Читать книгу Резервный день - Рахиль Гуревич - Страница 16

Пятый день я здесь, в Дубках, в доме за высоким забором. Я проснулась и – никого нет. Папа и А. − на работе. Проснуться одной во всём доме – это мечта. Мама не будит, не даёт утренние наставления и указания, не выкладывает на прозрачное китайское блюдечко немецкие поливитамины.

Вроде бы я пришла в себя, озноба, как вчера, нет, нервной трясучки тоже. Горло немного болит. Есть не хочется. Дом шикарный, из брёвен. Усадьба, настоящая усадьба! Как договаривались, я отзвонила А., сообщила, что проснулась. Я поднялась на второй этаж и потихоньку стала смотреть в окно. Я размышляла: где здесь камеры видеонаблюдения, есть ли они на втором этаже? Наверное, есть. Сколько их?..

Со второго этажа видно, что у кого на участке. С самого дальнего квадрата земли убирают забор и между дубов растяжку вешают: «Участок продаётся». Надо у папы спросить, сколько же здесь земля стоит, в этих Дубках. Дорога грязная, с глубокими колеями как на высоковольтной линии – грузовики разбили. Тут была приличная дорога ещё год назад. На дороге, со стороны лесных дач, показалась девочка-самбистка. Я не видела её с того лета. Она стала совсем взрослая. Мы давно самбистку и её бабушку знаем.

В тот год (тогда ещё в августе смог всё сжёг) в июне мы с мамой поляны с ландышами решили навестить. Нам были нужны цветы для сердечной настойки. Ну и подзарядиться энергией решили от берёз. Учебный год перед девятым дался мне тяжело. Детское первенство России по бальным танцам, Пропана Ивановна три раза в неделю и по пять задач на дом. На подзарядку нужен настрой. Одиночество и концентрация. Идём с мамой, а на высоковольтной, на лугу, под проводами– две фигуры кверху попами землянику собирают. На полях − земляные рыжие муравьи! Какая уж тут концентрация. Муравьи в июне злые. Я травы только в июле начинаю собирать, да и то покусанная часто. Но я-то сорву, и в другое место перейду. А эти − самоубийцы. Молодая и старая. На одном же месте! Пожилая разгибаться стала. Сморщенная, поджарая как борзые собаки. Бабуля прохрипела: нет ли у нас воды. У нас всегда есть вода. Родниковая ледяная − в термосе, и святая из кремля − в бутылке. Мама полила бабушке на голову из бутылки − бабушка надела красную пилотку. Мама ей и на пилотку полила, таблетку от сердца дала, нитроглицерин, и ледяной воды из термоса − запить.

Мама без «аптечки» на улицу не выходит. Однажды мы с мамой были в магазине, и молодому парню стало плохо. Продавцы вызвали «скорую». Мама пульс посчитала − пульс падал. Мама − нашатырь под нос – парень очнулся, и мама его спрашивает: что? А он на живот показывает. Мама футболку на нём задрала – живот весь синий. Мама тут же крикнула в магазине, чтобы сахара дали кусочек. Дали конфету-сосалку, положили ему под язык. Парень ожил чуть-чуть, тут и «скорая» подоспела, вколола инсулин. У мамы в «аптечке» есть ампула с инсулином. Но мама осторожничает: инсулины разные, а она − не врач. На «скорой»-то сразу разобрались. Мама всегда, когда кладёт в сумку аптечку, говорит:

− Я спаситель.

Не «спасАтель», а «спасИтель».

Спаситель или спасатель, а легла сейчас в профилакторий на реабилитацию. Скисла мама из-за меня.

Мама всегда волнуется за пожилых, очень их жалеет, особенно если они работают, вниз головой-кверху попой. Это у мамы с казанских времён осталось, когда она, ещё до реанимации, в училище практику проходила в доме престарелых.

Мы проводили земляничных собирательниц. Они живут на лесных дачах, рядом с садовым товариществом. Познакомились. Внучка эта, самбистка − плотная, сильная− всё больше мычала, выдавливала из себя ответы. У неё руки сильные такие, даже небольшие бицепсы. Может, она тяжёлой атлетикой занимается? Мама поэтому её самбисткой и прозвала.

Оказалось, что землянику они собирали на продажу. Мама обрадовалась и уверила, что всю землянику у них купит. Бабуля тут же отошла от криза, ещё больше мамы обрадовалась, сменила красную пилотку на красную панаму и, узнав о том, что мы травницы, пообещала показать мятное место в Дубках, которое «задаром пропадает». Девочка-самбистка опять буркнула что-то недовольное, взяла топор и пошла рубить дрова.

