Читать книгу О сквернословии в привычном и «достойном» - Протоиерей Игорь Прекуп - Страница 9

Понятие любой отрицательной ценности раскрывается в свете понятия противоположной положительной ценности.[32] Отрицательное нигде и ни в чем не существует само по себе. Самобытно только добро и только положительная реальность. Нет тьмы как таковой – есть свет, отсутствием или недостатком которого является темнота. И как тьма есть отсутствие света, так зло – это отсутствие добра. Нам не понять, что есть зло, если мы не знаем, что есть благо. Это ложь, что для того, чтобы понять, что есть добро, надо познать зло. Дьявольская ложь. На самом деле все как раз наоборот: не имея верных понятий о добре, не распознать зла, которое паразитирует на добре, изъязвляет его, выхолащивает, образуя в нем его недостаток, нехватку добра в добре.

Вдумаемся: уже само слово «недостаток» говорит о нехватке чего-то, хоть в материальном, хоть в нравственном плане. Вот есть нечто положительное, а в нем начинается процесс распада, образуется область поражения и разложения этого положительного. Или слово «порок». Это ведь не что иное, как стабильное повреждение чего-то. Чего? Чего-то положительного. Поврежденность, испорченность, которая не только не проходит сама по себе, но еще и усугубляется в силу запущенного процесса распада, – это и есть порок, порочность.

Если исходить из того, что скверне как отрицательной ценности противоположна святость как абсолютная положительная ценность, то для осмысления понятия скверны необходимо сначала раскрыть понятие святости.

Что есть святость?

Святы будьте, ибо свят Я Господь, Бог ваш (Лев. 19: 2). Это природное свойство Божие, но человек, в стремлении уподобиться своему Первообразу, своему Небесному Отцу, приобретает ее, точнее сказать, приобщается ей по Его дару. Святость приобретается не иначе, как через труды и скорби. Не потому, что она чужда человеку (напротив, она была присуща ему от сотворения как богоподобному существу и в силу изначального единства с Первообразом), но потому, что человек через грехопадение утратил ее, сохранив лишь неизгладимую печать образа Божия. Он как бы пророс тернием страстей, отторгающих и подавляющих святое. Но природное, в силу богоподобия, призвание к святости в человеке остается, отсюда и аргумент «ибо свят Я».

В Таинстве святого Крещения человек воссоединяется с Богом и вновь становится причастником Его святости, но не в полноте. Как пишет апостол Павел в Послании к Ефесянам: В Нем (во Христе. – И. П.) и вы, услышав слово истины, благовествование вашего спасения, и уверовав в Него, запечатлены обетованным Святым Духом, Который есть залог наследия нашего, для искупления удела Его, в похвалу славы Его (Еф. 1: 13–14).

Залог – это «вклад, служащий гарантией того, что вся сумма будет уплачена».[33] «Как в житейских сделках, – пишет святитель Феофан Затворник, – задаток значит, что торг состоялся, покупка решена и задаток дан в удостоверение, что и все остальное будет уплачено, так и Бог, благоволив вступить с нами в Завет, с обетованием вечного блаженства верным Завету, даруя Духа Святого верующим во Христа, задаток только дает в удостоверение, что и все наследие обетованное отдаст, или даст блаженство вечное».[34]

Но это не столько Божия гарантия спасения, сколько дар для приумножения. «Залог бывает обеспечением для всего, – объясняет святитель Иоанн Златоуст. – Он купил нам наше спасение, и пока дал только залог. Почему же не даровал всего тотчас же? Потому что мы, со своей стороны, еще не исполнили всего. Мы уверовали, это лишь начало, и Он даровал залог. А когда веру покажем в делах, тогда представит нам и все. <…> „Залог“ чего? „искупления, удела“. Совершенное избавление совершится в будущей жизни, потому что теперь мы живем среди мира и много человеческого привходит в нас, и с нечестивыми обращаемся. Когда же не будет ни грехов, ни человеческих страстей… тогда уже наступит совершенное избавление; а теперь (дан только) залог».[35]

Крещаемый получает как бы искру духовного огня, который ему надлежит распространить на все свое естество. И в процессе освящения и просвещения в течение всей жизни человека, соединяя в себе множество частных добродетелей-навыков, формируется единая добродетель богоподобия – святость.

Но, как отмечает преподобный Симеон Новый Богослов: «Человек тогда бывает свят, когда уклоняется от зла и творит благо, не потому, чтобы освящаем был добрыми делами, ибо от дел закона не оправдится ни одна душа, а потому, что чрез делание добрых дел приусвояется и приуподобляется святому Богу (выделено нами. – И. П.)».[36]

Освящается человек через добрые дела, но не формально совершаемые, а исходящие из высшей добродетели – любви, мало-помалу ткущейся в сердце делами, культивирующими ее.

Итак, свято лишь то, что в Боге и от Бога непосредственно исходит, потому что святость – это исключительно Божие свойство, ибо один только Бог свят по Своей природе. Все и всё святое святится Его святостью.

В чем же библейское значение этого термина?

