Читать книгу Старый дом под черепичной крышей - Пётр Петрович Африкантов - Страница 7

Глава 5. Загадочные камешки

Только я собрался описать события в старом доме, а тут бах и Муха с Пегасом во дворе, да ещё потемну, пришлось отложить. Не зря же они пришли на Большую Горную на ночь глядя. Дом-то он не куда не убежит, а ребята наверняка не просто так появились. Так оно и вышло. И для нашего рассказа очень даже кстати; новая информация она не мешает. Оставим пока Юру Митина и Мухаева Вадика в покое, с ними ничего особенного в ближайшее время не произойдёт. Юра пойдёт со службы домой, а Вадик покатается ещё в свете фонарей на велике около пятиэтажки и пойдёт спать. Интересно другое – что сейчас делает Пегасов? А Пегасов сейчас сидит дома за столом и рассматривает, то машинку с выбитыми узорами на корпусе, то разноцветные камешки, что вытащил из сарая Муха. С машинкой ему всё ясно – обыкновенная крупорушка, только с резным рельефом по деревянному корпусу. «Умели раньше люди украшать предметы первой необходимости,– думал Лёня, – вон как любовно всё выведено». Геометрическая вязь строчкой шла от одного угла корпуса до другого и пряталась на другой стороне. Лёня пощупал выемки, погладил рукой, задумался. И тотчас мысли унесли его в далёкое прошлое. В голове возникали то кочевники с шатрами и вьючными верблюдами, то небольшого роста лохматенькие калмыцкие степные лошадки, не боящиеся ни стужи, ни степных волков, добывающие себе еду копытами прямо из-под снега, то вдруг он видит телегу с поднятыми оглоблями, а на телеге мужик в лаптях, товар продаёт. Телегу люди обступили, торгуются. У мужика в телеге товару много всякого резного: ложки, рубели, скалки, донца, но красивее всех мельничка-крупорушка с резным геометрическим узором. Мужик держит на одной ладони крупорушку, а другой крутит узорчатую ручку и приговаривает: «Подходь, православные… Дорого не беру… Дешево не отдаю, потому, как если дёшево, то я и сам у себя куплю!» и широко открыв рот, весело смеётся, показывая щербатые зубы. Люди подходят – одни посмотреть на товар, а другие послушать крикуна.

Представляет себе судьбу крупорушки Леонид, а сам её бок, отполированный пальцами гладит, потом камешки, что Муха вынес из сарая, стал рассматривать. Вот он послюнявил палец, потёр один камешек, потом другой. Растёр между пальцами образовавшуюся кашицу, понюхал, попробовал на язык, улыбнулся и стукнул себя пятернёй по лбу. Это означает, что ему в голову пришла интересная мысль. Он быстро встал, накинул ветровку, направился к двери.

– Куда, на ночь глядя? – спросила его мать.

– Тут рядом… сказал Лёня и уточнил, – в клуб «Спутник».

– Чего это приспичило?

– Проконсультироваться надо.

– Ну-ну… – сказала мать и вздохнула, проводив взглядом сына. Её всегда настораживали его похождения в позднее время. Лёня рос без отца, отец погиб в Афганистане, а мать очень боялась, как бы сын не спутался с какой плохой компанией. Об этом ей не раз говорила и Мария Васильевна: «Следи, следи, не упускай из виду, возраст такой». Вот Варвара и следит, а разве уследишь…

Проконсультироваться Пегасу надо было по этим самым разноцветным камешкам, которые напоминали обыкновенную землю, а точнее глину. Он знал, что в детском клубе по улице Марины Расковой 9 работает Пал Палыч, ведёт кружёк керамики. Сам когда-то к нему бегал. Он-то должен точно знать, что это за камешки? Пегас понимал, что перед ним не простая земля. Стали бы люди землю в ларях хранить? Значит, эта разноцветная масса представляла для хозяев какую-то ценность. Но, какую? Похожи камешки на глину, муслякаются, скользят, только он тогда, занимаясь в кружке, лепил из глины одного цвета, а тут целая цветовая гамма, странно.

Клуб находился неподалёку, Пал Палыч был на месте и Пегас, поздоровавшись, выложил перед ним на стол свои камешки.

Старый, седой педагог молча повертел камешки в руках, проговорил:

– Давненько, Лёня, ты у нас не был,… а способности у тебя к лепке есть, – и он кивнул на рельеф на стене. – Вот видишь, не снимаю, твоя поделка. Оставил в качестве учебного пособия. Это ты делал в пятом классе, а теперь уже поди в седьмом?

– В восьмом, – уточнил Лёня, –

– Ну вот, на годок ошибся.

– Другие интересы появились, – ответил Пегас уклончиво. Ему не нравилось, когда кто-либо напоминал ему о прошлом.