Мы с мамой часто стали к этой «красной» бабуле приходить и подружились с ней. У неё экологически чистая картошка, и морковка, и свёкла, и клубника. Бабуля добавляет конечно удобрений. И почему-то называет фосфаты «органикой», что есть грубая ошибка. Но люди − не химики, они путают элементы и природные вещества, они не понимают, что многие органические элементы – сплошная «химия» и, наоборот, многие неорганические элементы – натуральные.

Красная бабуля ходит по Семенному, торгует овощами, ягодами, соленьями и маринадами, а по воскресениям стоит на спонтанном рынке у водонапорных цистерн при входе в садовое товарищество. Целые торговые ряды. Все торгуют всем, даже нитратными арбузами. Там ещё надпись на щите, прибитом к дубу: «Друзья природы». Мы с мамой специально в воскресение приезжать к дачам стали.

Красная бабуля, пока к мятному месту вела, всё рассказала, про все участки и дома, но без сплетен – просто информация: у кого собака злая, у кого генератор и днём и ночью шумит… Полевая мята росла в десяти метрах от дороги. Мы её тут же и собрали в огромные пуки. Дику мяту мы частично собираем до цветения. И добавляем в успокоительные сборы. До цветения мята не напиталась ещё вкусом, в сухом виде горчит, но не сильно. А успокаивает хорошо. Просто вырубает, если заварить не настаивая. Это конечно же дело вкуса. Травники (книжки, а не люди) советуют сбор в период цветения. Это очень важный нюанс. На самом деле всё зависит от травника(человека, не книжки), от его интуиции и опыта. Каждое лето – уникально. Соотношение солнце-дождь, ночная температура, даже ветер и безветрие – всё влияет на вкус и состав травы. Лечебные травы будут употреблять через «не хочу-не могу». Травяной чай должен приносить наслаждение.

Землянику мы перетёрли с сахаром, потому что всё-таки собрана земляника была под проводами, а, если с сахаром перетереть, меняется сразу формула. Если постоит такая смесь, то все плохие элементы уходят, но и хорошие тоже.

Вот ситуация. Мы с мамой стали собирать в Дубках мяту, и вскоре землю начали продавать. Это уникальная дубовая поляна, очень известная, про неё написано во всех путеводителях. Дубы древние, каждый − красавец.

Мама переживала сильно. Она говорила, что это убить себя – купить участок на этой поляне. Но я понимала, что мама переживает из-за того, что папа не сообщил, что поляна продаётся. Мы привыкли, что папа все местные новости нам рассказывал заранее, за два месяца уж точно, а то и за два года. Всегда!

Дальше два года мяту собирали под забором у папы, проклиная хозяина. Мы ужасно расстраивались, когда часть мяты оказалось в частным владении. Дома мама уверяла, что дубы людям обязательно отомстят. Но я понимала, что дело не только в дубах и мщении. Дело в том, что мама и сама захотела участок на этой поляне, и именно на этом месте. Потом оказалось, что дубы рубить запретили. Продавали участки с дубами. Тогда мама стала говорить, что если срубить дубы, то жить можно. А с дубами жить – смертельно. И уже не намекала папе, а совершенно бесхитростно, в лоб, просила, чтобы папа разузнал: кто строится на мятном месте и нельзя ли застройщика именно с этого участка турнуть за какое-нибудь нарушение? А папа – молчал. Да: он именно тогда и начал пропадать по выходным…

И я сейчас здесь сижу, можно сказать на мятном месте. Я сходила посмотрела: мяты – нет, пропала. Мята – дикая, она не любит, когда её трогают. Все дикие травы (полевые, степные, лесные) не любят, когда их землю рыхлят или перекапывают. Да и машины намного чаще теперь по Дубкам разъезжают, бензин, пыль – трава вбирает, впитывает выхлопы.

В 2010 году, когда в июле началась жара, мама занервничала, стала таскать меня на высоковольтную, мы старались как можно быстрее собрать необходимое количество трав. Я сопротивлялась, я уставала.

− Ещё две недели такого пекла, и, я тебя уверяю, будет коллапс, − уверяла мама.

Я не верила:

− Не может стоять тридцать градусов две недели! У нас не Краснодарский край!