Древнееврейское слово кадош переведено в Септуагинте[37] словом агиос (ἅγιος).[38] Именно это слово, как «наименее связанное с языческими представлениями, послужило „наичистейшим сосудом“… для нового вина Откровения».[39] Стремясь определить содержание и объем понятия святости, священник П. Флоренский отмечает, что Святым, кадош, Бог именуется «как вполне особый в Себе Замкнутый, каковой стоит в противоположности миру, к которому Он не принадлежит».[40]

«Святость Божия, которая столь мощно открывается в спасении Израиля, обусловливает и производит освобождение от грехов, ибо она стоит в решительнейшей противоположности против всякого грешного существа. <…> Поэтому правильное отношение к святости Божией есть та связь страха и доверия, которая красной нитью проходит чрез все Священное Писание. Из сказанного явствует, что святость Божия есть начало, лежащее в основе и образующее все спасительное Откровение во всех его моментах».[41]

В Писании святость открывается как освящение. Бог освящает, принимая с Собою в общение, отделяя не только сакральное от профанного,[42] но и из сакрального, в свою очередь, выделяя область священного, обособляя Себе что-либо или кого-либо из мира: Свое Имя, заповедь, субботу, храм, человека, священство, народ (в ветхозаветную эпоху – Древний Израиль, в новозаветную – Новый Израиль: Церковь Христову).

…Святы будьте, ибо свят Я Господь, Бог ваш (Лев. 19: 2), – говорит Бог Израилю. Слова эти несут в себе таинственно-непостижимое сочетание несочетаемого, которое во всем величии раскроется только в Новом Завете: Бог имеет иную природу, чем мир – человек призван к обожению. Однако уже в Ветхом Завете Бог открывается людям как призывающий нас к сопричастности этому Его свойству.

Мы исповедуем Бога как Промыслителя, Который не чужд Своему творению, будучи иным. Бог любит и освящает его, и мы ожидаем нового неба и новой земли,[43] когда все творение, которое откликнется на Его любовь, будет объято святостью Божией.

Ныне же идет мучительный процесс, кризис тварного мира, потому что выбор за каждым человеком: принять заповедь святости или уклониться от нее; воспринять ее как ориентир, алгоритм духовно-нравственной жизни или проигнорировать как «отвлеченную от реальности». Корень мучения – в свободе человека: он сам должен выбрать между грядущим Царством и «тьмой кромешной» («кроме» – вне, «тьма кромешная» – тьма внешняя, вне света Божия, вне Его святости, вне причастности Богу).

Святость Божественной любви непостижима для помраченного грехом рассудка, вменяющего Богу в вину попустительство злу. А без доверия Его Промыслу, без веры в Его святую любовь мы не в состоянии отличить попущение от попустительства.

В двух словах можно сказать, что Бог попускает зло не по безразличию к нему, но ради того, чтобы мы свободно выбрали святость, потому что лишь свободно избранное может стать нашим достоянием.

Первое искушение было попущено прародителям именно с этой целью (чтобы дар стал достоянием), и они его не выдержали. Пренебрегши возможностью свободно покаяться, люди не смогли более пребывать в раю. Теперь же, чтобы вернуться в состояние, даже превышающее то, что было до грехопадения, человек вновь и вновь в течение всей жизни должен избирать добро, а из добра – то, что свято.

Суть всей христианской этики – в системе нравственных понятий, объединенных идеей святости, которая есть критерий, определяющий достоинство той или иной ценности. Заповедь святости – это заповедь-максима. Мы не можем стать святыми в той же степени, что и Бог, но можем и призваны стремиться к святости.

Нарушение этой заповеди не в том, что мы не достигаем степени Его святости (это и не требуется ввиду невозможности), но в том, что мы не ставим перед собой такой цели, попросту не идем этим путем и не пытаемся научиться отделять в своей жизни «святое от несвятого».[44]

Это не означает, что в жизни нашей не должно быть места чему-либо несвятому из области преходящих и относительных ценностей, но оно не должно абсолютизироваться и определять наше мировоззрение и поступки.

В контексте понимания святости как сопричастности Богу следует понимать и святость Его угодников, потому что «святой – это человек, который открылся Богу и через которого Бог как бы действует и сияет. И я думаю, – говорит митрополит Антоний Сурожский, – что многие святые никаких чудес не творили, но сами были чудом. <…> Я думаю, в том только дело в святости, чтобы человек был свидетелем о вечных ценностях, о вечной жизни, о Боге».[45]

Во Христе человек усыновляется Богу, крещаемый освящается и становится «новой тварью».[46] Все христиане – святы в широком смысле этого слова, как освященные Богом, но святыми в строгом смысле слова являются лишь те из них, кто жизнью своей засвидетельствовал истинность исповедуемых им ценностей, что стал каноном[47] их воплощения. Воплощения не чудесами (хотя они играли важную роль, свидетельствуя о даре благодати Духа Святого), но именно жизнью – мыслями, чувствами, делами, словами, общим строем поведения – всем своим существом.

Канонизация[48] святых – это не прославление их подвигов и чудес, и не столько прославление их самих, сколько прославление добродетелей, которыми они прославили Бога, давшего такую силу верным Своим; это прославление свидетельства реальности Воплощения Бога и обожения человека.

«…Верх святости и совершенства состоит не в совершении чудес, но в чистоте любви, – говорил авва Нестерой. – И справедливо. Ибо чудеса должны прекратиться и уничтожиться, а любовь всегда останется.[49] Посему-то отцы наши никогда, как мы видим, не желали творить чудес; даже и тогда, когда имели сию благодать Святого Духа, они не желали обнаруживать ее, разве только в случае крайней и неизбежной необходимости».[50]