабби Акивы, которые на третий раз перестали умирать.

О, кстати, немного отойду в сторону от повествования Рашель и скажу пару слов о Лаг ба-Омер. Это довольно зрелищный и захватывающий праздник и в Нью-Йорке, а для пожарных – напряженная рабочая смена. Евреи разводят на улицах огромные костры, и после захода солнца праздник приобретает угрожающие масштабы. С иступленными и невеселыми лицами (а кто же будет радоваться тому факту, что двадцать четыре тысячи учеников великого рабби были самоуничтожены, как гласит одна из легенд, из-за вечного спора между собой о том, кто более предан учителю и Торе, кто правильнее понимает учение великого мудреца и Пятикнижие) танцующие евреи представляют собой многоголовое волнующееся море. Положив руки на плечи друг другу, кто по одиночке, а кто с сыновьями на плечах, они начинают подпрыгивать на месте. Из-за огромного скопления людей им не удается подпрыгнуть одновременно. Где-то только готовятся к прыжку в то время, как другие уже находятся в воздухе, а третьи касаются пятками земли. Отсюда и волнообразное колыхание. И пляшут евреи вокруг костра, распевая свои традиционные песни, до самого что ни на есть рассвета.

Ежегодно в день празднования Лаг ба-Омер пожарный департамент направляет в район колонны пожарных машин с целью предотвращения возможного пожара. В состоянии полной готовности пожарные ведут наблюдение за празднеством из дальних углов квартала, не проявляя к нему особого интереса. А с живым интересом и нежным умилением из дальних углов, а также из окон, с крылечек и крыш наблюдают за праздником хасидские матери, жены, сестры, дочери.

Итак, Рашель, как и другие хасидские женщины, присутствовала на празднике… душой. Наблюдая за праздником свысока, упс!.. в смысле через окно чердака, Рашель с интересом задерживала взгляд на подтянутых, атлетических фигурах пожарных в униформах, на их выбритых лицах и размышляла над такой непонятной, совершенно нелогичной вещью. Дед говорил, что смотреть на гоев равносильно смотреть в глаза дьяволу! Странно звучит, если учесть, что подобные дьяволам присутствуют здесь для предотвращения возможных бедствий на хасидском празднике. Но как же так может быть?! Если гои дьяволы, то почему же они здесь и сейчас служат добрую службу хасидам?! Дьяволы на страже порядка в еврейской толпе ради самих евреев! Дьяволы, но приходят на помощь хасидам! Полный абсурд!

Ежедневно до утренней зари (приблизительно в четыре утра) дед уходил в синагогу (куда женщин не допускали) на молитву. А бабушка тем временем начинала хлопотать по дому, и эта работа была бесконечной.

Когда просыпалась Рашель, на столе всегда вовремя появлялись хрустящий тост, поджаренный до идеально коричневого цвета, с нежной яичницей-глазуньей, ярко и весело сверкающей своим единственным желтым глазом, присыпанной крапинками наструганной ветчины. Рядом стояла чашка горячего кофе со сливками.

Ужин бабушка Дамира готовила на всю семью и продолжала делать это долгие годы, несмотря на то, что ее сыновья и дочери давно заимели собственные семьи. Каждый вечер тетки и дядьки Рашель приходили на ужин и бабушка прислуживала им, как будто это было само собой разумеющимся, самым обыденным делом.

Не забывала бабушка заботиться и о своем неженатом сыне, просовывая ему поднос с едой в щель под дверью, специально сделанную для этой цели в одной из комнат кабинета деда, где на протяжении нескольких лет он держал взаперти психически больного сына, который страдал сумасшествием с поры возмужания. Из-за недоверия к не хасидо-еврейскому обслуживающему персоналу дед отказывался сдать сына в дом для умалишенных.

Как-то ночью несчастному удалось вырваться из заточения. С дикими воплями он крушил все вокруг и, в конце концов, окровавленный, был схвачен парамедиками, повален на пол, связан и увезен в учреждение, где ему и надлежало находиться. Бабушка, повинуясь судьбе и деду, с мертвенно-бледным лицом, тяжело вздыхая, молча убирала обломки мебели и осколки разбитой посуды. Ни единым словом она не упрекнула его, не показала виду, что все это результат его набожности и упрямства. Она никогда не поддерживала его решения содержать больного сына в доме без необходимого лечения и медицинского ухода.

Кроме недоверия к нееврейскому медперсоналу у деда была еще одна причина не отдавать больного сына в дом для умалишенных. Согласно его религиозно-философскому мировоззрению решать проблемы значило уклоняться от страданий, которые он заслужил от Бога. Бог чувствует душу тогда, когда та страдает. Недаром Бог провел его народ через многие испытания: изгнания, лишения, кровавые погромы, через нестерпимую боль потерь. Поэтому дед считал своей обязанностью пребывать в духовном угнетении, добровольно лишая себя всякой радости жизни.

Каждую пятницу вечером, в столовой, с поднятыми над головой широко расставленными руками, уткнувшись лицом в стену с восточной стороны, дед безудержно и горячо молился и крупные слезы скатывались с его щек. Как объяснял он потом, в эти минуты страдания и боли очищали его душу и он чувствовал себя одухотворенным.

– Возможно, деньги в семье были, – со вздохом продолжила свои воспоминания Рашель, – но то, что мы с бабушкой их не видели, знаю наверняка.

«Роскошь – не есть то, от чего нужно получать удовольствие в жизни», «Жизненным стремлением должно быть расширение разума!» – часто слышала Рашель слова деда, обращенные бабушке. Подмечая завистливые взгляды, которые Рашель бросала на разодетых одноклассниц, дед Биньямин учил внучку переносить страдания стоически, с достоинством. «Ты принадлежишь Богом избранному народу, а это и есть царское украшение, лучшее, чем любое другое, купленное в магазине. Помни, каждая еврейская девочка – дочь Бога!»

Особенно невыносимыми были чулки в рубчик. Страшно неудобные, они уродливо перекручивались на коленях, а из-за грубого текстиля в них было холодно зимой, летом же ноги в них изнывали от жары и нестерпимого зуда. По иронии судьбы толстые чулки не спасали от укусов комаров и муравьев, и расцарапанная ранка с затвердевшей корочкой запекшейся крови, склеив чулок и кожу, вызывала еще большее свербение.

От этого воспоминания лицо Рашель позеленело и исказилось в жалкой гримасе. Казалось, она до сих пор испытывает непереносимый зуд.

Слушая ее, я мысленно перенеслась в душное лето, на наш пляж, где среди полуголых загорающих я впервые увидела группу еврейских женщин. Расстелив одеяло на раскаленном песке, они лежали под палящим солнцем в черных кофтах, длинных юбках и в тех самых пресловутых чулках. Если человеческая душа обладает подлинным сочувствием, искренним христианским состраданием по отношению к совершенно незнакомым людям, то эти чувства должны быть именно такими, какие я испытала тогда, глядя на евреек на пляже…

– И пирог с яблоками… и …и человеческий череп… Ты не находишь, что это как-то жутковато смотрится?.. Ну и для чего ты повесила здесь эту картину?

