Читать книгу Героини Овидия - Публий Назон Овидий - Страница 3

Это посланье в тебе от пленной летит Бризеиды;[26]

Варварской трудно руке с греческим ладить письмом.

Пятна заметишь порой, – их горькие сделали слезы,

Только и в этих слезах есть убедительность слов.

Если немного винить тебя, господина и мужа,

Можно, немного виню, муж и владыка, тебя.

Не потому, что сейчас по царскому выдали слову

Деву, виновен Ахилл, хоть виноват он и в том.

Так как, едва Еврибат с Талтибием[27] вызвали деву,

Вмиг Еврибату сдана вместе с Талтибием я.

Друг на друга они украдкою взоры бросали,

Точно хотели спросить: – где ж это наша любовь?

Мог ты меня задержать; была бы отрадой отсрочка.

Ах, расставалась с тобой я без лобзаний, Ахилл.

Слезы одни без конца точила и кудри рвала я,

Грустной казалося мне – снова ведут нас в полон.

Сколько рвалася я раз обмануть сторожей и вернуться,

Только несмелую враг мог бы сейчас захватит.

Если пройти далеко – боялась я: ночью захватят,

И для Приамовых я стану невесток рабой.

Вынужден выдать ты был; но сколько ночей мы в разлуке,

Ты ж и не требуешь нас, и хладнокровен твой гнев.

Даже Менетия сын,[28] пока меня брали, тихонько

«Полно же плакать! – сказал – скоро ты будешь назад».

Терпишь ты – мало того: ты бьешься, чтоб нас не вернули;

Бейся жь, Ахилл, и зовись нежным любовником ты.

Сын Теламона[29] к тебе с Аминтора сыном явился,

Этот – твой кровный родной, верный сопутник другой,

И Лаертид Одиссей, с которым и я возвращалась;

Льстивыми просьбами блеск сопровождался даров:

Двадцать желтых как жар, из меди роскошной, кувшинов

И треножников семь, равного веса с красой;

К ним-приложили тебе и золота десять талантов,

И побеждавших в бою вечно двенадцать коней;

И превосходней всего, – прекрасные девы Лесбоса,

Из разоренных палат взятые в рабство тела;

С ними, в супруги тебе, – как будто в жене ты нуждался,

Из Атридовых трех дева на выбор одна.

Ты ли дары принимал, которые дать надлежало б,

Если б ценою даров нас выкупать от царя?

Чем заслужила, скажи, Бризеида такого презренья?

Легкое сердце, куда ты отлетело от нас?

Или несчастных гнетет упорно печальная доля,

И веселей моего детства не знать мне часов?

Марсом разбиты твоим Лирнесские[30] зрела я стены,

Родины милой моей долей великой была;

Видела сверстников трех равно и в рожденьи, и в смерти,

Падавших вместе, – троих мать и моею была;

Видела, как умирал, упав на кровавую землю,

Грудь разбивая свою окровавленную, муж.

Видишь, за сколько потерь в тебе я нашла воздаянье:

Ты господином моим, мужем и братом мне был.

Матери ты божеством мне клялся своей многоводной,[31]

И говорил, что одно счастье деве полон…

В том ли счастье, что нас отвергаешь, даже с приданым,

И со мной заодно, наших сокровищ бежишь?

Мало того: говорят, чуть завтра заря засверкает,

Нотам туманным отдать хочешь свои паруса.

Только тревожных ушей несчастной коснулся тот ужас,

Разом дыханье и кровь грудь покидали мою.

Ты ль отплывешь, на кого ж меня ты, безжалостный, бросишь?

Кто же, в разлуке с тобой, будет отрадой душе?

Раньше пускай поглотит земли нас нежданная бездна,

Или горячим огнем молнии бог опалит,

Чем под Фтиотским[32] веслом без нас заседеются воды,

И за твоим кораблем стану тоскливо следить.

Если ж угоден тебе возврат и родные пенаты,

Разве твоим кораблям слишком великий я груз?

Пленницу ты повезешь, победитель, не суженый деву:

В пряже руно размягчать эта сумеет рука.

Между Ахейских матрон красавица всех лучезарней

В опочивальню твою будет жена восходить,

Свекру – достойная дочь, Эгины с Юпитером внуку;[33]

Древний Нерей,[34] и тебе внука желанная в ней.

Я же, покорной рабой склоняясь над заданной пряжей,

Веретеном отбавлять стану от полных корзин.

