Читать книгу О сквернословии в привычном и «достойном» - Протоиерей Игорь Прекуп - Страница 12

А что же человек и то, что он носит внутри? Критерии оскверняющей нас греховности прописаны не столько в канонических правилах, сколько в их источнике: каноне Нового Завета. И речь идет не только о неисповеданных «канонических» грехах, то есть тех, за которые полагается временное отлучение от церковного общения,[59] но и о нераскаянных богопротивных состояниях души: ненависти, злопамятстве и т. п., а также порожденных ими словах и делах.

Поэтому, во избежание обманчивого самоуспокоения, что от Бога мы публично не отрекались, не убивали, не прелюбодействовали, откроем Евангелие и почитаем, например, Нагорную проповедь,[60] обратив особенное внимание на заповеди Блаженств.[61]

Из того, что блаженны, т. е. причастны благости Божией смиренные, кроткие, милосердные, миротворцы, правдолюбцы и пр., логично следует, что человек настолько причастен благости Божией, а значит – и спасению, насколько он старается стяжать эти добродетели в соработничестве Богу над своей душой.

Так же можно раскрыть 1 Послание апостола Павла к Коринфянам: Или не знаете, – спрашивает их Апостол, – что неправедные Царства Божия не наследуют? Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники – Царства Божия не наследуют (1 Кор. 6: 9-10).

Обратите внимание: апостол Павел в один ряд с каноническими грехами ставит грехи категории «как у всех»: лихоимство,[62] пьянство и злоречивость…

Ничто скверное в Царство Божие не входит. Никто, сроднившийся со скверной, не может вой ти туда. Не потому, что Господь его не пускает, изгоняет, а потому, что ему препятствует скверна, которую он возлюбил больше Царствия, которую стяжал, обманывая себя, что в этом «ничего такого страшного». Оно, может, и ничего страшного, пока человек в себе это осуждает, кается в этом и старается изо всех сил свести к минимуму, в надежде постепенно избавиться вовсе, очиститься с Божией помощью совершенно. Страшно, когда скверное становится обыденным, нормальным, а то и вовсе начинает восприниматься как способ самоутверждения.

Вспомним цитированные в конце прошлой главы слова: Не то, что входит в уста, но то, что выходит из уст, оскверняет человека. <…>

…Исходящее из уст – из сердца исходит – сие оскверняет человека, ибо из сердца исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления – это оскверняет человека (Мф. 15: 11, 18–20).

Иначе говоря, оскверняет человека то нечистое, что исходит через уста из его сердца. И позволю себе далее раскрыть смысл сказанного: не только через уста, но и через глаза, и через всю мимику и жесты, все раздраженные замахивания, презрительные подергивания, высокомерные выпячивания или, наоборот, подобострастные скукоживания.

Когда сердце во власти греха, все тело, каждый отдельный орган становится его орудием. Вот где источник скверны в человеке: сердце, принимающее греховный помысел и взращивающее из него порочную страсть. Вот каков критерий определения скверны: грех, совершаемый мыслью, словом и делом. Вот причина осквернения: уступка соблазну и коснение в греховной страсти.

Вне греха нет и скверны. Это ясно следует из Нового Завета и святоотеческого наследия, которыми только и следует руководствоваться в этом вопросе, а не, выражаясь словами апостола Павла, «бабьими баснями».[63] И вот что еще хорошо бы понимать: грех как таковой – абсолютное зло,[64] тогда как иной греховный поступок бывает злом относительным.

Как именно это понимать? Выше уже говорилось, что зло не может быть, строго говоря, абсолютным. Оно существует лишь в противопоставлении добру. Сатана – не какой-нибудь «антибог», но падший ангел, пусть и когда-то высший. Зло возникает из-за порочного стремления к добру.

Для сатанинской воли самоценны действия и ситуации, которые сами по себе злы. Например, для садиста мучения его жертвы самоценны как питающие в нем чувство тотальной власти над ней – чувство, порождающее в нем иллюзию своего абсолютного могущества, хотя бы на отдельно взятом участке жизни.

Другое дело – земное себялюбие. Оно порождает зло, которое «содержится не в самом том действии или положении, которое служит целью, а в его следствиях или средствах достижения его; эти следствия рассматриваются самим деятелем, если он замечает их (это случается редко), как нежелательные, а злые средства для достижения цели – сами по себе ему не нравятся».[65]

Иными словами, разница между этими двумя злыми волями следующая: «С точки зрения сатанинской воли сами злые деяния суть положительные самоценности, поскольку они удовлетворяют гордыню; а для земного себялюбия злые деяния имеют лишь служебную ценность, оставаясь сами по себе нежелательными… Первое есть абсолютное зло, а второе – зло относительное».[66]

Один и тот же греховный поступок может оказаться злом абсолютным или относительным, в зависимости от отношения грешника к себе и происходящему.

Блудный грех, например, может быть проявлением немощи (когда человек и рад бы не грешить, но не в силах, вернее, не находит в себе воли противостоять страсти), а может быть формой богоборческого по своей природе самоутверждения путем предпочтения разврата целомудрию (такой человек принципиально не ограничивает себя в половых связях, это его жизненное credo) ради подпитки гордыни и тщеславия. Блуд – грех и в том, и в другом случае.

Оскверняет человека и то и другое. Но качество скверны разное. Это относится ко многим грехам. Иной небольшой, по человеческим меркам, грех может быть опаснее иного тяжкого (по тем же меркам) именно в силу разницы в качестве, обусловленной отношением грешника к себе и своему греху, ибо «нет греха непростительного, кроме греха нераскаянного».[67]

Раскаяние привлекает милость Божию и прощение, если перерастает в покаянное[68] преодоление греха, смертоносную природу которого все же не стоит недооценивать. Ведь что бы мы ни делали, входим во вкус. Это касается и добра, и зла.

Привыкая к греху, совершаемому по немощи, мы пропитываемся им и, мало-помалу утрачивая к нему естественное отвращение, примиряемся с греховностью как с чем-то присущим нам по природе. Мы роднимся с грехом и уже не замечаем, как изначально вынужденное, поначалу нежелательное и неприятное сопровождение того, что нас привлекает, становится желанным и приятным для нас уже само по себе.