Это была совершенно адекватная реакция Рашель на картину, висевшую на стене у меня над головой. На ней была изображена композиция из аппетитных авокадо и человеческого черепа, лежащих на столе со скомканной скатертью. Это была удачная копия натюрморта в стиле vanitas эксцентрика-постимпрессиониста Поля Сезанна.

Должна чистосердечно признаться, картина застает врасплох многих моих гостей. Так что в вопросе Рашель меня ничего не смутило, кроме «пирога с яблоками». Этот атрибут в картине отсутствовал.

– Воспринимай данную картину по-философски! Я нахожу эту композицию интересной, наталкивающей на глубокие размышления. Да не обращай внимания…

– По-философски! На размышления! Не обращай внимания! – c внезапным отчаянием повторила за мной Рашель. – Нет, не могу! Я боюсь черепов… и всего того, что связано с мертвецами…

– А я чем чаще смотрю на эту картину, тем становлюсь смелее насчет своего будущего! Надеюсь, далекого будущего!

– Что ты имеешь в виду?

– Череп на картине – символ смерти. Этот элемент в натюрмортах называется Memento Mori, что в переводе с латыни означает «Помни, что ты умрешь». Смерть присутствует параллельно с жизнью. Это очень нужное напоминание нам, человекам. Все в жизни проходит и проходит быстро, и что не стоит попусту тратить время, нам отведенное…

– С этим я, пожалуй, согласна, – без энтузиазма согласилась Рашель.

– Между прочим, многие историки приписывают авторство крылатого выражения Vanitas vanitatum et omnia vanitas! («Суета сует, все суета!») вашему Соломону.

– Соломону?

– Ну да!

– Этот Соломон случайно не был правителем Израиля? Я рассказала тебе историю о греховной любви царя Давида к прекрасной Вирсавии. Плодом этой любви стал их сын Соломон. Так ведь? Речь о нем?

– Да? Ой, скорее всего мы имеем в виду одно и то же лицо! Так вот, из этой крылатой фразы и было взято слово «ванитас» («суета») для названия художественного стиля этой картины, – с воодушевлением подхватила я. – Изображая на своих полотнах атрибутику смерти, художники пытались напомнить о том, что все в мире быстротечно и конец неизбежен! Каждый из нас делает свой вывод из этих слов, свой выбор… По-моему, ты сделала правильный выбор, раз и навсегда порвав со своим окружением! – неожиданно закончила я, с интересом ожидая реакции Рашель на мою поддержку ее смелого поступка.

– Огромное спасибо, – Рашель благодарно улыбнулась мне. – Поверь, это было нелегко… Пожалуй, даже страшновато!

– Думаю, я понимаю, о чем ты… Да, кстати, ты заикнулась о пироге с яблоками…

– Как мне замечательно с тобой и интересно! Какая ты оптимистка! Еще раз спасибо за понимание! – глаза Рашель засветились. – И ты так много знаешь о нашем Соломоне!

Я была приятно польщена, хотя и не согласна.

– Да, ты упомянула о пироге с яблоками. Почему?

– Ах, пирог с яблоками – самая вкусная вещь из моего детства! – переполненная благодарностью ко мне, Рашель вернулась к теме разговора. – Ты знаешь, в детстве со мной происходили очень странные вещи. Я делала все то, что мне было не дозволено делать. Помню, навязчивая мысль о пироге в холодильнике, припасенном бабушкой к празднику, не давала мне сосредоточиться на других делах. В то время я испытывала постоянное чувство голода… Оно особенно обострялось в отсутствие родных. Желание залезть в холодильник и съесть пирог стало всепоглощающим, каким-то болезненным…

«Ничего необычного, и мне было хорошо знакомо это чувство постоянного голода из-за того, что некогда было забежать домой и что-нибудь перехватить. Улица – дело первейшей важности в жизни любой детворы», – подумала я.

А Рашель между тем продолжала. Летом она с другими детьми, вспотевшая от тяжелой многослойной секондхендовской одежды, глотая «фризи попс», на открытой веранде караулила прохожих нееврейского происхождения. У хасидской детворы существовал прочно укоренившийся хулиганский ритуал. Вслед женщинам-гойкам они посылали насмешки, кривлялись и хихикали, пели непристойные песни. Для мужчин- гоев у каждого из них была припасена горсть мелкого щебня, зажатого в потных ладошках, предназначенная для атаки со спины. Но самым любимым все же было с шумом выплеснуть ведро воды совсем рядом с прохожими и, истерически визжа, броситься врассыпную.

– Мы были одной бандой, подобно вигилантам или куклуксклановцам. Мы имели свои собственные представления о проступках и преследовали людей за их совершение. Наша общая ненависть к аутсайдерам сплачивала нас и заставляла чувствовать себя особенными.

Рашель машинально отхлебнула чаю, как мне показалось, не ощущая его вкуса, и, мысленно листая страницы детства, произнесла:

– Прошло немало времени… Ты понимаешь, как это бывает… ностальгия… потянуло меня в некогда родные пенаты. Естественно, я изменилась до неузнаваемости и вряд ли кто-то мог заподозрить во мне бывшую хасидку. Проходя по знакомым улицам, я услышала детское хихиканье и насмешки в свой адрес, и у меня защемило сердце. Вспомнив свое детство, реагировать на неприличные выходки детворы я не стала, но так стало тяжело на душе, не передать!

– Когда мне стукнуло семнадцать, – продолжила Рашель, – семья засуетилась в поисках жениха и прибегла, ну, сама понимаешь, как полагается у евреев, к услугам матчмейкера, то есть свахи. Так потешно было наблюдать за старичками, как они старались скрыть от меня возню, связанную с поиском жениха. Сваха звонила почти каждый вечер. Желая сохранить секретность, дедушка отвечал на эти звонки из своего кабинета. А если переговоры со свахой доводилось вести бабушке, она запиралась с телефоном в ванной, включала воду и делала вид, что разговаривает с одной из своих дочерей.