Лишь не теснила б меня твоя молодая супруга,

Лишь бы неправою к нам только она не была,

Лишь не позволил бы ты волос моих рвать пред тобою,

Но потихоньку шепни: «Нашей и эта была».

Или ж и то допусти; но только в презренье не брось нас;

Эта тревога мою мучает горькую грудь.

Что же ты медлишь еще? Агамемнон покаялся в гневе,

Видишь – у ног у твоих Греция скорбно лежит.

Гнев победи и сердце свое, ты, всего победитель!

Полно Данаев войска зоркому Гектору гнать.

Меч подыми, Эакид, но раньше меня воротивши,

И пораженных тесни, волею Марса, врагов.

Ради меня поднялась, пусть мною и кончится злоба;

Будь и причиной твоей горести я, и концом!

И не почти за позор склониться на женские просьбы:

К битве мольбою жены был обращен и Энид.[35]

Слышала я, и тебе известно, как братьев лишившись,

Сына надежду и жизнь мать обрекла божеству.

Встали войною, но тот, далеко от бранного строя,

Родине гордой душой все отрекался помочь.

Мужа только жена склонила, счастливица, к бою;

А у меня без пути робкие льются слова.

Впрочем, не гневаюсь я: себя не считаю супругой,

Хоть призывали не раз к ложу владыки рабу.

Пленница, помню, одна меня назвала госпожою;

«Полно, – воскликнула я: саном полон отягчать!»

Прахом, однако клянусь супруга в безвременном гробе,

Прахом, навеки моей бережно чтимым душой,

Трех тенями бойцов, моих обожаемых братьев,

Славно зa город родной с городом павших родным,

Жизнью твоей и моей, которые мы сочетали,

Грозным Ахилла мечом, памятным нашей семье,

Всем я клянусь, что со мной ни разу Микенец[36] на ложе

Не восходил; а солгу – так без пощады покинь!

Если-ж тебя попросить: «Герой мой, и ты поклянися,

Что без меня не видал неги?» – ответишь ли: нет?

Думают, – плачет Ахилл; а лиры звенят у Ахилла,

И на горячей груди нежной подруги лежит.

Спросит иной: отчего ж в сражение выйти не хочешь?

Битва противна, – милей лира и ночь и любовь!

Знать, безопасней лежать на ложе в объятиях девы

И на Фракийских струнах тихой рукою бряцать,

Чем руками щиты и копья с концом, заостренным

И на помятых кудрях тяжкий шелом подымать.

Не безопасный досель, – блистательный подвиг любил ты,

И добытая в бою сладостна слава была.

Или, пока лишь меня пленял, ты войной упивался,

Или с отчизной моей слава упала твоя?

Боги, не верю: пускай, могучей рукой потрясенный,

Дротик Пелида скорей Гектору сердце пронзит!

Мне бы, Данаи, пойти: уж я б умолила Ахилла,

Пересыпая свои речи лобзаний дождем.

Лучше-бы Феникса я, речистого лучше-б Улисса,

Тевкрова брата[37] сильней – верите ль! дело вела.

Что-нибудь значит – обвить руками знакомыми шею

И перед взором очей грудью знакомой блеснуть.

Пусть и безжалостен ты, и вод холодней материнских,

Даже безмолвно мои слезы героя смягчат.

Пусть же Пелею отцу исполнятся долгие годы,

Пусть за тобой по следам в битвы вступает и Пирр,[38]

Только попомни, Пелид, Бризеиду, томимую горем,

И промедленьем не жги долгим печальной души.

Если ж сменилась любовь в тебе отвращением горьким,

Если велишь без тебя жить, повели умереть.

Да заставишь и так: и тело, и краска пропали,

Только надеждой одной слабо дышу на тебя.

Если погибнет и та, пойду к супругу и братьям…

Это ли доблесть твоя, сильный, жену добивать?

И для чего чрез других? – мечом порази обнаженным.

Хватит и крови, чтоб течь из пораженной груди.

Тем же мечом порази, который, когда б попустила[39]

Только богиня, пронзил сердце б Атриду царю.

Ах, но не лучше ль спасти нам жизнь, подаренную раньше?

Дал победитель врагу, – дай и подруге сейчас!

Вышлет Нептунов Пергам[40] других, и с прекраснейшей славой

Их ты побьешь; у врагов жертв к избиенью ищи!

Мне же, сбираешься ль ты корабль свой направить гребцами,

Иль остаешься, вели царскою властью прийти.