Читать книгу Переводы плюс (сборник) - Рахель Торпусман - Страница 5

Устал я жить. Смотреть невмоготу,

Как совесть продают за медный грош,

Как праведник впадает в нищету,

Как силу обессиливает ложь,

Как растлевает чистоту разврат,

Как подлой дряни воздают почет,

Как совершенство топчут и хулят,

Как вдохновенью затыкают рот,

Как над святым глумится жалкий шут,

Как власть над мудростью дают ослу,

Как нагло правду глупостью зовут

И как добро послушно служит злу…

Проклятый мир! Ушел бы из него,

Но не бросать же друга – одного.

То время года видишь ты во мне,

Когда на голых мерзнущих ветвях

Два-три листка трепещут в тишине,

Сменившей сладостное пенье птах;

Ты смотришь на меня и видишь час,

Когда уже чернеет небосвод,

Когда закат уже почти погас

И Ночь, двойница Смерти, настаѐт;

Во мне ты видишь миг, когда костер

Вот-вот на куче пепла догорит:

То, что его питало до сих пор,

Его неумолимо истребит…

Ты видишь, что разлука так близка –

Но тем сильнее любишь старика.

В глазах моей подруги солнца нет,

Нет на ее щеках дамасских роз,

Зато на голове растет букет

Не золотых, а угольных волос;

Нимало не похож на фимиам

Идущий изо рта зловонный дух;

Хоть я люблю внимать ее речам,

Но музыка приятнее на слух;

Хоть поступи богинь я не видал,

Ее походка явно тяжелей;

Уста моей подруги – не коралл,

И снег куда белей ее грудей;

Но я ручаюсь, что она красива,

Как и любая из воспетых лживо.

Сколь долгой будет наша страсть –

То скрыто, Селия, от нас;

Быть может, суждено пропасть

Всей нашей неге через час:

Ведь неизменная любовь

Бывает только у богов.

А мы не боги. Посему,

Покуда не угас наш пыл,

Стремиться нужно лишь к тому,

Чтоб каждый миг приятен был.

Ведь глупо было бы решить,

Коль смертны мы – совсем не жить!

Тигр, сверкающий, горящий

Черной ночью в черной чаще!

Мановеньем чьей руки

Зажжены твои зрачки?

Ты чудовищно прекрасен,

Ты воистину ужасен!

На каких крылах парил

Тот, кто это сотворил?

Кто чертил твое сложенье?

Кто лепил твои движенья?

Кто решился жизнь вдохнуть

В эту огненную грудь?

Кто ковал твой мозг зловещий?

Что за молот? что за клещи?

Что за страшный взор следил

За извивом гибких жил?

И, закончив труд свой к ночи,

Улыбнулся ли твой зодчий?

Неужели это был

Тот, кто агнца сотворил?

– Стучат? Кто ж это может быть?

– Да кто же, как не Финдли!

– Ступай! Тебе нельзя здесь быть!

– Ну да! – ответил Финдли.

– Да как же ты сюда прошел?

– Прошел, – ответил Финдли.

– Ведь ты озорничать пришел?

– Ага, – ответил Финдли.

– Да если я тебя пущу…

– Пусти, – ответил Финдли.

– Себе я это не прощу!

– Прости, – ответил Финдли.

– Ведь ты остаться здесь не прочь…

– Не прочь, – ответил Финдли.

– Ведь ты не дашь мне спать всю ночь

– Ага, – ответил Финдли.

– Ведь стоит раз тебя пригреть…

– Пригрей, – ответил Финдли.

– Ведь ты повадишься и впредь!

– Ага, – ответил Финдли.

– О том, что может здесь стрястись…

– Дай Бог… – ответил Финдли.

– Клянешься ли молчать всю жизнь?

– Ага, – ответил Финдли.

Однажды, много лет спустя,

Замри над строчками моими,

Как путник замер бы, прочтя

На камне выбитое имя.

И, глядя сквозь завесу лет

На потускневшие чернила,

Знай, что меня давно уж нет

И этот лист – моя могила.

О несравненный мастер гармонии,

О неподвластный смертному времени,

Органным рокотом гремящий

Англии голос могучий, Мильтон,

Воспевший битвы горнего воинства,

Златые латы ангелов-ратников,

Мечи из Божьей оружейной,

Грохот ударов и стоны неба! –

Но тем сильнее был очарован я

Ручьев Эдема лепетом ласковым,

Цветами, кедрами, ключами –

Так очарован бывает странник

Заходом солнца где-нибудь в Индии,

Где берег моря тонет в сиянии

И пальмы дышат ароматом,

Шепотом нежным встречая вечер.

О насмешливый хор ленивых судей,

Нерадивых высокомерных судей!

Я готов к испытанию, смотрите,

Я берусь написать стихотворенье

Тем же метром, что и стихи Катулла.