Дедушка хотел парня набожного, из хорошей семьи, чтобы с ним можно было поговорить на интересующие темы и чтобы, в конце концов, им можно было гордиться. Дед был убежден, что чем достойней у парня фамилия, тем более подходящей кандидатурой он является. Бабушка же имела свои понятия, каким должен быть муж. Она непременно хотела парня, который не смотрел бы в пол, когда будет разговаривать с ней. Не дай Бог такого парня, за которого вышла замуж кузина Голда. Он оказался настолько религиозным, что не позволял себе разговаривать даже со своей родной бабушкой, потому что она женщина! Что же касается меня, я хотела любить и быть любимой.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Однажды, вернувшись с работы, Рашель застала бабушку, ожидающую ее у входных дверей. С усердием вышколенного швейцара, она распахнула дверь перед внучкой и с волнением и дрожью в голосе произнесла:

– Где ты была так долго? Поздно ведь! Быстренько прими душ, сделай что-нибудь приличное с волосами и надень что-нибудь покрасивее! Думаю, тот темно-синий костюм с блестящими пуговицами, который тебе очень идет, как раз подойдет для сегодняшнего случая. И, кстати, не забудь… гм… слегка припудрить лицо!

Рашель недоумевала. А что сегодня за день-то? Неужто какой-то особенный случай, о котором она позабыла? Да вроде ничего особенного, самый обычный сентябрьский день, к тому же неприветливый, с сильным ветром и косым холодным дождем.

– Поспеши, скоро за тобой приедут тетя Тиква и дядя Ашер! Тебе надо кое с кем повидаться! – подгоняла бабуля внучку, не обременяя себя объяснениями.

Пока Рашель, уставшая после работы, неохотно собиралась, подъехала ее тетя Тиква с мужем Ашером. Тетка как фурия влетела в ее комнату, она делала так всегда. Тиква любила читать племяннице нотации, давать наставления в приказном тоне. Так она видела свое высокое предназначение в воспитании племянницы, растущей без родителей. «Все три кузины предпочли жить вдали от матери. Это объясняет все!» – промелькнуло у Рашели в голове.

– «Они» хотят только посмотреть на тебя, получить общее представление о тебе, твоих манерах, твоей внешности, – критически окинув взглядом племянницу с ног до головы, деловым тоном произнесла тетя Тиква. Только сейчас Рашель начала кое о чем догадываться.

Позже все прояснилось: «они» – это мама и сестра будущего мужа Рашели. Первое свидание с «ними», как сообщила тетка, состоится в супермаркете. Тиква уверяла, что это идеальное место для такого случая. Она не желала превращать это мероприятие в театральное представление или привлекать внимание посторонних. Якобы случайная встреча в продовольственном магазине не вызовет ни у кого никаких подозрений. У кого встреча могла вызвать подозрения и какого толка, Рашели трудно было предположить.

– Мы пообщаемся несколько минут. Ты не должна говорить много, а возможно… гм… лучше, если ты будешь молчать – посмотрим по обстановке! Старайся держаться просто, – продолжала нравоучение тетка уже в автомобиле и, задержав взгляд на лице Рашели, достала из сумочки пудреницу: – На, возьми! Припудри лицо!

С сильнейшим сердцебиением Рашель вошла в супермаркет. От волнения она надвинула берет на глаза и то приподнимала воротник-стойку, то опускала его в раздражении, ища глазами пару – маму и сестру жениха. Ее попытки оказались безуспешными по той причине, что в резко опустевшем после часа пик супермаркете парочка, которую высматривала Рашель между прилавками, уже поджидала ее в «засаде». Мама, дочка и профессиональная сваха, поспешив прийти первыми, «залегли» в ожидании невесты и ее родственников в ближайшем от входа отделе бумажных товаров, среди рулонов туалетной бумаги, и уже как пару минут вели наблюдение за Рашелью. Заметив их, Тиква стала махать им рукой. Женщины, поняв, что предстали перед возможными будущими родственниками не в самой выгодной позе, спохватились и резко заинтересовались информацией на рулонах с туалетной бумагой, в то время как сваха попыталась выскочить из засады навстречу пришедшим. Но вышло это у нее очень неуклюже. Споткнувшись, сваха задела высокую башню из аккуратно сложенных упаковок, и рулоны туалетной бумаги посыпались на головы дам, ничего подобного не ожидавших. Случился невообразимый переполох. Дамы от неожиданности завизжали, на шум сбежались работники супермаркета и с извинениями стали разгребать туалетную бумагу и успокаивать их, раскудахтавшихся как курицы, вот-вот собирающиеся снести яйца. Прикрыв ладошкой рот, Рашель злорадно захихикала, вспоминая слова тетки перед выходом: «Это идеальное место для встреч такого характера, где ничто не может привлечь внимания и ни у кого не вызовет никаких подозрений!»

Поуспокоившись, обе стороны обменялись краткими приветствиями, как можно незаметнее попытались рассмотреть друг друга, после чего быстро разошлись. В общем, встреча прошла скомкано. Когда они уже подъезжали к дому, Тиква прошептала племяннице на ухо:

– Если будут какие-нибудь новости, я тебе перезвоню!

Рашель долго не могла заснуть, пытаясь представить, как может выглядеть сын низенькой сухопарой женщины со сморщенным лицом, еле заметными тонкими губами, но явным косоглазием и с сеткой на голове, какие носят хасидские женщины. И как может выглядеть брат девушки с широкоскулым лицом, малюсенькими глазками, жиденькими мышиного цвета волосами. А еще у нее даже при сомкнутых губах были видны острия зубов-резцов.

Наконец на смену нервозному бодрствованию пришел кошмарный сон, будто Рашель заходит в супермаркет и со всех сторон к ней медленно и вальяжно подкрадываются коты различных мастей, а другие, с близко посаженными маленькими косыми глазами, широкими ноздрями и сверкающими клыками, спрятавшись за прилавками, наблюдают за ней. Многие коты в женских хасидских сетках на головах, из прорезей которых торчат ушки на макушках.

На следующий день, придя с работы, Рашель не застала никого дома. Перекусив на быструю руку, она решила пораньше лечь спать. Сквозь сон Рашель слышала шум в прихожей: поздно вернувшиеся бабушка и дедушка что-то возбужденно обсуждали. Утром позвонила тетка и все прояснила.

– Сегодня состоится знакомство с ним, – как всегда безапелляционно отчеканила Тиква. – Надень свое самое лучшее платье! Не волнуйся, все будет хорошо. Мы все вчера ездили смотреть на него. Очень симпатичный молодой человек, тебе понравится! Не думай, что мы могли бы позволить тебе встречаться с кем попало!

Для хасидов вечер знакомства жениха и невесты является очень важным событием. Бабушка вошла в комнату Рашель с золотым ожерельем в дрожащих руках и торжественно, со слезами на глазах, произнесла:

– Это ожерелье было у меня не шее в день моей свадьбы и перешло мне от моей мамы! Сегодня его должна надеть ты!

Застегивая ожерелье на шее Рашель, бабушка разрыдалась.

Дед Биньямин, в повседневной жизни не обращавший внимания на свою внешность, к этому случаю готовился старательно. В своем лучшем габардиновым кафтане, до блеска начищенных туфлях, которые он надевал только в Шабат, и в новом штраймле9 он выглядел залихватски: помолодевшим и очень даже симпатичным.

