Читать книгу Героини Овидия - Публий Назон Овидий - Страница 1

Это, медлитель Улисс, твоей Пенелопы посланье.

Мне не пиши ничего: сам воротися ко мне.

Троя пала во прах, ненавистная девам Данайским.

Стоил едва ли того с целою Троей Приам.

О, когда бы еще с судами стремившийся к Спарте

Был обольститель объят грозною бурею вод![1]

Я б не лежала тогда, холодея, на ложе забытом,

Не тосковала бы, как медленно тянутся дни,

И, торопясь обмануть часы бесконечные ночи,

Я не трудила бы рук над одиноким станком.

Как изводили меня небывалых опасностей страхи,

Сколько забот и тревог в сердце влагала любовь!

То представляю я, враг жестокий идет на супруга,

То побледнею, едва Гектора мне назовут.

Скажут ли, как Антилох[2] от Гектора падал в сраженье,

К новому трепету нам поводом был Антилох;

Иль как Менетия сын[3] погиб под чужою бронею, —

Плакалась я, что не все козни венчает успех;

Кровью ль своей Тлеполем[4] копье согревал у Ликийца, —

И Тлеполема конец муку мою обновлял.

Кто бы и как бы в бою ни пал из Ахейского войска,

Стали меча ледяней делалась робкая грудь.

Но непорочной любви благосклонствовал бог правосудный:

Трою низвергли во прах, и невредим мой Улисс,

Дома Аргоса вожди. Алтари дымятся святые,

К отчим возносят богам чуждой добычу земли,

И за спасенье мужей благодарные жертвы приносят

Жены, – а те пред семьей падшую Трою поют.

С трепетом девушки им внимают, и старцы дивятся,

И с повествующих уст взора не сводит жена.

Стол поставит иной и дикие битвы рисует,

Целый Пергам создает в капле вина на доске:

«Здесь бежал Симоис,[5] вот это Сигеевы нивы,

Здесь возвышался дворец старца Приама; вот тут

В бой наступал Эакид,[6] отселе Улисс устремлялся;

Здесь быстроногий коней спущенных Гектор спугнул».

Все это Нестор старик твоему рассказывал сыну,

Все, воротившись с своих поисков, сын повторил.

Он рассказал, как мечом посек ты Долона и Реза,

Как был дремою один предан, коварством другой.

О, как чрезмерно своих забывая, посмел ты, безумец,

В лагерь Фракийских борцов вылазкой выйти ночной,

Стольких зараз бойцов перебить с одним провожатым.

Но осторожен ли был, помнил ли раньше меня?

Дрожь пронизала мне грудь, когда говорили, как лагерь

Дружеский ты пролетел на Исмарийских конях.[7]

Что же мне пользы, что вы раскидали своими руками

Весь Илион и с землей крепкий сравняли оплот,

Если живу, как жила, когда и Троя стояла,

Если супруг для меня также потерян навек?

Срытый для прочих Пергам одной невредим Пенелопе, —

Пусть победитель давно пашет на пленном быке,

Пусть и посев, где Троя была, и богатую жатву

Тучная кровью Троян нива приносит серпам;

Плуг разбивает кривой – землей полускрытые кости

Воинов, вьется трава выше развалин домов.

Нет, победитель, тебя; не знаю, зачем ты замедлил,

Или где на земле скрылся, безжалостный, ты.

Кто бы чужою ладьей Итаки брегов ни коснулся,

Много расспросов тому я про тебя задаю;

И, чтоб тебе передать, когда тебя он увидит,

В руки ему отдаю свиток посланья к тебе;

Мы посылали в Пилос, старинного Нестора землю,

Сына Нелея, – и там шаткая только молва.

С Спартой сноси лися мы, – и Спарта не ведает правды.

Где ты, в какой ты земле? что же ты медлишь, Улисс?

Лучше б стояли еще сейчас Аполлоновы стены![8]

И на молитвы свои, бедные, гневаюсь я!

Знала бы я, где борешься ты, и войны лишь боялась,

И разделяла б свои жалобы с множеством жен.

Ныне, не зная, чего бояться, всего трепещу я,

И широка для моих скорбных арена забот.

Все опасности волн и все опасности суши

Кажутся мне за предлог долгих скитаний твоих.

А покуда безумно боюсь я, по вашей привычке,

Может быть, чуждою ты страстью пленился давно;

Может быть, с той говоришь, как жена у тебя простодушна,

Как постоянно она скромно за пряжей сидит.

Пусть обманусь я, – развей обвинения эти по ветру,

Не оставайся вдали, если свободен возврат!

С вдовьего ложа сойти отец понуждает Икарий

И за отсрочки мои вечные тяжко бранит.

Пусть, как угодно, бранит, – твоя я, твоей и останусь,

Вечно Улисса женой быть Пенелопа должна.

Так уступает любви моей и моленьям стыдливым

И укрощает свою волю Икарий старик.

Но Дулихийцы, Самосцы, высокого дети Закинфа[9]

Алчной толпой женихов свататься ходят ко мне,

И во дворце у тебя царят, и никто не прогонит

Хищников наших богатств, наших достатков, Улисс.

Что же Пизандра тебе, Полиба и злого Медонта,

Что ж Евримаховых рук, иль Антиноевых зло,[10]

И других называть, которых ты всех так позорно

Кровью питаешь своей, кормишь именьем своим».

Нищий Ир и Меланфий, стада для пиров приводящий,

О бесконечный позор! – ходят и грабят тебя.

Трое нас беззащитных, – бессильная женщина в доме,

И престарелый Лаерт, и молодой Телемах.

Да и того у меня едва не сгубили засадой,

Как собирался он плыть к Пилосу, им вопреки.

Но повелите, о боги, да в праведном рока теченьи

Сын мне закроет глаза, сын же смежит их отцу.

С нами погонщик быков, кормилица ветхая днями,

Третий – верный пастух грязной свинятни твоей.

Но и Лаерт, уж бессильный поднять оружье руками,

Между бесстыдных врагов власти не в силах сдержать.

А Телемаху придут, – лишь дожил бы! – возраста годы;

Тут бы ему и найти помощь в отцовской руке.

Силы нет и во мне изгнать из дворца ненавистных…

О, воротися скорей, радость ты нам и оплот!

Есть (и молюсь, чтоб и был) твой сын; от нежного детства,

Должен его воспитать был бы разумный отец.

Вспомни Лаерта отца: чтоб сын закрыл ему очи,

Тщится еще отдалить день свой последний старик.

Я ж, при отъезде твоем еще молодая как дева,

Раньше, чем вспомнишь ты нас, стану старухой седой.