− Я тебе говорю. В девяностых, Ильке полтора года исполнилось, у нас в Казани тоже была сушь, − уверяла мама. – Завод27 встал, заповедник посОх! Ты бы видела какого цвета там к августу стали поля: жухлые как в октябре! Ты представить себе не можешь, как обмелела Кама! И Волга немного. Я послушалась маму. Мы собрали и тысячелистник, и зверобой, и редкие синие васильки. (Они у нас только к августу местами цветут). Недостаток васильков решили пополнить за счёт герани луговой и лесной. Лесная герань растёт у нас вместе с луговой. Лес вырубили, а лесная герань осталась. Мама собирала и донник, и калган, и остальные медоносы28. Я возмущалась, но тихо. Я не могла понять: зачем нам медоносы, мама раньше старалась их не трогать… Бедные-бедные пасечники и их пчёлы!

Но скоро пчёлы пропали. Потом загорелись наши мирошевские торфяники. Конечно это не Шатура29, шатурские горели и в 2002, но тогда не было такой жары… Дальше во Владимире стали взрываться автозаправки, расположенные на шоссе рядом со вспыхивающими как спичка сосновыми лесами. На центральный регион спустилась гарь. Смог мы застали в самом начале. Мы не стали ждать числа, на которое у нас были билеты в Казань. Мы сбежали из Мирошева на две недели раньше, купив СВ. И я в сотый раз убедилась: травы – мамино призвание и смысл жизни. Она чувствует их, живёт вместе с ними. Она не следует правилам сбора формально, как другие сборщики. Каждое лето вносит свои коррективы, как сказал бы папа. Полынь! В тот год мы остались без обыкновенной полыни. Она лишилась своего запаха. Она воняла чем-то чёрным, горелым. Мама и это предвидела. Мы привезли из Казани горькую полынь. Сколько смогли, столько и притащили. В тот год мы впервые до начала весны продали все травяные чаИ. Потому что люди просто не успели сделать свои собственные заготовки. К нам потянулись покупатели, которым раньше мы не были нужны. Распробовав, насколько наши чаИ отличаются от их домашних дилетанских заготовок, наши не конкуренты конечно, но и злостные не покупатели, превратились в наших постоянных покупателей и главных маминых почитателей. Они заходили к маме в аптеку «поспрашать», проконсультироваться о сборе и заготовке. Они выспрашивали рецептуру смесей. Мама конечно же не говорила: «не скажу», она даже говорила точные пропорции, но она никогда не перечисляла весь список растений в рецепте. Это секрет. Распознать все растения в наших чаЯх практически нереально. В таких случая требуется лаборатория. Кое-что из трав мы перемалывали миксером, насадкой «нож большой». Но даже Пропана Ивановна открыла не все наши рецепты. Она не смогла определить пырей ползучий в смеси чая для кормящих матерей. Пырей – агрессивный сорняк. Он растёт везде. Все проходят мимо него, считая бесполезным. А между тем потребление пырея увеличивает надои, что известно всем ветеринарам.

У папы в Дубках самый большой участок: маленький стадион, дорожка гравиевая по кругу. Можно бегать. У забора, вдоль канавки, растут простонародные «мужички»: ревень и хрен. Разрослись от того, что землю на строительстве ворочали – эти «ребята» любят окультуривание. Да им по-моему, что окультуривание, что одичание – всё едино: тронут – они и разрастаются.

С конца мая ревень можно сырым есть, в июне хорошо его в свёклу класть за пять минут до конца тушения. Это полезно. Ревень – кислота, если ещё и свёкла – полусырая, то это сильное защелачивание организма. Ещё хорошо свёклу с молодой крапивой тушить и с одуванчиками. Одуванчики горькие, противные, но я ем: они от рака и других опухолей. Мы и сырые одуванчики в салат кладём. Сурепка, конский щавель и одуваны – уксуса каплю и оливкового масла. Есть противно, но с голодухи вполне возможно.

Когда я увидела девушку-самбистку30, мне захотелось с ней поговорить, я так ей обрадовалась. Я побежала по лестнице, схватила со стола ключ, выбежала за ворота и как раз с ней столкнулась. А она идёт, нагруженная сумками и рюкзаком, и не смотрит на меня. Я ей кивнула. Но она –мимо прошла.

Я ей тогда уже в спину крикнула:

− Здравствуйте!

Она резко обернулась, внимательно посмотрела, и говорит:

− Здравствуйте.

Я говорю:

− А вы куда?

А она:

− По делам, − и так серьёзно и внимательно на меня смотрит.

А я:

− Вы меня не узнаёте?

− Узнаю конечно.

− Вы наверное знаете, что меня на пруду спасатель нашёл?