Из-за чудовищного волнения от мысли о предстоящих переменах в жизни, из-за светлых надежд на светлое же будущее, в котором будут присутствовать только она и он – некий красивый молодой человек, с которым она построит счастливую семью, Рашель никак не могла осмелиться взглянуть на жениха, который в свою очередь не спускал с нее глаз, как только вошел в дом.

Для Рашели быстро, как в калейдоскопе, одна за другой, менялись сцены. Встреча гостей, приветствие, усаживание за стол, пустые разговоры, традиционный обмен Торами между отцом жениха и дедом. Нельзя сказать, что неожиданно, но как-то уж очень быстро для Рашели наступил момент, когда все гости разом поднялись и ушли на кухню, оставив молодых за столом. Рашель сидела напротив молодого человека молча, со склоненной головой и опущенными глазами. Сложив руки под столом, она нервно теребила край праздничной кружевной скатерти.

Для Рашели молчание было невыносимо. Она знала, что первым должен заговорить мужчина, если, конечно, захочет. Если не заговорит, значит, девушка ему не понравилась и ей остается только одно – хранить молчание до окончания времени, отведенного для беседы. «Чего это он так странно себя ведет? Столько времени сидим и молчим… Ну, не бог весть какая красавица, но и не хуже других!.. – размышляла Рашель, вспомнив его сестру и мать среди рулонов туалетной бумаги. – Какая есть, такая есть! Ничего с этим не поделаешь, милый! И к тому же они уже обо всем договорились!» Рашель продолжала молчать и бросала косые взгляды на дверь в кухню, которая согласно правилам была нарочно оставлена приоткрытой, чтобы взрослым был слышен разговор между молодыми людьми. Громкие фразы, доносившиеся из кухни, должны были создать впечатление, что никому нет дела до молодых. Но на самом деле это было не так.

В тягостном ожидании, в очередной раз переведя взгляд со скатерти на двери в кухню за спиной молодого человека, Рашель невзначай скользнула взглядом по его лицу, а он, тут же перехватив его, оживился, как будто только этого и ждал, и произнес скороговоркой, как прилежный ученик, заучивший урок наизусть:

– Говорят, ты работаешь в детском саду?

«Уф, ну наконец-то!» – с облечением выдохнула Рашель. Ей и в голову прийти не могло, что жених был совершенно неопытным ухажером, полным профаном в любовных делах, впрочем, как и она, и сильно нервничал и пребывал в полной растерянности на своем первом «свидании».

Она ответила совершенно спокойно:

– Да, я работаю в детском саду.

– Очень хорошо, очень хорошо, очень хорошо! – заладил он как заезженная пластинка, собирая нужные слова в кучу. Его способностей хватило лишь на то, чтобы поинтересоваться:

– Ну и как?

– Что как?

– Мм… тебе… мм… нравится тебе твоя работа?

– Нравится, очень нравится! А как насчет тебя? Я слыхала, ты еще учишься в ешиве.

Этот вопрос был с подковыркой. Рашель намекала на то, что Гаду (Гад – еврейское имя, означающее «удача») было уже аж двадцать три и он до сих пор оставался не женатым, а кроме него в семье имелись девушки, которые ждали его помолвки с бо́льшим нетерпением, чем он сам, не имея права, согласно Галахи, начать поиск женихов до того, как старший брат женится. Негоже брату так себя вести, и он должен был стыдиться такого положения дел.

– Я вынужден был ждать, пока ты подрастешь! – попытался пошутить Гад.

Начало разговору было положено, и Рашель без стеснения стала задавать вопросы. Ее интересовало все – его привычки, интересы, взгляды на семейную жизнь. Лаконичность его ответов несколько обескураживала.

– Хочешь минералки? – предложила Рашель, не зная, в какое русло увести разговор, чтобы можно было вытянуть хоть какие-нибудь подробности о его жизни. Надо же было составить хоть какое-то представление о Гаде как о человеке.

– Нет, спасибо, я не хочу пить!

Размышляя, о чем бы еще спросить его, чтобы вывести на более откровенный разговор, Рашель снова случайно бросила взгляд на приоткрытую дверь. В узкой щели двери увидела раскрасневшееся, с горящими глазами, лицо тетки. Та застыла с выражением немого вопроса: «Ну, как?». Рашель еле заметно кивнула, мол, все нормально, разговариваем. А чего тетка еще ожидала? Обе стороны уже обо всем договорись, и в случае несогласия Рашели ничего бы не изменилось. Расстройству помолвки действительно ничего не угрожало: Рашели нравился молодой человек, сидевший с ней за одним столом.

Тетка восприняла кивок племянницы по-своему – как сигнал к действию. Резко распахнув дверь, она, словно дикий зверь, накинулась на обоих с крепкими объятиями и звонкими поцелуями воздуха в районе их ушей. Тиква, обычно горделивая и неприветливая, пребывала в явно неадекватном возбуждении. Должно быть, тетка опасалась непредсказуемого поведения Рашели, которое могло сорвать такую замечательную, по ее мнению, сделку, поэтому и поспешила распахнуть дверь.

На кухне уже стояли рюмки с ликером для мужчин. Они потянулись к рюмкам, провозглашая тосты в честь помолвки, а тетка направилась к телефону оповещать всех о свершившемся знаменательном событии. Вскоре дом наполнился приглашенными родными и соседями, которые стали шумно поздравлять молодых. Откуда-то появились разноцветные воздушные шарики.

Рашель через силу изображала неописуемый восторг от только что полученного подарка от матери жениха. Допотопное серебряное колечко с цветочком было уродливым и в высшей степени безвкусным. «На тебе, боже, что нам негоже! – промелькнуло у нее в голове. – Эскиз этого кольца на бумаге вполне мог бы сойти за логотип, отражающий имидж будущей свекрови. Боже, как это в ее стиле!»

Рашель не особо огорчилась, она знала, что через неделю на церемонии подписания контракта об обручении, на которой они с Гадом будут официально объявлены женихом и невестой, согласно еврейской традиции молодые должны обменяться подарками. Вот тогда-то она и получит настоящее кольцо с бриллиантами, а будущему мужу преподнесет часы, которые еще предстоит купить. Золотые часы для жениха традиционно покупают родители невесты, но Рашель решила, что она непременно выберет их сама. Хорошего вкуса ей не занимать! Элегантные стильные часы в золотом корпусе на браслете кайзерского плетения будут великолепно смотреться на тонком запястье Гада.

