Читать книгу Война и мир солдата Панкрата. Сказка-фарс - Пётр Лаврентьев - Страница 6

Войны только на первый взгляд могут показаться одинаковыми, и лишь какое-нибудь несведущее штатское мурло может сказать, что все они похожи друг на друга. Мол, на любой войне одинаково стреляют, взрывают, отрывают руки-ноги и даже убивают друг друга. На самом деле все войны разные, им даже названия разные дают: например, была Отечественная война, Мировая. Бывали войны Священные и Освободительные. Некоторые государства, с жиру бесясь, развлекаются Захватническими войнами. История знает войны Пунические, Столетние и Холодные. С недавних пор в моду вошли Информационные войны, а юное поколение сходит с ума по Войнам Престолов и Клонов. Но так вышло, что у той войны, на которую мне ехать довелось, на тот момент имени ещё не было – так быстро она началась, что впопыхах позабыли ей имя придумать. Первые выстрелы уже грянули, и только тогда царское окружение спохватилось: ё-моё, да ведь у нашей войны названия нет! А без названия в наше время ни одна культурная страна даже воевать не возьмётся, побрезгует! И вот пока мы со своими ржавыми ружьями в поезде качались и самокрутки покуривали, всё правительство в едином порыве лихорадочно решало этот животрепещущий вопрос. Хотели даже конкурс объявить на лучшее название войны, но передумали – такой подход очень напоминал бы ярмарочное увеселение, а какие увеселения могут быть во время войн и страданий? Поэтому министры собрались ночью на закрытое совещание, самолично задумались и стали выдвигать варианты. Один министр предложил назвать эту войну Очистительной – потому, мол, что вычищаем мы всякую нечисть со своей территории. Но царь Горох ему справедливо возразил: «Такое название, – говорит, – может быть неправильно истолковано нашими заокеанскими партнёрами. Скажут, что мы, тридевятовцы, всех нетридевятовцев изгоняем метлой под зад из нашего Царства на сугубо националистической основе. Нужно более точное и, одновременно, мягкое название. Чтоб и слуху приятно, и мыслей плохих не навевало».

Думали-думали министры, ничего не придумали. Тогда позвали на совещание губернаторов – в таком трудном деле каждые лишние полбашки на вес золота. Губернаторы тоже думали-думали и уже собрались пасть царю в ноги и покаяться в своей дурости врождённой, как вдруг один татарский князь, негодуя на врагов нашего Отечества, в сердцах крикнул:

– Да будь они прокляты, эти шайтаны!

Премьер-министр встрепенулся радостно и переспрашивает его:

– Кто, говорите вы, будут прокляты?

– Да шайтаны, – отвечает татарский князь. – Черти, значит, по-вашему…

– Вот! – кричит премьер-министр. – Вот вам и название! Назовём эту войну Противочёртовой Войной!

– А мне нравится, – улыбается Горох Горохович.– Звучит заманчиво. Только вот знаете, всё равно что-то в этом названии режет слух. Может, нам само слово «война» заменить, а? Каким-нибудь более благозвучным синонимом?

Предложили «кампания», но сами же и отвергли. Одна кампания, – Зимняя, – уже была у нас много-много лет назад. Закончилась она хоть и официальной победой, но на деле армия вернулась оттуда с отмороженными ушами и разорванным вдрызг авторитетом. Вспоминать такое прошлое было неприятно, поэтому от «кампании» отказались почти единогласно.

И тут министр здравоохранения своевременно предложил:

– А давайте назовём её операцией! Мне кажется, что это будет правильно и с моей, медицинской точки зрения, и с военной тоже!

– Ура! – крикнул царь Горох, соскочил с трона, пустился в пляс и на ходу подарил министру-лекарю шубу со своего плеча.

Поскольку Безымянная война превратилась в Противочёртову Операцию, то новым главнокомандующим в ней был сразу назначен самый опытный в этом деле генерал: опыта он набрался достаточно, много лет гоняя дома чертей вперемешку с домочадцами после каждого крепкого возлияния, и в этом деле равных ему было не сыскать. Вполне геройский генерал со стажем.

Из-за всего этого вышло, что сели мы в эшелон, намереваясь ехать на Безымянную войну, а попали, сами того не подозревая, на Операцию по удалению чертей с территории нашего Царства. Всё это нас мало волновало, мы тогда больше заботились о насущных проблемах: к примеру, стали по прибытии боеприпасы получать и вдруг выяснилось, что патронов у нас по двести штук на человека, а гранат по пятьсот пятьдесят четыре – кто-то при получении на складах перепутал патронные ящики с гранатными. И во время первого же боя это привело к некоторым незначительным казусам. В геройском порыве кричу я своим:

– Прикройте, ребята, огоньком! Я сейчас вперёд выдвинусь и выпалю из своего ружья врагам прямо в их вражеские морды! Ржавчиной им глаза запорошу, а вы тут сразу и наступайте!