− Нет, − говорит. – Я знаю только, что вы с вашей мамой к нам в этом мае не пришли за зеленью. Мы с бабушкой волновались. У вас что-то случилось?

− Случилось.

− Я так и поняла, что случилось. Вы к прокурору Ривцову приехали? У вас дело? А его по будням здесь раньше девяти вечера не бывает.

− Да нет, − улыбнулась я. – Я тут живу. Временно. Ривцов− мой папа.

Девушка пакеты на землю в грязь поставила и говорит:

− Хороший у вас папа, честный… – она замялась: − насколько вообще можно быть честным в его ситуации. Когда он был участковым, то единственный сочувствие к нам проявил. У нас лет … давно когда-то из «Волги» магнитолу стащили.

− Странно… − сказала я. – Вообще он опер… Оперуполномоченным был. Он – следователь! А участковые – это дежурная часть, это вообще другой отряд.

− Я знаю, − кивнула самбистка. − Он в отделе каких-то тяжких преступлений работал.

− По борьбе с наркоманией.− И тут до меня дошло: − А! Так это вы в центре у горсовета (так у нас называют здание администрации) припарковались?

− Мы.

− Так это ноль-второй год. Папа тогда участкового заменял, ему приказали разобраться. Папа это дело часто вспоминает. После вашего заявления начальника отделения сняли, а папу повысили. И его карьера началась. У вас же наркоманы магнитолу спёрли, то есть украли. Вы в заяве, то есть в жалобе, указали сладковатый запах.

− Надо же! – удивилась самбистка. – Я никогда не знала, что вы и он – семья. Я бабушке расскажу. Она обрадуется, что наше заявление Ривцову помогло, −и самбистка засмеялась.

Я была удивлена, что самбистка умеет нормально говорить и даже как-то чувствовать себя неловко, оправдываться. На самом деле их дело было просто вопиющее. Почему папа им до сих пор благодарен? Да потому что чёрт знает что творилось. Он сидел в старших лейтенантах с висяками, то есть с бесперспективными делами, а в дежурной части на элементарные мелкие дела просто не выезжали, если пострадавшими были дачники-москвичи. А преступления совершали мирошевцы, несовершеннолетние наркоманы.

− Можно я с вами прогуляюсь?—попросила я.

− Да я на помойку, я к шоссе.

− Ну можно я с вами прогуляюсь на помойку?

− Да пожалуйста.

И мы пошли. До шоссе идти минут пятнадцать. После разбитой дороги в дубках – асфальтовая дорога − вниз, вправо и влево – улицы, и самбистка вдруг говорит:

− Спасатель31 на этой улице живёт? Не знаете?

Я говорю:

− Нет, не знаю.

А она:

− Нет. По-моему он на Заречной. А на Профессорской его друг, − и замолчала так тяжело, что мне стало ясно: ей кто-то из них нравится. Скорее всего спасатель, а может быть и его друг. Они всем нравятся. Когда мы были с Дэном на пляже, он, увидев, их, закомплексовал страшно. Дэн не уверен в себе, а у него нормальная внешность.

Мы обошли маленький прудик. Там на берегу церковь Пантелеймона Целителя. Я, мама и Илька в ней крестились. Я не помню, я грудная была, а Илька помнит. От пруда до церкви – луг и заброшенное футбольное поле. На лугу – одно единственное дерево. Японское. На всех японских гравюрах такие деревья: ствол кривой и крона круглой шапкой. Самбистка сказала:

− Это загадочна сакура. Никто не знает достоверно, кто её здесь посадил.

− Софора японская, − решила я поумничать. − Листопадное дерево из семейства бобовых, с хорошо развитой системой корней и роскошной шаровидной кроной.

Самбистка обернулась на меня опасливо.

− Это дерево в южных районах растёт, − пояснила я. – Тут когда-то давно их много было. Но все вымерзли. А эту скрестили с яблоней.

− А разве так можно?

− Не знаю. Я селекцией не занимаюсь.

− Я у себя на участке яблони прививаю.

− Ну тут ещё, наверное, дереву повезло: может, в том месте не так ветрено как в других.

Я рассказала о загадочных полянах в лесу, самбистка знала эти ландышевые поляны, но её интересовали только совсем не загадочные чернушки, которые в августе появлялись на этих полянах, или не появлялись.

− Надо верить только достоверной информации, − сказала она. – Надо раскопки сделать и посмотреть, что там с почвенными пластами, какие культурные слои.