Совершеннейшей неожиданностью для Рашели стала щедрость деда. На покупку часов дед Биньямин без малейшего колебания подпишет чек, оставив графу для цены незаполненной. Позже в ювелирном тетка впишет в эту графу «три тысячи долларов». Не поскупится дед и на дальнейшие траты, связанные с обновлением гардероба Рашели. Кроме свадебного наряда невесте в скором будущем понадобятся семь красивейших платьев, которые она будет надевать семь вечеров подряд после свадьбы. Именно столько дней длится празднование счастливого события, и невесте нужно будет покорять жениха и публику каждый раз в новом наряде.

Неслыханную щедрость проявит дед и в предсвадебный период. После обручения молодых, до свадьбы, у хасидов наступает настоящее соревнование на лучший подарок. Обрученные и их родители стараются превзойти друг друга в романтичности, оригинальности и, если хотите, в престижности тщательно подобранных подарков. День свадьбы был назначен через восемь месяцев. Было время «разгуляться»!

Участвуя в соревновании на лучший подарок, за восемь месяцев можно достойно преподнести себя перед семьей жениха, выразить свои подлинные чувства и серьезный настрой на супружество. Так рассуждала про себя Рашель. Что думал по этому поводу жених, неизвестно. Скорее всего, вообще ничего не думал, подарками занимались его мать и сестра.

Думаю, что стоит подробно остановиться на описании некоторых подарков. Лично меня это потрясло! В моей жизни ничего подобного не было, особенно если вспомнить мои предсвадебный период и бедную свадьбу в рабочем общежитии.

К каждому празднику, а их у евреев много, Рашель готовила подарки, вкладывая в это занятие душу, полагаясь на свое чувство прекрасного, реализовывая богатую фантазию. И довольно часто получала подарки от семьи своего будущего супруга. Подарки, посылаемые женихом, были красиво упакованы, перевязаны яркими бантами, украшены разноцветными бумажными цветами.

На Суккот (Праздник кущей) Рашель послала жениху этрог в серебряном футляре яйцевидной формы. Этрог – это кисло-сладкий с горечью цитрусовый плод. В свежем виде он не употребляется в пищу, но без него ее жениху не обойтись в праздник Суккот. Этрог нужен Гаду для выполнения в синагоге особого ритуала – «вознесение лулава». Гад обязан присовокупить плод этрога к листу финиковой пальмы, ветвям мирта и ивы. Удерживая в руках набор из четырех растений, он должен прочитать благословение всему еврейскому народу.

Рашель очень впечатлил подарок от жениха, состоящий из нитки блестящего жемчуга, покоящегося внутри серебряной вазы-фруктовницы с букетом из пшеничных злаков и искусственными фруктами на Ту би-Шват – Новый год деревьев.

Перед праздником Пурим, который символизирует физическое выживание евреев от полного истребления и сопровождается роскошным пиршеством с употреблением несметного количества алкоголя, Рашель приготовила подарок для будущей свекрови. Это был настоящий шедевр – серебряный поднос с маленькими чашечками из шоколадного бисквита, пропитанного вином и залитого взбитыми сливками, установленными в ряд с бутылкой дорогого вина и двумя бокалами, наполненными слоями из молочного шоколада и белого воздушного шоколадного мусса. Этот уникальное творение Рашель осторожно обернула целлофаном и перевязала широким серебряным бантом. Кому же поручить доставку столь хрупкого презента? Один из кузенов вызвался оказать услугу – и завез подарок на машине.

А своему суженому она приготовила свиток мегила, талмудический трактат о королеве Есфирь, который он должен был дважды громко прочитать в Пурим. Свиток из настоящего пергамента, пожелтевший и скрученный на старинный манер, с сургучной печатью, написанный красивым почерком, был вложен в солидный кожаный футляр, который дед купил за тысячу шестьсот долларов у книжника-переписчика. Рашель вставит футляр с мегилой вместе с бутылкой шампанского в стеклянное ведерко для льда с леденцовым сахаром, имитирующим лед. Фантазии Рашель не занимать! Опираясь на свой вкус и прислушиваясь к своей интуиции, она знала, как все устроить так, чтобы порадовать будущего мужа, удивить его семью, и была уверена, что Гад будет горд, показывая ее подарки молодым людям в синагоге. На праздники парни собираются в синагоге и сравнивают полученные в подарок этрог и мегилы.

Поразительно, насколько деду Биньямину было приятно тратиться на подготовку к свадьбе. Казалось, он только и копил деньги для этого. В канун праздника Пурим дед, пребывая в приподнятом настроении, разрешил Рашель поговорить несколько минут с женихом по телефону, дабы она могла лично пожелать ему весело провести праздник. Рашель, с волнением беря телефонную трубку, подумала, что едва помнит, как будущий муж выглядит и вряд ли узнает его по голосу.

– Чудесного Пурима! Желаю тебе весело отпраздновать! – в трубке ехидненько звучал незнакомый голос.

– Получил ли ты мой подарок? – нетерпеливо спросила Рашель.

– Да! Чрезвычайно интересная композиция!

– Пробовал ли ты вино? Я выбирала его специально для твоих женщин! Оно из дорогих! Оно не может им не понравиться! На мой взгляд, вкус вина изысканный. Ну, словом, оно очень вкусное!..

– Да, я получил, спасибо! Все было очень красиво оформлено! Но… ты понимаешь… мой отец… он… понимаешь, только не обижайся… он не признает некошерное! Он сказал, что вино недостаточно кошерное и не позволил никому его попробовать! Он выбросил бутылку. Отец покупает вина только с *** раввинской пломбой! Ничего другого не признает и признавать не собирается!

У Рашели внезапно потемнело в глазах – как будто в сумерках ударилась лицом о дверной косяк. Да как он, отец Гада, смеет считать ее семью менее религиозной!

– Але! Але! Але! – очнулась Рашель от истошного визга в трубке.

– Да! – с трудом выдавила она из себя.

– Ты еще здесь?! Хорошо! Я тоже кое-что отправил тебе! Подарок в пути! Скоро должна получить. Что именно, говорить не стану! Пусть будет для тебя приятным сюрпризом! Должен признаться, – невозмутимо продолжал он, – я помогал собирать подарок, но в основном все делала сестра! Очень надеюсь, что тебе понравится!

Но после полученной оплеухи у нее пропал интерес ко всему на свете и даже не возникло естественного нетерпеливого ожидания подарка. Хотелось лишь поскорее бросить трубку. Благо дед начал подавать сигнал, что пора закругляться.

– Счастливого Пурима! – еще раз пожелала напоследок Рашель, повесила трубку и, обернувшись, увидела, как дедушка с бабушкой, затаив дыхание, внимательно слушали разговор.

Подарок, о котором проговорился Гад, прибыл на следующий день. Нечто гигантское, упакованное в яркую бумагу, перевязанное разноцветной искусственной рафией, с трудом было доставлено курьером на второй этаж дома.