Ну, крикнул и самоотверженно побежал на врага. А вокруг гранаты рвутся, осколки свищут, взрывными волнами меня на стороны разрывает – это мои меня прикрывать взялись. Чуть живой за какой-то развалиной упал в пыль кирпичную, прокашлялся и ору оттуда:

– Что же вы, гады такие, делаете? В первом же бою меня, своего командира свежеиспечённого угробить хотите? Вот выберусь отсюда и устрою вам кадриль! А ну, прикрывайте меня сызнова, я взад вертаться буду!

Побежал обратно, а они опять за своё: рвутся гранаты вокруг да около так, что даже враги, меня жалеючи, стрельбу прекратили, и кричат: «Эй, урус! Беги к нам, пока жив!»

Но я всё же вернулся к своим – ударные волны от взрывов на этот раз какие-то попутные получались, практически долетел я, аки мотылёк, до своих позиций, уткнулся в землю и молчу. Почти невредимым вернулся, только в ушах два дня звенело, глаз подёргивался неделю и из уголка рта слюна потекла безостановочно. Лекарь осмотрел и сказал, что звон и глаз – это от нервов: мол, не стоит паниковать, после такого обычно бывает и хуже – случалось, мол, что и рот, и глаз даже по отдельности друг от друга возвращались. А слюна – так это, наверное, от голода, потому что мы все уже третий день как без пищи существовали – для войны с собой всё привезли, а вот про еду как-то не подумали.

Бой тот кончился вничью, но по заранее намеченному командованием плану после боя должны были состояться награждения, и потому меня вместе с другими наиболее отличившимися в схватке, за мою беготню под собственными гранатами тоже представили к награде. Награждение проводил сам генерал-боец с чертями, всем лично прицеплял медаль на грудь и целовал в щёки. Когда подошла моя очередь, то вдруг выяснилось, что медаль «За борьбу с чертями» закончилась. В общем, конфузия вышла редкостная: заминка, неловкое шушканье в начальственных рядах и генеральские гневные брови. Но потом генерал-молодец всё же вышел из положения.

– А ну, дорогой солдатушка, подойди-ка сюда! – говорит мне, а сам какую-то диковинную медаль со своего мундира снимает. – Вот, носи, заслужил.

И, как положено, в обе щёки меня расцеловывает, усами своими щекоча так, что я под конец даже хихикать и брыкаться начал. От объятий генераловых освободившись, взглянул я: а на груди моей медаль «За взятие Перекопа» болтается. Ну, раритет, связь поколений и прочие сентиментальности, одним словом. Но медаль – медалью, а про денежное-то вознаграждение что-то никто и словом не обмолвился, и это меня ужасно насторожило. Грустил я, грустил на эту тему и после пошёл разбираться прямо к генералу в палатку. Вхожу и докладываю решительно: так, мол, и так, взводный Панкрат прибыл для разбирательства в финансовых вопросах.

– Ох, Панкрат, – отвечает мне усталый генерал, ус покручивая. – Ты излагай коротко и по существу вопроса, а то мне ведь ни днём, ни ночью покоя нету: днём с чужими чертями воюю, ночью своих собственных гонять приходится, так что времени у меня в обрез и не отнимай его зазря

– Слушаюсь, ваше сиятельство, – отвечаю. – Много времени не отниму. Дело вот в чём: когда я на войну поехал, мне деньги за геройство обещали, а сегодняшний инцидент с награждением заставил меня задуматься: не иллюзией ли красивой было то обещание? Что-то не вижу я денег моих наградных в упор или про них просто позабыли во всей этой торжественно-праздничной суматохе?

Смотрит на меня генерал критическим взором и говорит:

– Вот явно дурак ты, Панкрат, а ход твоих мыслей мне почему-то симпатичен. Правду тебе сказали про деньги, только беда вот в чём: вместе со жратвой мы и все деньги забыли там, откуда приехали. Так что не обессудь, браток, придётся тебе подождать, когда наши казначеи с казной прибудут. Или когда мы здесь всех ворогов разобьём и сами назад вернёмся. А пока лучше выпей вот из моего генеральского стакана то ли водки, то ли антифриза и ступай к себе в траншеи вшей кормить, не до тебя мне сейчас. Будешь жив, авось и свидимся ещё. Может, даже ещё какую-нибудь свою медаль тебе подарю.

И этак вальяжно ручкой мне в направлении выхода показывает. Тут вижу я, что денег мне не видать нынче. Выпил стакан его водки, вытер грязным рукавом слюну, из контуженного рта натёкшую, глазом нервно подмигнул, развернулся и вышел. Я бы, выходя, ещё и дверью на прощанье в сердцах хлопнул, да у палаток дверей нету – тряпка болтается, громко не хлопнешь.