− Под этой софорой точно с почвами что-то не так. Может когда давно что-то произошло, и наш владимирский суглинок в этом месте заменён на песок? Но тут не копают.

Вообще у нас теперь часто случаются раскопки. После того, как в центре Владимира палаты княжные откопали, когда на холме Макдак строить начали.

.

Мы подошли к помойке. Самбистка выбросила мусор, вытрясла рюкзак, потом походила по полугнилым диванам, тухлым курткам и разбухшим под дождём журналами, поворошила палкой мусор, посмотрела на самый приличный диван и сказала:

− А у нас на дачах некоторые на чужую помойку бросают, а те – на нас ругаются, как будто это мы с бабушкой. Хорошо хоть эта помойка муниципальная, и сюда всем можно мусор приносить.

Мы пошли обратно. А обратно идти в гору и мне стало тяжело идти, наверное от голода. И вдруг самбистка мне говорит:

− У вас же что-то произошло, вы сказали…

Я стала отнекиваться, чтобы самбистка не заметила, что я запыхалась…

− Нет. Я вижу. Вы всегда были такая … высокомерная. А сейчас на вас − лица нет.

Я ещё больше стала уверять, что всё нормально и вдруг закашляла. (Всё-таки я простыла ночью на пруду).

− Может, у вас – туберкулёз на ранней стадии? – огорошила меня самбистка.

− Нет!

− Вы вся прозрачная и у вас лицо синее какое-то или зелёное.

− Я не сдала ЕГЭ, − говорю.

Спокойно так говорю, абсолютно спокойно. Мы как раз снова мимо Профессорской улицы проходили, а может, мимо Заречной, и Дубки уже показались…

Самбистка на меня так удивлённо уставилась и говорит:

− Из-за болезни? Я и смотрю…

Я замотала головой:

− Я полюбила парня, а он меня предал. И я ему назло, всем − назло…

Самбистка опешила, мне и говорит:

− Ты такая красивая. Неужели из-за парня могла ЕГЭ не сдать? Я понимаю, какая-нибудь чувырла, но – ты?! Зачем тебе любовь перед ЕГЭ вообще?

Я пожала плечами:

− Я просто не пошла на экзамен.

Тогда самбистка мне говорит:

− Ты знаешь, я никому ничего не советую, ты наверное заметила: я ни с кем никогда не разговариваю. Извини.

Я кивнула, ну не знаю, даже не кивнула, у меня вдруг потекли слёзы…

− Не плачь! Из-за парня плакать?!

− Да не из-за парня, − рыдала я. – Мне на него наплевать! ЕГЭ не сдала. Все же злорадствуют! Весь город! А столько сил на подготовку потратила!

− Так сдашь в резервные дни, все свои ЕГЭ сдашь ещё и лучше, в резерв задания проще, инфа-сотка, − самбистка тяжело положила мне руку на плечо и твёрдо посмотрела в глаза.

− Как в…? Я же не записалась. А вообще… Классная мне тоже что-то болтала про резерв, про область, я думала – брешит…

− Как ты классную свою. Так ей и надо! У меня тоже классная собачка собачная. А ведь бывают хорошие классные. Тебя как зовут?

− Арина.

− Слушай, Арина. Я – Тоня. Вот и познакомились. У тебя папа – прокурор, а ты как маленькая. Он тебе что: справку сделать не сможет? Ты нездорова, факт. Конечно, лучше бы было, если ты бы на экзамен пришла и в обморок там прям грохнулась, тогда все бы засуетились, прибежала бы медсестра и всё задокументир…

– Запротоколировала.

– Точняк. Верно. Эх… Любовь, любовь… Бывает же… – Тоня посмотрела на меня жутко тоскливо, и, знаете, она показалась мне очень красивой, и вовсе не самбисткой. Бывают такие плотные крепкие фигуры, они для размножения самое то, для здорового потомства – так в учебниках пишут старинных по анатомии.

– Но я… Я же… Я вспомнила, как папа делал мне справку совсем недавно, когда я в апреле пропустила из-за Дэна две недели… И раньше тоже травмапункт, жуткое время… страшно вспоминать ту справку из «травмы»…

Но Тоня не поняла моего замешательства.

− Ты же сейчас тяжело больна! У тебя нервное истощение и подозрение на туберкулёз. Поняла? Возьмёшь справку и сдашь в резервный день. Какие проблемы-то?

Она так это всё сказала, что я поверила, что тяжело больна и что можно будет успеть в резерв.

– Ты же без внутренних поступаешь?