– Ну-ну, ответил старый учитель, рассматривая принесённые камешки.

– На что похоже? – спросил Пегас.

– Это, Леонид, разноцветная глина. – Сказал Пал Палыч. – Такой вокруг Саратова немало.

– А для чего она нужна? – поинтересовался мальчишка.

– Да мало ли для чего, – сказал Пал Палыч, – кто сараи обмазывает, кто печки кладёт…

– А если помалу, но много разных оттенков?– продолжал допытываться Пегас?

– Загадку ты мне загадал, с ходу и не ответить, подождать придёться, я подумаю,.. Ты, Лёня, заглядывай, тут одного слова «глина» – маловато для ответа. Важно – где это найдено, в каком состоянии, что ещё рядом находилось? Вот в старину из глины делали косметику, маски всякие накладывали, сочетания глин подбирали. Возможно и в этом случае, все эти камешки древнему парфюмеру принадлежали? Здесь, я повторяю, на окружающую обстановку ориентироваться надо и от неё отталкиваться.

Пегас смутился. Не в его интересах было рассказывать про подломанный сарай на Большой Горной, про сита, мельничку, которую они с Мухой удачно стырили. Он больше ничего не стал говорить учителю и, попрощавшись, направился к выходу, пообещав, что как только появится дополнительная информация, обязательно известить. Уходя, он вдруг, на пороге остановился и спросил:

– А вы Эдуарда Аркадьевича Забродина, культуролога не знаете случайно?

– Нет, – покачал головой учитель. – Я профессора Вениамина Павловича Позолотина знал, приходилось у него консультироваться, а Забродина нет, не знаю. Он-то тебе зачем?

– В институт буду поступать, меня эта сфера интересует.

Пегас специально сказал Пал Палычу про Забродина и про свои намерения: «Пусть знает, что я не фигнёй занимаюсь, – подумал он, направляясь к выходу,– а то рельефчик на стене… память…, тоже мне, ценность нашёл…»

Выходя из кабинета, Пегас столкнулся с братьями Пчелинцевыми – Костей и Антоном. Они шли в кружок на занятия. С Костей он учился в одном классе, а Антон был года на три младше.

– А-а… пчёлки прилетели, – сказал он немного заносчиво.

В классе Леонид с Костей были тайными соперниками, но никогда даже видом и взглядом этого не показывали. Оба хорошо учились, только с одной разницей – Пегасов всё, как говорится, хватал на лету. При феноменальной памяти, он почти не готовился к занятиям, надеясь, что на четвёрку всё равно ответит, а если не будет в задании непредвиденной заморочки, то и на пять вытянет. Некоторым учителям такой его подход к учёбе не нравился и они его в оценках немного ущемляли, надеясь, что тем самым активизируют ученика. Надо сказать, повод к таким ущемлениям всегда находился: то Лёня не тем способом задачу решит, то не надлежащий вывод сделает и даже обоснует по-своему, заумно. Только Пегасов на такие выпады не отвечал, а только хитро улыбался со своим знаменитым прищуром, да языком поглаживал щёки во рту, вот и вся активизация. Тем самым он как бы говорил: «наживку не заглатываю, господа педагоги, листаем страницы дальше, этот пункт проехали».

Косте же никто оценок не занижал. Он всегда был крепкий середняк. У него была своя беда – в учёбе он относился к разряду тугодумов. Соображал он хорошо, но медленно. На контрольных он, как правило, не успевал записать решение задачи в чистовик. Сидел, пыхтел, уши у него краснели, а рядом стоял учитель со стопкой тетрадей и терпеливо ждал. Ему всегда учитель математики говорил: «Долго, Костя, запрягаешь, долго, быстрее надо, в наше время тугодумство не приветствуется».

Но, не смотря на такую особенность мышления Пчелинцева старшего всегда посылали на различные конкурсы и олимпиады и на этих конкурсах он неизменно занимал третье место, а если чуть-чуть повезёт, то и второе. И, неважно по какому предмету, был бы конкурс. Пошли Костю – будет результат; пошли отличника – может вернуться ни с чем. Если же посылали на конкурс Пегасова, то результат был, как правило, непредсказуем, он или с блеском брал первое место, или оставался ни с чем, запутавшись в собственных задумках и предположениях.

Лёня не был в классе лидером, хотя лидерские качества у него, как говорится, были на лице написаны – умён, дерзок, немного высокомерен. Классная руководительница Анна Ивановна Кулакова говорила про него на педсовете, что Лёня умело и как бы непринуждённо от всего дистанцируется. Он вроде бы в классе и вне класса, он вроде бы делает со всеми стенную газету и даже подаёт интересные мысли, но в самый последний момент отходит в сторону, уступая место другим, которые будут потом кричать, что газету сделали они и только они. Если же в классе замечали, что в структуре газеты воплощена идея Пегасова, то многие откровенно удивлялись – «А он-то тут при чём?».

