Читать книгу Сказки старой Англии (сборник) - Редьярд Киплинг - Страница 6

Пак с Волшебных холмов
Старики в Пэвенси

Оглавление

Перевод Г. Кружкова

– Ни демонов, ни обезьян в этом рассказе не будет, – так начал сэр Ричард. – Речь пойдет о Де Акиле; воистину доблестней и искусней рыцаря не рождалось еще на свете. В ту пору он был стар, очень стар.

– В какую пору? – переспросил Дан.

– Когда мы вернулись из плавания с Виттой.

– Как же вы поступили с добытым золотом?

– Терпение. Звено к звену куется кольчуга. Все услышите в свое время… На трех навьюченных лошадях мы привезли свое золото в Пэвенси и подняли его в Северную Башню замка, где Де Акила обычно проводил зиму. Он сидел на своем ложе, как маленький белый сокол, быстро переводя взор с одного на другого, пока мы с Хью рассказывали ему свою историю. Джихана Краба, старого хмурого воина, сторожившего вход в покои, Де Акила отослал вниз и опустил плотный кожаный полог на двери. Кроме Джихана, никто не знал о нашей добыче: это он был послан за нами с лошадьми и он один грузил золото.

Выслушав нас, Де Акила в свой черед поведал нам английские новости, ибо мы были как пробудившиеся от годового сна. После убийства Вильяма Рыжего (в самый день нашего отплытия – помните, я рассказывал?) его младший брат Генри провозгласил себя королем Англии. Точно так же, как поступил сам Рыжий Король после смерти Вильгельма Завоевателя. Роберт Нормандский, разъяренный тем, что во второй раз теряет свои английские владения, послал корабли с войсками в Портсмут, но они были отбиты.

«После этого, – продолжал Де Акила, – половина великих баронов Севера и Запада ополчились против короля между Солсбери и Шрусбери, а другая половина решила выждать, чья сторона возьмет верх. Им не нравилось, что Генрих, по их словам, слишком «обангличанился» – взял себе жену-англичанку, которая склоняет его вернуть стране старые саксонские законы. (А разве со старой уздечкой не лучше править конем?) Но это – лишь предлог для оправдания их измены».

Он ткнул пальцем в стол, по которому было разлито вино, и продолжал:

«Вильгельм наделил нормандских баронов обширными землями в Англии. Я тоже получил свою долю после Сантлейка. Но я предупреждал его – еще до того, как Одо поднял мятеж, – чтобы он предложил баронам отдать свои земли и владения в Нормандии, если они хотят сделаться английскими сеньорами. Ныне они владеют уделами и в Англии, и в Нормандии – жадные псы, жрущие из одной кормушки, не спуская глаз с другой! Роберт известил их, что если они не будут воевать за него в Англии, он отнимет все их нормандские земли. И вот поднялся Клэр, и Фиц-Осборн, и Монтгомери – тот, кого наш Вильгельм сделал английским графом. Даже Дарси собрал своих людей; я помню его отца – нищего, как воробей, рыцаря из-под Кана. Если победит Генрих, бароны всегда смогут бежать в Нормандию, где их готов радушно встретить Роберт. А если Генрих проиграет, Роберт обещал добавить им английских земель. Язва ее возьми, эту проклятую Нормандию – много горя она еще причинит Англии!»

«Аминь, – заключил Хью. – Но докатится ли война до нас?»

«С севера вряд ли, – отвечал Де Акила. – Но с моря мы всегда открыты. Если бароны станут одолевать, Роберт обязательно пошлет еще одну армию, и на этот раз они высадятся здесь, где высаживался его брат Завоеватель. Да, попали вы в переделку! Пол-Англии на конях, а тут столько золота, – он пнул груду слитков под столом, – что хватит ополчить на нас весь христианский мир».

«Что же делать? – спросил Хью. – В Даллингтоне нет крепости, а если спрятать золото, то кому нам довериться?»

«Доверьтесь мне, – сказал Де Акила. – Стены Пэвенси крепки. Кроме Джихана, который предан мне, как собака, ни одна душа не знает о вашей добыче».

Он отодвинул занавес в углу башни и показал нам глубокий колодец, пробитый в толще стены, под амбразурой.