«Ладно, – думаю, – ещё не вечер. Поживём – увидим, что и как». Поживём-то поживём, да только тут и вспомнил я, что пожевать-то особо у меня и нечего. А голод внутри страшенный разрастается, просто какой-то апокалипсический голод – хоть первого попавшегося боевого товарища ешь без соли. И вдруг гляжу – собачонка ничейная бежит! Я её ласково подзываю: сюси-пуси, мол, собачка, бегите ко мне живее, не пожалеете. А сам уже штык-нож из-за голенища вытягиваю и присматриваюсь за какое место её укусить повкуснее. А собачка доверчивая попалась, непуганая, видать – глядит дружески, подошла близко и хвостом приветственно виляет. Думает, наверное, что я с ней в игрушки сейчас буду играть. Ну, я для полного собачьего обмана слегка покуражился: то камушек в неё кину, играючи, то палку какую-нибудь, а она скачет, резвится и всё ближе и ближе ко мне придвигается. И уж совсем было я её приманил и даже ножом замахнулся, чтобы одним ударом еду из неё сделать, как вдруг посыльный из генеральского штаба подбежал и орёт:

– Вас к себе генерал требует срочно! Бегите, не мешкая!

Спугнул, конечно, собачку этот гад-посыльный. И пошёл я обратно к генералу таким же голодным как и был, только злости во мне прибавилось вдвое. Вхожу дерзко, почти без доклада.

– Звали? – спрашиваю.

А генерал будто и не замечает моих нарушений субординации и правил этикета. Улыбается и говорит:

– Вот что, Панкрат. Есть у меня одна исключительная боевая задача, которая, ежели выполнишь, сделает тебя богатым человеком. Ну, и орден, конечно, дополнительный тебе на грудь обеспечен.

– И что же за задачи такие вы мне на закате дня предрекаете на голодный желудок? – спрашиваю с укором. – Может быть, я и не прочь погеройствовать лишний раз, да что-то организм мой начал давать слабину – ежели в скором времени я в него чего-нибудь съестного не запихаю, то, пожалуй, он не то что боевые задачи, а и элементарные повседневные нужды перестанет справлять.

Генерал по-отечески меня по щеке треплет и смеётся:

– Не волнуйся, Панкрат-богатырь! Ради такой задачи я тебя и твоих удальцов накормлю из своих личных запасов да ещё и на дорожку кой-чего подкину. Ты мне только скажи: согласен ты или нет?

От обещания пищи я голову потерял и радостно ляпнул: «Согласен!» Потом-то, конечно, мелькнула запоздалая мысль, что вначале поинтересоваться сутью таинственной задачи следовало бы, но слово уже было дадено, обратный ход не дашь.

Насупился. Жду, что генерал мне сообщить соизволит. А он подвёл меня к карте наших боевых действий, в которую несколько десятков разноцветных дартсов за день навтыкал, пальцем тычет и говорит:

– Вот здесь мы с тобой, Панкрат. А вот тут гора Джомолунгма, Эверест по-нашенски. И выпала мне честь несказанная передать тебе личный приказ самого царя Гороха Гороховича: должен ты со своим отчаянно бесстрашным взводом достичь вершины той горы и точно в означенный час показать заморскому спутнику-шпиону, который в это время над ней пролетает, свой срам.

Я, честно говоря, растерялся.

– Это почему же я должен свой срам всякому неизвестному спутнику показывать? По какой такой причине?

– Приказы начальства, – отвечает генерал, – вообще-то не обсуждаются, а просто выполняются. Но, учитывая важность поставленной задачи, так и быть, объясню я тебе причины. Дело в том, что черти, с которыми мы воюем, получают помощь оружием и деньгами как раз из того Заморского Королевства, чей спутник ты должен поразить своим хозяйством. Шпион сфотографирует тебя во всей красе и передаст фотографии в свои шпионские центры. А оттуда уж, будь спокоен, фотокарточки попадут кому попало, журналы их распечатают и своему правительству преподнесут. И фото твоих причиндалов покажет всему миру, что Царство наше не такое уж глупое и доверчивое, как они рассчитывали, что мы умеем себя показать в нужных ситуациях! Твой срам лишний раз докажет миру, что наше государство вправе встать в один ряд с ведущими странами и никому не позволит вторгаться в сферу своих политических интересов. Одним лёгким взмахом ты обрубишь все пути снабжения здешних чертей, и тогда мы легко покончим с ними и вернёмся домой победителями!

У меня аж дух захватило: сам царь Горох мне приказ отдаёт! Это наступил именно тот миг, которого я ждал, и который только раз в жизни бывает – от меня одного зависит победа в целой войне!

А генерал обнимает меня, прижимается и дружески перегаром в лицо дышит:

– Только это военная тайна, Панкрат, запомни это! Об истинной цели операции знаем только ты, я и его величество Горох Горохович. Все остальные должны быть в неведении о сути происходящего. Скажи им что-нибудь, сам придумай, а то у меня из-за этой войны с чертями уже совсем мыслей в голове не осталось…

И выбежала из его глаза генеральская слеза – такая же скупая, как и всё финансовое управление министерства обороны. Раздавил он её мизинцем и говорит:

– Ступай, Панкрат. Будь готов с восходом солнца к воздушному перелёту в Гималаи, там мы вас из самолёта с парашютами выбросим. А пропитание я тебе сейчас же вослед пришлю – не волнуйся, пожрёшь в последний раз на дорожку.

Ну, в Гималаи, так в Гималаи. Отдал я честь, развернулся и побежал своих новостями радовать.