Громоздкий сверток содержал в себе огромный торт в виде скрипки, с тонкими струнами и партитурой на миниатюрном шоколадном пюпитре. На нотных строчках, между скрипичных ключей, было написано: «Твое будущее будет таким же прекрасным, как музыкальные звуки, исходящие из скрипки». По всей видимости, это являлось кульминационным «аккордом» в композиции.

Ой, а что это у нас там такое?! Что так невинно выглядывает из внутренности бисквитной деки съедобной скрипочки?! Похоже на бархатную коробочку, в которой обычно дарят драгоценности. Пришлось поступить варварски – съесть струны и надломить гриф, дабы добраться до сюрприза. Хрумкая немыслимо тонкими «струнами» – соломками, Рашель открыла коробочку. Оттуда, ослепляя глаза алмазными россыпями, сверкнул циферблат золотых часов. Она немедленно надела часы на запястье и почувствовала, насколько они тяжелы, неприветливы и холодны. Желая рассеять непонятные чувства, Рашель сняла часы и стала искать на них гравировку с адресованными ей пожеланиями. Но, увы, никаких надписей на часах не оказалось. Разве так бывает? Разве мужчина, который любит женщину и собирается создать с ней семью, может не иметь потребности говорить ей приятные слова, комплименты, уверить ее в том, что он именно тот человек, который сделает ее счастливой? Разве свадебный подарок – золотые часы – не подходящий аксессуар для того, чтобы выгравировать что-то романтическое от души и на долгую память для обоих. Но, с другой стороны, Гад такой чистый! (Признаться, я не поняла, что Рашель имела в виду, Гад был чист душой или телом!)

Утро свадебного дня – прежде всего суетливое. Макияж от профессионального визажиста делает ресницы неподъемными. Не совсем так, как хотелось, уложены волосы парикмахером. Ни к чему здесь этот уродливый завиток! Солнце утомляет своей яркостью. Платье, ниспадающее красивыми фалдами, кое-где противно покалывает и слишком громоздкое.

И наконец, арендованный лимузин с невестой и ее приближенными женского пола несется к школе для мальчиков, где был снят зал для свадьбы.

В довольно большом, скромно украшенном зале в центре сцены было установлено кресло из белой лозы с шелковыми цветами пастельных тонов, вплетенными в прутья. С явным облегчением невеста усаживается в него. Женщины суетятся вокруг нее, расправляя и равномерно укладывая на полу складки многослойной юбки из тафты, чтобы они образовали безукоризненный полукруг.

Щелкают фотоаппараты, несколько камер бесшумно снимают свадьбу на видео. Дети членов семейства толкутся возле невесты, позируют фотографу. Постепенно гостей, разодетых в пух и прах, становится все больше. Все взгляды обращены на невесту. Подруги, одноклассницы выстроились в ряд на переднем плане. Каждая старается податься чуть вперед, чтобы свахи заметили, оценили и запомнили. Девушки поглядывают на невесту с завистью, улыбаются и, если встречаются с ней взглядами, подмигивают, посылают воздушные поцелуи. Все они хотели бы оказаться на ее месте и прежде всего потому, что невесте позволителен макияж.

Бабуля рядом с невестой с грустной улыбкой громко сморкается в платок. Неожиданно оркестр заиграл марш, что заставило гостей встрепенуться и повернуть головы к выходу. Все посторонились, уступая дорогу большой мужской процессии во главе с дедом, начавшей движение по направлению к трону с невестой. Шаркающей походкой, не попадая в такт общему шагу, дед торжественно несет на подушке кусок белой материи для совершения церемонии «бадекен» – прикрывания лица невесты. Лицо Рашель должно быть «зашторено» до тех пор, пока она не будет провозглашена законной женой Гада.

Простите за банальность, но, согласно нашим обычаям, кусок белой материи, символизирующий девичью скромность и целомудрие, цепляется на затылок невесты и называется, как все у нас знают, фатой. А вот Рашель рассказала, что у еврейских невест тоже есть фата, но служит она для скрывания лица. Еврейский обычай закрывать невесте лицо – очень древний, так повелось с тех пор, как Ревекка, одна из первых библейских праматерей евреев, встретив Исаака, первого библейского патриарха евреев, закрыла свое лицо. И уже двадцать девять веков Ревекка служит примером кротости еврейской женщины перед мужчиной.

Жениху же предстоит демонстративно снять завесу с лица невесты. Так повелось у евреев после неприятного случая, описанного в Торе, произошедшего с Иаковом, третьим библейским патриархом, сыном той же Ревекки и Исаака. Поскольку лицо Лии было прикрыто, Иаков случайно женился на ней, хотя хотел жениться на Рахили. Потом он все равно женится на Рахили, но, чтобы избежать ошибки, женихам надлежит снять занавес с лица невесты, как говорится, у алтаря, чтобы убедиться в отсутствии подвоха и невеста та, которая должна быть.

Приближаясь к невесте, дед читал благословение, желая ей прежде всего быть многократно плодовитой. Рашель покусывала губы, чтобы ни в коем случае не показаться веселой или выказать какую-нибудь другую непристойность на лице. Только скорбь и мрачность. Веселость в святой момент недопустима. Ну вот, лицо закрыто – можно улыбаться, сколько твоей душе угодно, и позволить себе расслабиться, но при этом все же не забывать всхлипывать. Хлюпать носом необходимо, пока невесту ведут к Хупе, возведенной в другом углу зала, где произойдет основная церемония бракосочетания. Хупа – это простое сооружение о четырех столбах с балдахином наверху, символизирующее дом-каркас с отсутствующими стенами, что также является символом радушия по отношению к гостям.

Хлюпать носом Рашели вовсе не хотелось, а хотелось неприлично, неистово, от всей души хохотать. И во всем был виноват Гад. Смотреть на него со стороны было просто уморительно. Он выглядел чрезвычайно комично в новом штраймле из норки. Огромный головной убор был водворен на узкую макушку Гада и был похож на спящего дикого животного, свернувшегося клубком. А новое пальто из черного сатина настолько облегало плечи жениха, что делало его похожим на переростка в школьной форме.

Несмотря на то что ее обуревал смех, Рашель, пересиливая себя, довольно хорошо имитировала всхлипы. И делала она это настолько естественно и артистично, что кто-то даже решил ткнуть в руку невесты носовой платок.

Невесту с закрытым лицом ведут к Хупе сквозь «зеленый коридор», по обе стороны которого стоят мужчины. Невеста может видеть лишь ботинки мужчин. У всех они совершенно одинаковые: черные «оксфорды» с внутренней шнуровкой. В Хупе ее семь раз проводят вокруг жениха согласно книге Танаха: «Женщина мужчину пусть окружит». Затем оставляют ее рядом с женихом.