«Я сделал его для снабжения водой на случай осады. Но вода оказалась соленой, она поднимается и опускается с каждым приливом. Слышите?»

Плеск и гул воды донеслись до нас со дна колодца.

«Ну как – подойдет?» – спросил Де Акила.

«Должно подойти, – молвил Хью. – Мы доверяем тебе: делай как знаешь».

Итак, мы спустили все золото вниз, за исключением только нескольких слитков, оставшихся в маленьком сундучке возле ложа Де Акилы, – для того, чтобы он мог наслаждаться их тяжестью и блеском, а также на случай нужды.

Утром, когда мы уезжали домой, он сказал нам:

«Я не прощаюсь, но говорю: до скорого свидания, ибо вы скоро вернетесь. Не потому, что соскучитесь по мне, но чтобы быть поближе к своему золоту. Смотрите, – засмеялся он, – как бы я не употребил его на то, чтобы сделаться Римским Папой. За мной ведь нужен глаз да глаз!»

Сэр Ричард помолчал и печально усмехнулся.

– Через семь дней мы вернулись из своих поместий – из поместий, которые были нашими.

– С детьми ничего не случилось? – спросила Уна.

– С моими сыновьями? Нет, ничего. – Он призадумался, словно рассуждая сам с собой. – Что ж! Они были молоды, а молодости пристало хозяйствовать и править. Им страсть как не хотелось возвращать нам поместья – это было видно, несмотря на радушную встречу. Да и впрямь наши с Хью лучшие деньки ушли. Кем мы стали? Я – почти старик, он – однорукий калека. Так что мы сели на лошадей и поехали обратно в Пэвенси.

– Простите, – смутилась Уна, видя, как опечалился сэр Ричард.

– Эх, девочка, это все давным-давно прошло. Они были молоды, а мы стары, вот и все…

«Ага! – крикнул Де Акила сверху, когда мы сошли с коней. – Обратно в нору, старые лисы?» – Но когда мы поднялись к нему в Башню, он обнял нас и промолвил: «Добро пожаловать, тени! Бедные тени!..»

Вот так и вышло, что мы сделались на старости лет неслыханно богаты – и одиноки. Да, одиноки!

– И чем вы занялись? – спросил Дан.

– Мы стерегли побережье от нормандцев, – отвечал рыцарь. – Де Акила был похож на Витту: такой же неугомонный, он не выносил праздности. В хорошую погоду мы ездили верхом между Бексли с одной стороны и Кукмиром с другой, – иногда с охотничьим соколом, иногда с борзыми (в дюнах и на прибрежных лугах водились здоровенные зайцы); при этом мы не забывали следить за морем – не появились ли нормандские корабли. В ненастную погоду Де Акила поднимался на площадку Башни и прогуливался там, морщась от дождя и зорко вглядываясь в даль. Он был очень раздосадован тем, что прозевал в свое время корабль Витты. Когда на море устанавливался штиль и корабли стояли на якоре, ожидая ветра, он обычно ходил на пристань, где среди груд воняющей рыбы, опершись на свой меч, заговаривал с моряками и узнавал от них новости из Франции. Ему приходилось держать оба уха востро, следя и за известиями из глубины страны, где бароны воевали с королем Генрихом.

Он узнавал новости отовсюду – от бродячих музыкантов и скоморохов, торговцев, коробейников, монахов и так далее; и если принесенная весть ему не нравилась, он мог, не смущаясь, выбранить короля Генриха дурнем или младенцем. Я сам слышал, как он разглагольствовал возле рыбачьих лодок: будь я королем Англии, я бы сделал то-то и то-то; а когда я выезжал проверить сторожевые костры на холмах, хорошо ли они сложены и сух ли хворост, он частенько кричал мне из-за бойницы: «Ты уж там догляди хорошенько! Не подражай нашему слепому королю, все осмотри и ощупай собственными руками». По-моему, он вообще ничего не боялся в мире. Так мы и жили в Пэвенси, в маленькой комнате Башни.