– Н-не знаю…

– А куда ты хотела?

– В… в МГУ на химфак.

– Ой. В МГУ внутренние, чтобы дебилы не просачивались. А то там какой-то год все дебилы с купленными сотками собрались. Потом после первого семестра учиться некому стало, всех погнали. А нормальные люди не поступили. Вот и сделали внутренние. Я тоже с внутренними. Но мне не в этом году, мне через год. Но можно же и попроще универ, необязательно в МГУ?

− Но у меня олимпиада…

– Так ты по олимпиаде?

– Нет, нет. Я призёр региональный. Они таким просто сразу сто дают.

– По химии? Ну ничего себе!

– Ага – ничего себе. Все года с репетитором, и победителем так и не стала.

– Ну – победителем… – Тоня удивлённо посмотрела на меня, видно, что для себя она даже предположить не могла такую возможность. А по всему видно, что умная, даже очень умная… Если приглядеться…

– Там победитель-то не один, надо балл набрать выше определённого и ты – победитель. Мне балла до победителя не хватило.

– Ну бывает. Ну и сдашь в резерв. Ты главное лечись. Таблетки пей успокоительные…

– Да, да, успокоительные. – Я кивала и ревела, ревела и кивала. – Лишь бы дали сдать, лишь бы поступить.

− Всё образумится, Арина. Всё только к лучшему, понимаешь? Всё только к лучшему. Никаких же проблем. Это ерунда же. Ты и так всё знаешь. Готовиться не надо. Выспишься, придёшь и сдашь. Ну папа же договориться может, если что? Ну бывают же непредвиденные обстоятельства! Даже хорошо, что ты не пошла в таком состоянии. Так бы не написала – пересдача. Зачем тебе это? Ты же медалистка?

– Да какая теперь я медалистка.

– Во-от! У медалистов пересдач нет! У тебя и медаль останется! Вот всем нос и утрёшь. Вот если бы ты написала плохо – как в таком состоянии не плохо-то написать? – вот все бы враги и радовались. А так – не пришла, заболела. А после выздоровела и пришла. Все на пересдачу, а ты просто первый раз пишешь.

– Да у нас по химии никто и не пишет, кроме меня… из класса.

– Но ты же русский прогуляла-то?

– И матешу тоже.

– Ну, до химии ещё в себя придёшь? Когда химия-то?

Я разрыдалась – я забыла, когда «химия», именно число.

– Помню, что не скоро, и биология на подходе.

– Не расстраивайся, пожалуйста. Я сейчас сама расплачусь. Езжай к врачу с мамой-папой…

Я разревелась ещё сильнее…

− Я подумаю, − ответила я. – Я папе скажу…

Тоня сказала:

− Ты очень переживаешь – я вижу. Я скоро иду за земляникой. Давай вместе.

− Земляника – это антидепрессант. Хочу. Спасибо, − я вытерла слёзы, встряхнулась – мне стало неприятно, что я так разоткровенничалась, но одиночество… Одиночество – это просто ад. Ад, которого нет. после смерти ничего нет. вас просто нет. А всё остальное – выдумки тёмных людей… Я приложила ключ к кнопке ворот– калитка открылась:

– До свидания, Тонечка! – выпалила я, хоть и не собиралась. – Извини, что загрузила тебя.

– Да ну. Ерунда. Я совсем не загрузилась. Никто ж не умер.

– Но умерла любовь! Извини, что оторвала от дел.

– Да я помойку ж… Помойку выбрасывала… До завтра!

– До завтра, Тонечка!

Я поднялась по крыльцу – дом стоял высоко, на высоком фундаменте, как настоящий средневековый замок – неприступная крепость, я отключила сигнализацию и вошла в дом.

По комнате летала оса. Я не боюсь ос, я их легко могу убить. Осы – это не мухи, у ос – замедленная реакция. Я убила осу, включила ноутбук, села за деревянный стол, набрала в гугле «резервные дни ЕГЭ. Расписание» – папа увидит мой запрос и всё поймёт!.. Но комп вдруг завис, и интернет пропал. И я разревелась в голос. Это наверное ужасно. В этой комнате камера висит точно. Интересно: сколько в доме камер? И я назло камерам замолчала. Папа всегда говорил, что нытьём ничего никому не докажешь.

Я не хочу никому и ничего доказывать. Я просто пишу об этом, потому что папа сказал, что я могу писать всё, что угодно. И делать мне сейчас совершенно нечего – только писать и думать, думать и писать, и вспоминать…