Лёня одевался всегда щеголевато, но неброско; очень следил за своим внешним видом: обувь его всегда была вычищена, рубашка тщательно выглажена, пиджак сидел безукоризненно, хотя все вещи были достаточно дешевые.

Костя никогда не был в классе лидером и этих качеств ни от кого не унаследовал. Он был по натуре капун, аналитик, с его мнением считались и стремящиеся к лидерству, для утверждения своего положения в коллективе, не прочь были заручиться Костиной поддержкой, выкрикивая на классных собраниях, что Костя по тому или иному спорному вопросу тоже «за».

– Ты чего, Леонид, к нам? Снова лепить захотелось? – спросил Костя, ероша пятернёй копну тёмных густых волос и строго смотря на сверстника. Пегасов был гораздо выше Кости и потому последнему приходилось смотреть на него немного снизу вверх.

– Это ты, Костян, лепи, у нас дела поважнее, – ответил Лёня и, сдвинув Антону фуржку на глаза, ушёл.

– Пал Палыч, – обратился к педагогу Костя, – чего ему было надо? – и Костя кивнул вслед Пегасову. – Вряд ли он собрался снова лепить?

– Не знаю, Костя, не знаю,… вот камешки глиняные разноцветные принёс, сказал, что нашёл, но явно чего-то не договаривает. Консультация ему была нужна по этим камешкам.

– А вы что?

– Чего я?.. Сказал, что одних камешков мало, чтобы объяснить их принадлежность к какой-то деятельности. Сказал, что возможно в старину из этих глин делали на саратовщине косметику. Вот и всё… Скрытный он какой-то, не договаривает… Ушёл, а у меня двойственное ощущение от его прихода осталось. С одной стороны парень с головой, а с другой – мутный какой-то…

– Он, Пал Палыч, и в школе такой же, скрытный. За ним Муха, то есть Мухаев Вадик таскается. Вадик у него как оруженосец, – пояснил Костя.

– Не думаю, что бы Леонид боролся с ветряными мельницами, – заметил Пал Палыч серьёзно, – не тот человек, донкихотство – не его стезя.

– Нет, он с ними не борется. Он их ищет, чтобы подороже продать, – засмеялся Костя. – В классе говорят, что частенько его видят на свалках, в домах, что идут под снос, да на базаре, около нумизматов трётся, хотя по учёбе, ничего не скажешь – почти отличник.

– Что сделали дома? – перевёл разговор Пал Палыч на другую тему. И мальчики с жаром стали рассказывать учителю о том, как ездили на дачу, ходили в лес и нашли там коричневую глину. Просто пошли за водой в овражек, а там глины целый карьер и экскаватор работает, – и они подали Пал Палычу перемятый кусок тёмно-коричневой глины.

Пал Палыч повертел глину в руках, смял, растёр кусочек между пальцами и сказал:

– А не на повороте ли на Александровку этот экскаватор работает?

– Точно, там, – переглянулись братья. А как вы узнали?

– А мне глина сказала, – улыбнулся Пал Палыч.

– Вот это да, – протянул Антон, – мне она чего-то ничего не сказала?..

– А ты её и не спрашивал, – заметил Пал Палыч. – Вот походишь на занятия подольше и она тебе будет говорить.

Антон посмотрел на Пал Палыча недоверчиво, соображая – шутит он или нет, а Костя стоял и улыбался. Он-то знал, что это опытные руки мастера, сказали учителю о местонахождении глины, Пал Палыч все окрестные овраги излазил и знает где и какая глина находится.

Антон, как мы уже сказали, был года на три младше брата, белолицый и русоголовый, с голубыми ясными глазами, он верил всему, что говорил Пал Палыч, потому что учитель был у него непререкаемый авторитет.

– А вы, Пал Палыч, чего делаете? – спросил Антоша и кивнул на кусок серо-белой глины на столе учителя.

– Знаете, ребята, – учитель заговорил доверительно, – было это очень давно. Я был такой же мальчишка как и Антоша. Делали в Саратове и по деревням вокруг мастера глиняную игрушку. Игрушка уникальная и по красоте и изяществу не уступит даже Дымковской. Исчезла эта игрушка, прервалась традиция. Вот я и решил эту игрушку, а заодно и традицию восстановить. И очень надеюсь на вас. Если вы – молодёжь, меня в этом деле не поддержите, то все мои усилия тщетны. Тогда эта работа только на музей, а я рассчитываю на большее. Вон, Ярославцы, восстанавливают свою игрушку, а мы что, хуже. Хочу, чтобы снова в городе продавалась местная традиционная глиняная игрушка. Жаль только, что игрушка не сохранилась, разве только в памяти. Но это ничего, люди по памяти дворцы воссоздают.