После провозглашения свадебного благословения Месадермом Кидушиным – лицом, уполномоченным засвидетельствовать совершение брака, Гад надевает кольцо на палец Рашель. Тут же слышится звон разбившегося бокала и скрежет стекла. Это жених правой ногой расплющивает на полу осколки разбитого стакана. Так положено. После этого он, наконец, снимает занавес с лица невесты, берет ее за руку и ведет в так называемую затворническую комнату.

Бракосочетание не считается у иудеев завершенным, если жених не уединится со своей невестой в затворнической комнате хотя бы на несколько минут. В комнате накрыт стол на двоих, и молодые могут выпить, закусить но не более…

Еврейский закон запрещает мужчине и женщине, которые не состоят в браке друг с другом, находиться вместе в одной комнате. Поэтому вход вступающих в брак в уединенную комнату символизирует их новобрачное состояние. Обычно время уединения составляет восемь минут, но бывает по-разному. Дверь запирать нельзя, поскольку следующая традиция требует беспрепятственного проникновения в затворническую комнату специалистки по парикам – Sheitelmacher.

Замужней женщине не подобает выставлять свои волосы напоказ чужим мужчинам, поэтому, как только невеста перевоплощается в жену, ей немедленно требуется помощь Sheitelmacher, которая ловко и тщательно заберет все волосы под чепчик, а сверху водрузит парик. После этого новобрачная может показаться на людях.

Затем наступает время плясок и хороводов. Рашель танцы были не в радость: все ее тело покрылось красными пятнами и зудело от жесткой ткани платья. Даже локти и ладошки! Туфли были удобными первые шесть часов, затем каждый шаг отзывался болью. А долг новобрачной обязывает танцевать со всеми желающими. Чего только ни вытворяли танцующие с новобрачной! Ее и на стол забрасывали, и в хороводе кружили, и через тоннель из человеческих рук прогоняли! С вымученной улыбкой Рашель достойно выдержала все испытания.

Духовой оркестр играл до часу ночи. После этого гостям пора и честь знать. Все расходятся, кроме мужчин – членов семьи и уважаемых гостей для совершения древнего обычая – ритуального танца «Мицва» в честь невесты. Для этого используется черный шарф, один конец которого удерживает невеста, а другой по очереди подхватывают оставшиеся гости. Так они кружились и прыгали, прыгали и кружились, бог знает сколько времени. Но вот настал черед завершающей части свадьбы – медленный танец жениха и невесты. По-прежнему на приличном расстоянии, они лишь слегка касаются друг друга кончиками пальцев. Головы склонены, но трясутся от подавляемого хохота. Никому до них нет никакого дела. Все пьяные и уставшие. Да и на танец это было не похоже, так, скучное, невыразительное круговое движение Гада вокруг Рашели, поочередно сменяющееся топтанием на месте. С энергичностью мух, попавших в густой кисель, молодые протоптали завершающую традицию свадебного пиршества. Пришло время затихнуть и музыке…

Родители жениха вызвались подвезти молодых к дому, где тетка заблаговременно сняла для них квартиру на втором этаже восьмиэтажки, в которой проживали только еврейские молодожены. У подъезда Рашель остановилась, чтобы снять туфли. Как только она ступила пылающей ступней на прохладный после дождя асфальт, полуночную тишину нарушил визг бездомного кота, зашуршавшего где-то между каменных урн с высокими цветами – единственным украшением фасада дома. Это было так созвучно душевному состоянию Рашели, избавившейся от ненавистной обуви, что она издала возглас облегчения в унисон коту, испытывая самые нежные товарищеские чувства к животному, заигравшемуся в мартовские игры.

Не замечая луж, скрытых неподалеку от мест, освещенных уличными фонарями, Рашель, пожелав спокойной ночи родителям, босиком бросилась к подъезду. Мысль поскорее избавиться еще и от платья гнала ее наверх. Грязные ступни Рашели замелькали перед глазами Гада, который, в отличие от своей суженой, поднимался по лестнице медленно и без особого энтузиазма.

Живительная вода прохладного душа после трудного, насыщенного впечатлениями и событиями дня, смывая с потом усталость, освежает, заполняет мозг пустотой, а молодое тело желанием.

– Готово! Твоя очередь! – крикнула Рашель, выйдя из душевой. Прихватив бокал с шампанским, она слегка удивилась тому, что муж с поникшей головой сидит за столом на кухне по-прежнему в свадебной одежде. Ну, конечно, устал! И я устала! А кто б не устал?!

Выйдя из душевой в одном полотенце поверх торса, Гад бросив на Рашель беспокойный взгляд, прилег рядом. Затем после нескольких безуспешных попыток исполнить супружеский долг он, вконец выбившись из сил, скатился к стенке и громко захрапел. Храп, переходящий из утробного бульканья в оглушительный носовой свист и наоборот, не давал Рашели сомкнуть глаз. От храпа не было спасения и на диване в гостиной. И только под утро, когда храп снизойдет до мирного монотонного посапывания, ей удастся на очень короткое время отключить сознание, именно отключиться, а не заснуть – сказывалась смертельная усталость.

Утро послесвадебного дня – время неожиданных и не совсем приятных визитов. Первый визит был нанесен отцом мужа. Он прибыл рано утром, чтобы забрать Гада на молитву в синагоге. Как только они ушли, в квартиру фурией влетела тетка, открыв дверь запасным ключом. В руках она держала электрическую бритву и немедля, с хладнокровием самурая со смертоносным мечом, взмахнула ею над головой Рашель.

– Взгляни на них в последний раз! – приказала тетка приготовившейся к «пострижению» Рашели.

С ощущением легкости после бритья, изучая в зеркале форму своего черепа, Рашель вспомнила детство, бабушку, кухню. И тут же всплыл в памяти бабушкин рассказ о том, как происходило ее «пострижение» в жены. На третий год супружеской жизни дед стал требовать у нее сбрить волосы. Бабушка рассказывала, как однажды он пришел домой и заявил:

– Дамира, ты должна сбрить свои волосы!

– Муж, ты с ума сошел! Тебе недостаточно того, что я постоянно покрываю голову париком?! – горячо протестовала бабушка. – В жизни не слыхала о такой религии, заставляющей женщин брить головы.

– Дамира! Ребе сказал сегодня, это новое правило! Раз сказал рабби, значит, так тому и быть. Ты хочешь, чтобы я был единственный еврей, у которого жена не бреет голову? Ты хочешь, чтобы ребе думал, что я не могу заставить свою собственную жену следовать нашим правилам?! Это позор! Это подорвет репутацию нашей семьи!

– Кто он такой, твой ребе?! Он для меня вовсе не ребе, так же, как и для тебя! Ты не помнишь, как внезапно он у нас появился? Твой ребе! А где он был до войны?! И что это за ребе, раз требует сбрить волосы! Ничего подобного я не слыхала и слышать не хочу.