Продвигаться придется осторожно,

Как по льду на коньках – а лед-то слабый,

Не упасть бы при всем честно́м народе

Под безжалостный смех ленивых судей!

Только если смогу, не оступившись,

Удержаться в Катулловом размере –

Благосклонно заговорит со мною

Вся команда самодовольных судей.

Так, так, так… не споткнуться! Как изыскан,

Как тяжел этот ритм необычайный!

Почему-то ни полного презренья,

Ни доверия нет во взглядах судей.

Я краснею при мысли о бахвальстве…

Пусть бы критики на меня смотрели,

Как на редкую розу, гордость сада

И садовника – или на девчонку,

Что смутится неласковою встречей.

На запад пятясь, отступает ночь.

Восток возносит знамя из лучей.

Потоки света прогоняют прочь

Все страхи, все следы ночных теней.

Но над землею, из страны в страну,

Несется – хоть его не видим мы –

Огромный, заслоняющий луну,

Колпак дурацкий ночи, конус тьмы.

Пробило полдень. Как спокоен мир!

В зените солнце; тишь и благодать…

Тьма между тем пересекла надир

И молча начинает наступать.

С каштана свечи ветром унесло,

И облетает под дождем жасмин.

Дверь хлопает, и залито стекло.

Последний вечер мая… Дай кувшин.

Еще одной весною ближе край,

Еще одна весна пошла под нож.

Каким бы ни был следующий май,

Но двадцати трех лет уж не вернешь.

Что ж, мы не первыми бредем в трактир,

Когда все планы разбивает гром,

И проклинаем этот мерзкий мир,

Что создан неизвестным подлецом.

Какой несправедливый, подлый ход:

Желанным поманить – и обмануть,

Терзая тех, кого и так гнетет

Бессмысленный и в гроб ведущий путь!

Несправедливо… Ладно. Дай кувшин.

Извечная, обычная беда.

Давно известно: все мы, как один,

Хотим луну, а ляжем… кто куда.

Сегодня заливают нас дожди,

А завтра будет дождь в иных краях.

Дух будет горевать в другой груди

И мясо – плакать на других костях.

Наш гордый прах – вместилище невзгод,

Которые калечат нас всю жизнь.

Но наши плечи держат небосвод.

Твое здоровье, милый мой. Держись.

Когда Всевышний даровал

Израилю Исход,

Он беглецам дорогу дал

По дну морскому – вброд;

Днем – облаком, во тьме – огнем

Он сам пред ними шѐл;

Сквозь голод, бунт, бои с врагом

На родину привѐл.

А для меня Господень гром

С Синая не звучал;

Посланник с огненным лицом

Меня не наставлял;

Молчат немые небеса,

Не видно в них огней…

Бывали в жизни чудеса –

Да только не в моей.

Издалека смотрю туда,

Куда мне нет пути:

В страну, куда мне никогда

Не суждено войти.

Я гибну, зная, что другой

В мою страну придет

И неизведанное мной

Блаженство обретет.

А мой удел – уйти к таким,

Кто не рожден на свет,

И станет для меня своим

Народ, которого нет.

Африканские львы очень любят детей,

Но не всяких, а только плохих.

А хорошие дети без вредных затей

Невкусны, несъедобны для них.

Если лев от такого откусит кусок –

Он сейчас же плеваться начнет

И на запад, на север, на юг, на восток

С недовольным рычаньем уйдет.

Так что смело иди на прогулку в пески

И при встрече со львом не беги:

Ты лишишься ну разве что правой руки,

Головы или левой ноги.

Во всех своих прошлых жизнях, в течение сотен веков

Я пялился восхищенно на Ярмарочных Богов.

Я видел расцвет их славы и видел бесславный их крах…

И только Боги из Прописей живы во всех веках.

Когда мы жили на ветках, они пришли нас учить,

Что Огонь не жечь не может, и не может Вода не мочить.

Это было банально и скучно – а где же мечта и полет?

Пусть Обезьян поучают – а Люди пойдут вперед!

И вот по пути Прогресса мы радостно понеслись,

А Боги из Прописей молча своим путем поплелись.

Но они нам мешали все время, нанося за ударом удар:

То потоп заливал все племя, то в Риме случался пожар.

Своим неверием в лучшее они нам были смешны:

Они утверждали, будто допрыгнуть нельзя до луны;

Будто «хочешь» не значит «получишь»,

будто крыльев нет у Свиней…

О, Ярмарочные Боги нам были намного милей!

Это они в Кембрийский век обещали нам благодать:

Всем сразу разоружиться и больше не воевать!

Но когда мы разоружились, нас связали без всякой войны…

И молвили Боги из Прописей: «Много козней у Сатаны».

В Протофеминистский период сулили расцвет иной:

Мы начали любить ближнего вместе с его женой.

Но женщины стали бездетны, а мужчинам обрыдло жить…

И молвили Боги из Прописей: «За грехи придется платить».

В Карбоноугóльную эру рай земной был обещан нам: