Читать книгу Любовь не ищет своего (сборник) - Протоиерей Павел Карташев - Страница 9

Позвонили вечером в храм, попросили священника к тяжелобольной. На следующий день после литургии пошел по адресу: нашел одноподъездную двенадцатиэтажную башню. Снаружи она симпатичная. У подъезда сирень. Внутри – мрак. Пыльный цементный пол в выбоинах, прутья лестничных перил свернуты в бараньи рога, кнопки лифта прожжены сигаретами, стены размалеваны какими-то фантастическими рожами и исполосованы бранью. Наскальные рисунки далекого человечества говорили об охоте, о жертвоприношениях, кое-что рассказывали о быте – отражали то, что видел и чем жил человек.

Подниматься мне на двенадцатый этаж. Вошел в скрипучую кабинку, со стоном сдвинулись за мной ее дверцы, и я поплыл вверх, трясясь, с мыслью: «А когда-то же должна эта разболтанная люлька низвергнуться в шахту. Не со мной ли?» Нет, меня миновало. Я приехал. На лестничной площадке мешки с картошкой, изодранный диван и журнальный столик с миской окурков. В квартире душно.

Вот еще один человек, старенькая, пожелтевшая от болезни женщина, покидает ту жизнь, которая казалась ей когда-то, без сомнений, необозримой, единственной, полной будущих радостей. Теперь у нее все позади, теперь последние ее дни здесь, временами почти агония. Но то, что с ней, еще очень даже неплохо. Ей восемьдесят шестой, вокруг тихие серьезные родные. Трогательно ухаживает за ней ее невестка: видно, что ни у кого из домашних так хорошо не получается ее вертеть, подмывать, поить с ложечки. Онкология – наша современная чума, не щадящая и совсем молодых.

А бабушка, к общему удивлению, пришла в себя, сама разговорилась, так что мне даже пришлось просить всех удалиться за дверь: момент важный – человек начал исповедоваться. Мне-то ясно, что есть тайны сердца; бабушке сейчас все равно, а на лицах некоторых родственников изобразилось недоумение: ну зачем прошлое ворошить и что она там может сказать путного…

Потом я дверь раскрыл, невестка мне принесла недостающее для соборования, пособоровал и причастил старушку. Она незаметно вся подобралась, как будто успокоилась и прояснела. В прихожей, провожая, дочь и невестка стали спрашивать меня, что нужно, чтобы и им прийти на исповедь и причаститься. Я отвечал, что для начала – прийти. Что нужно, чтобы ребенка научить наукам? Отдать в надежные руки, проверенным учителям. В храм вы придете не ко мне. Я буду только свидетелем, помощником, провожатым. Надежней Божиих рук нет.

Через три дня старушку отпели. Все, о чем пишу, случилось год назад. Родные ее, говорившие со мной в прихожей, все идут. А визиты такие, по приглашению, такие вот «требы», священники совершают постоянно. И почему это мне тот день так врезался в память? Необъяснимо. Бывает.

Покинув квартиру и даже не думая о дряхлом лифте, захотел спуститься вниз по лестнице. На лестницу нужно было выйти через балкон. Там двое парней пили пиво и с таким изумлением взглянули на меня, что я невольно улыбнулся. Можно их понять: стоим, мирно пьем пиво, курим о том о сем, и вдруг выходит, в черном до пола, на груди малиновая бархатная сумочка с крестом. Не часто встретишь такое.

Я готов был прошмыгнуть мимо них, чтобы излишне не смущать, но посмотрел на открывающийся с балкона простор и на пару секунд задержался. Да, это было майским солнечным днем. Во второй половине месяца. Когда зелень уже вся проявилась, но она еще и не зеленая, не окрепшая, а какая-то туманная, прозрачная. И оттого деревья и кусты стоят в дымке. А издалека, с высоты, вся округа погружена в бледно-золотое сияние. Вот река в этом сиянии, высокие дома на горизонте и слева, за рекой, наш старый храм, тоже в светлом облаке. Все очень стройно и чисто с высоты. Я пошел спускаться, не обращая внимания на настенную живопись и письмена.

Этаже на седьмом или шестом меня все же что-то остановило. Словно в потоке однообразных глухих звуков неожиданно возник звонкий голос и пропал. Я обернулся, ища глазами то, что заставило меня остановиться. Вот оно: почти детским, прилежным почерком, каким раньше писали отличницы в тетрадках, старательно выводя все изгибы, наклоны и связи, причем последние утончая, на стене было… исполнено письмо. Возьму его здесь в кавычки:

«Ты спросил меня, что я больше люблю, тебя или жизнь? Я ответила: жизнь. И ты ушел, так и не поняв, что жизнь – это ты».

А как же ей тебе следовало ответить? Чего ты хотел от нее? Может быть, она все сказала тебе глазами. Но тебе было неинтересно. А ей больно. Но что-то такое большое, гораздо большее, чем может показаться, встает за этими словами. Что? Мир задуман и устроен так: все самое великое, ценное, нужное имеет свое лицо. Единственное, узнаваемое. Живое лицо. У жизни есть лицо. Невозможно любить жизнь без лица. Жизнь и обращена к нам лицом. И только лицо, личность способна это увидеть. С жизнью заговорить.