– Пойми, ребе хочет, чтобы мы были более праведными, набожными по сравнению с другими евреями, – не унимался дед. – Он говорит, если мы пойдем по предельно набожному пути, Бог будет гордиться нами! Бог будет оберегать нас от врагов, подобных египтянам, грекам, персам и всем желающим уничтожить нас! Бог никогда, слышишь, никогда не накажет нас ни Гитлером, как это было во время Второй мировой войны, ни Холокостом!

Вот он, торжественный момент в жизни Рашель! И она без волос! Она искала подходящие слова, чтобы выразить свои чувства, но ничего достойного под стать моменту на ум не приходило.

– Невелика важность! – только и произнесла.

– Гм… а чего ты ожидала – землетрясения? Это так же естественно, как надеть на палец обручальное кольцо! – высокомерно ответила тетка.

После того как тетка избавила Рашель от своего присутствия, в дверь опять кто-то позвонил. С хмурым видом и сдвинутыми бровями в квартиру тяжело двинулась свекровь.

– Что случилось? – спросила Рашель, думая о том, что хорошо было бы чем-нибудь угостить свекровь. Попить с ней чайку, что ли?! Ей не терпелось достать из шкафчика новую посуду, которой она очень гордилась, поэтому искала любой повод для этого. Ей было трудно поверить в то, что она хозяйка такой роскоши, да и к тому же хозяйка квартиры, замужняя дама! Как быстро она повзрослела!

Свекровь отказалась от всего и без обиняков, прямо и решительно, перешла к делу, приведшему ее к Рашели.

– Ну, как дела?

– Да все в норме! А что? Что-то случилось? На вас лица нет! – сказала и только тогда начала соображать, а с чего это свекровь приперлась так рано и с первого дня начинает совать нос куда ей не следовало бы. Даже если дела не совсем в норме, не так, как хотелось бы, это не значит, что она, Рашель, будет выносить на обсуждение со свекровью свои интимные отношения, в конце концов, это не ее дело. Все, что произошло и будет происходить в ее семье – дело ее семьи, все подробности ее личной жизни никого не касаются кроме нее и ее суженого, и вряд ли Гад захотел бы посвящать кого-нибудь в интимные подробности их отношений.

– Как все в норме? Мой муж сказал, что между вами ничего не случилось!

Рашель потеряла дар речи. Ее глаза округлились настолько, насколько это позволяла физиология. Она опустилась на краешек стула, который предназначила для свекрови, отчего-то чувствуя свою вину и считая себя полной дурой. Сгорая от стыда и негодования, она боролась с желанием шарахнуть прямо в лицо свекрови свой довольно ничтожный запас грубости.

Пока Рашель приходила в себя, дверь отворилась и в квартиру вошли муж и тесть.

Гад избегал смотреть Рашели в глаза.

– Что ты рассказал отцу? – спросила Рашель, когда они, наконец, остались одни.

– Ничего я не рассказывал, он спросил, а я ответил – и ответил честно, – довольно слабо возражал Гад.

– Послушай, Гад, ты не считаешь, что в жизни взрослого мужчины есть такие вещи, которые не обсуждаются с родителями, да с кем бы то ни было, кроме жены?

– Я тебе говорю, отец застал меня врасплох! Я не думал, что он будет кому-нибудь рассказывать!

– Не думал? Ты не думал?! А как насчет того, что твоя мать уже знает! А если знает твоя мать, значит, будут знать все в коммуне! И что более всего несправедливо, она винит во всем меня! Слышал бы ты ее тон!

– Я не знал… я как-то… я не подумал… отец задал вопрос неожиданно, у меня не было времени обдумать… – пытался оправдываться Гад.

– Неужели ты считаешь, что наши проблемы могут быть разрешены кем-нибудь другим? И не стыдно тебе осознавать, что посторонние люди будут посвящены в наши интимные дела? Ты должен понимать, что твой матери не надо сообщать об этом всем. Ей достаточно шепнуть на ухо одной-двум своим подругам, и слух моментально распространится по всей общине! Все будут тыкать пальцами в мою сторону!

– Ну ладно! Не преувеличивай уж так! Все нормализуется! Мы должны сделать это сегодня вечером! Ладно? Отец сказал…

– Отец сказал?! – истошно завизжала Рашель. – Отец сказал!.. Да как ты не понимаешь, что твое поведение недостойно женатого мужчины!

– Успокойся. Я уверен, когда дело будет сделано, никто ничего не сможет пикнуть в наш адрес. Возможно, все от усталости. Давай лучше покемарим после обеда, а там… там видно будет!

После полудня Рашель, лежа на спине рядом с храпящим мужем, раздумывала над тем, почему все у них началась неправильно и какова женская доля ответственности в сексе, какова ее роль в данном процессе.

Опять звонок в дверь. Опять тетка Тиква. Опять фурией.

– Как только я услыхала, что случилось, решила немедленно приехать.

– А что случилось? – Рашель попыталась изобразить полное недоумение.

– Что случилось, что случилось! А случилось то, что ничего не случилось! И я, сама понимаешь, не могу это так оставить. Я решила поговорить с тобой. Заруби себе на носу, что на свете существует только одна вещь, которая делает замужество удачным. И заключается она в том, чтобы дать понять мужчине, что он всемогущ в постели. Если он будет уверен, что всемогущ в постели, то будет чувствовать себя всемогущим везде и всюду. Понятно тебе?

– Вполне! – ответила Рашель и подумала: «Ну что ж здесь непонятного? Надо заставить Гада думать, что он всемогущ в постели, но каким образом? Вот вопрос!» Никакого плана или стратегии на сей счет у Рашели не имелось.

– Хорошо, что тебе понятно! И знай, я не собираюсь расстраивать твоих стариков! В их возрасте плохие новости могут плохо сказаться на здоровье!

После еврейской свадьбы следует семь счастливых дней, а не три, как у Аллы Пугачевой, певшей когда-то: «Три счастливых дня было у меня!». Семь дней благословения! Семь праздников с семью новыми нарядами, облегающими фигуру, с семью новыми париками, облегающими голову, и танцами, танцами, танцами!

И все было бы расчудесно, если б этот самый счастливый период жизни Рашели не был омрачен делом начатым, но не завершенным. Семейство все упорнее настаивало на скором решении проблемы, а молодые от физической и моральной усталости лишь раздражались, нервничали и терпели в постели полное фиаско.

Прессинг родни и фиаско в сексе повлияли на отношения молодоженов. Желание разговаривать по ночам заместило стремление молодых к физической близости. Но, как говорится, ничего плохого не случается без хорошего: за разговорами они пришли к консенсусу – необходимости вовлечения сексолога в решение их проблемы. И тут на сцене вновь появляется тетка Тиква. Бесхребетный Гад продолжал докладывать о мельчайших подробностях своей семейной жизни, поэтому неудивительно, что Тиква была в курсе всех событий.