– Храм Христа Спасителя в Москве восстановили, – вставил Костя, он любил историю и следил за новинками.

– Молодец, – похвалил педагог. – Храм восстановили, а мы должны игрушку восстановить. Игрушка – тоже храм, только храм особенный без входа и алтаря. На земле игрушка самое великое изобретение человека.

– А космические корабли!? – удивился Антон.

– Игрушка для человечества позначимее космического корабля будет, – сказал Пал Палыч.

– Ух, ты! – удивился Костя, – так и важнее?

– Важнее, важнее, – подтвердил педагог. – Игрушка хоть глиняная, хоть деревянная, любая, сотни поколений людей воспитала и всегда только доброму учила. Доброта, воплощённая в этом изделии, и есть её главная составляющая, её вечная молодость.

– Сложно это Пал Палыч восстанавливать? – спросил тихо Костя, – представить сложно, а восстановить, думаю, ещё сложнее…

– Сложно, но можно. – Утвердительно сказал Пал Палыч. – Сам игрушку помню, и люди рассказывают. Люди – они многое знают, их надо только уметь разговорить, особенно стариков, кому за семьдесят… Когда я был такой как Антон, наша семья жила в деревне, мы с отцом в Саратов ездили и в один дом заезжали, там игрушечница жила, доводились по отцу родственницей. Я, разумеется, за давностью лет почти ничего не помню, но кое-чего в памяти сохранилось.

– А что сохранилось? – спросил с любопытством Антон. Он любил всякие загадочные истории и сейчас, открыв рот, уставился на Пал Палыча, надеясь услышать от него нечто такое, от чего захватывает дух. Очень впечатлительная натура.

– Маленький я был, ребята; куда заезжали? к кому заходили? – убей, не помню. Запомнилась крыша красной черепицей крытая, голубки из дерева, выпиленные по карнизу дома. Больно уж они мне приглянулись. Ребёнок ведь что запоминает? – Всё броское, необычное. Вот я и запомнил этих голубков по карнизу… – и он пожал плечами, – вот так… Может быть, и ещё чего вспомню.

– Это и всё?? – Удивился Костя.

– А что бы вы хотели?

– А вы, Пал Палыч, в дом разве не заходили? – спросил Антон.

– Меня пить водили, пить захотел.

– И что же? – допытывался Антон.

– Да ничего, попил из ковшика, да назад пошёл. Ах, да, ещё сейчас припомнилось – у дверей встал как вкопанный, в жизни такой красоты не видал… В углу, ближе к двери, печь стоит. Печь, не печь, сказка какая-то, вся изразцами глазурованными покрытая. В Эрмитаже был, у царей и то такой красоты не видел.

– Может быть, чего запомнили из деталей? изразцы какие? Творило или труба, возможно, особенные? – допытывался Костя.

– Много там было чего накручено, разве всё упомнишь, а вот на центральном изразце печи, по центру был зверь вылеплен и так был интересно сделан, что когда печь нагреется, то у зверя во рту всё начинает светиться, вроде как пламенеть, а глаза тоже огненные становятся и как бы гудение появляется. Я пока стоял, да любовался хозяйка кричит дочурке: «Алёнка! закрывай трубу, зверь злиться начал!». Когда домой возвращались, отца спросил об этой печке. Он рассказал мне, что особо даровитые печники такие вот подсветки устраивали в изразцах, чтоб издали было видно, что печь нагрелась. А если гудение идёт, это значит тяга хорошая. Если же другой зверь просыпается и глаза открывает, то это очень даже опасно, значит тяга плохая. Таким образом, эти два зверя работу печи контролируют.

Пал Палыч замолчал, потом встрепенулся и спросил: – как я понимаю, вы лепить пришли?… О старинной игрушке поговорим потом, я вам образцы покажу, а пока за недоделанные работы принимайтесь. Потому, что недоделать – это самое плохое дело в творчестве, потом может и аппетит к работе пропасть. – И ребята начали вынимать из шкафа свои поделки.

«Поделки – несомненно интересное дело, – размышляли они,– но и рассказ Пал Палыча из головы нейдёт, про изразцовые печи, звериные головы, здорово. Только это всё было так давно. Пал Палычу шестьдесят, а он был как Антон, даже меньше, вот и считай. Нет, прошло всё интересное в жизни мимо них, ничего не успели, даже Пал Палыч опоздал родиться. Но ведь всё равно, что-то, а происходит, не может не происходить, просто они мало чего знают».