Читать книгу О сквернословии в привычном и «достойном» - Протоиерей Игорь Прекуп - Страница 8

В обыденном словоупотреблении мы привыкли к словам с корнем «скверн-» как указывающим на что-то качественно дурное, плохое. Например, слыша о ком-то «скверный мальчишка», мы понимаем, что он не просто чрезмерно живой ребенок, но ему еще нравится делать гадости, выводить людей из себя… Во всяком случае, по мнению того, кто его так обозвал. Но, когда мы говорим о погоде, что она «скверная», вряд ли кто-то из нас имеет претензии к ней. Тут нет нравственно-оценочного момента. Оценивается ее качество с точки зрения наших пожеланий, ожиданий, предпочтений, состояния здоровья, наконец.

Что же объединяет плохую погоду и хулиганистого мальчика? Их вредность? Но погода – это данность, а озорство – это уже заданность, проблема этическая и педагогическая, причем решаемая, преодолимая, чего не скажешь о погоде, которую не изменить, а только предусмотреть, чтобы спастись, приняв адекватные меры. Что общего? А общее тут – наше отношение к этим в самом деле совершенно разнородным явлениям. Отношение не просто отрицательное, а отвергающее, отторгающее, гнушающееся, гадливое.

Ребенка приучают с младенчества отвергать и отторгать: это «бяка», «кака», «фу-у-у!»… Когда подрастет, он узнает и другие синонимичные «скверне» слова: например, «мерзость» или «поганое». Так мы с самого начала приучаемся отличать плохое, грязное, но не страшное (как вляпаешься, так и отмоешься) от гадости, мерзости, от всего, к чему даже близко подходить нельзя, не говоря уже о том, чтобы прикасаться.

Причем вырабатывается подобное брезгливое отношение ко всему отторгаемому: как материальному, так и душевному. Это нормально. Так формируется вкус. Так закладывается основа личной культуры. Вспомним, что сказал профессор Ю. М. Лотман: «Культура начинается с запретов».

Другое дело, что в категорию мерзкого, гадкого могут попадать места, предметы и явления, не заслуживающие такого отношения. Но это уже другая тема. Мы сейчас говорим о самой выработке внутренней способности к адекватной реакции на скверну.

И вот что еще важно понять: когда в категорию скверного попадает слишком многое из обыденной жизни (как это происходило в ветхозаветном Израиле и происходит поныне не только в современном иудаизме, но и, например, в старообрядчестве), степень категоричности отторжения понижается.

Формируется избирательное отношение к скверне. Возникает своего рода антииерархия отрицательных ценностей: какая-то скверна рассматривается как несмываемая, ради недопущения которой и самоубийство не грех, а какая-то – как терпимая, допустимая, требующая лишь строгого соблюдения ритуальных омовений и временного неприкосновения к святыне.

Скверна нечиста, грязна, отвратительна. Однако надо понимать, что, даже когда речь идет о чем-то нечистом в гигиеническом смысле, если употреблено слово «скверна», значит, подразумевается иной, более глубокий уровень.

«Скверна» – понятие не столько этическое, эстетическое или гигиеническое, сколько духовное – лучше даже сказать сакральное[30] и «антисвященное». Ведь «скверно» – это не просто плохо, некрасиво, грязно и т. п. Это нечистое, противоположное священному. Скверна лишает благодати, святости, освященности и посвященности Богу все, чего она касается: будь то человек или иное живое существо, предмет, пространство, тело в целом или его части. «Осквернение» – действие, противоположное «освящению»; «скверна» – противоположность «святости».[31]