Однажды ненастным вечером нам доложили, что прибыл посланец от короля. Мы только что вернулись из Бексли, весьма подходящего места для высадки десанта, и насквозь продрогли от скачки сквозь холодный туман и морось. Де Акила велел передать, чтобы гонец либо разделил трапезу с нами, либо подождал внизу. Через минуту снова появился Джихан и доложил, что тот велел подать лошадь и ускакал.

«Ну и леший с ним! – сказал Де Акила. – Охота была дрожать в нетопленом Холле со всяким шалопаем. Он что-нибудь передал?»

«Вроде нет, – отвечал Джихан. – Разве что… Кажется, он сказал, что если собаке лень уже и брехать, пора выгонять ее из конуры».

«Ого! – воскликнул Де Акила, потирая свой крючковатый нос. – Кому же он это сказал?»

«Собственной бороде, но отчасти и седлу, когда садился на коня», – отвечал Джихан Краб.

«Какой рисунок был у него на щите?»

«Золотые подковы на черном поле».

«Значит, он из людей Фулка», – заметил Де Акила.

Пак удивленно поднял бровь.

– Золотые подковы на черном поле – это не герб Фулков. На их гербе…

Рыцарь прервал его властным жестом.

– Ты знаешь подлинное имя злодея, – молвил он, – но я буду называть его Фулком, ибо я обещал этому человеку, что, рассказывая о его злых деяниях, я не дам догадаться, о ком речь. Я переменил все имена в этом рассказе. Правнуки его, может быть, ныне живы.

– Ну, что ж! – улыбнулся Пак. – Рыцарь верен своему слову даже и через тысячу лет.

Сэр Ричард слегка наклонил голову и продолжал: «Золотые подковы на черном поле? – задумчиво повторил Де Акила. – Я слышал, будто Фулк присоединился к баронам. Если так, то король, должно быть, взял верх. Впрочем. Фулки всегда были изменниками. И однако, нельзя было отпускать его из замка голодным».

«Он поел, – доложил Джихан. – Брат Гилберт принес ему мяса и вина с кухни. Он поел за Гилбертовым столом».

Этот брат Гилберт был ученым монахом из Баттлского аббатства, который вел счета поместья Пэвенси. Высокий, с вечно бледными щеками, он считал не только деньги, но и свои молитвы, для каковой цели при нем всегда были четки – длинные бусы из нанизанных на шнур темных орешков. Они всегда висели у него на поясе, вместе с пеналом и роговой чернильницей, и при ходьбе все это тряслось и гремело. Его место было возле большого очага. Там стоял его стол, и там же он спал. Он побаивался охотничьих собак, которые часто забегали в Холл перехватить костей или подремать на теплой золе, – и прогонял их, размахивая своими четками, как женщина. Когда Де Акила восседал в Холле, верша свой суд, взимая налоги или наделяя землей вассалов, Гилберт записывал это все в Книгу Поместья. Но подавать угощение гостям или отпускать их без уведомления хозяина было совсем не его делом.

«Вот что, Хью, – сказал Де Акила, когда Джихан спустился вниз по лестнице, – ты когда-нибудь говорил Гилберту, что умеешь читать написанное по-латыни?»

«Нет, – отвечал Хью. – Он мне не друг, так же, как и моей борзой».

«Пусть он и впредь думает, что для тебя все письма на одно лицо, – сказал Де Акила. – А тем временем, – он подпихнул ножнами под ребра сперва одного из нас, потом другого, – присматривайте за ним хорошенько. Говорят, в Африке обитают демоны, но клянусь святыми! – в Пэвенси водятся черти похлеще!» – И больше он ничего не добавил.

Некоторое время спустя случилось так, что нормандский воин решил взять в жены саксонскую девушку из Пэвенси, и Гилберт (мы приглядывали за ним с тех пор, как нам велел Де Акила) усомнился, свободнорожденная ли эта девушка или из вилланов. А так как Де Акила собирался дать молодоженам добрый надел земли, если девушка свободнорожденная, то дело пришлось разбирать в Большом Холле перед судом сеньора. Сперва стал говорить отец невесты, потом – мать, а потом родичи загалдели все вместе, и собаки залаяли в зале: в общем, поднялся невообразимый шум.



«Запиши ее свободной! – крикнул Де Акила Гилберту, вскинув руки вверх. – Ради Бога, запиши ее свободной, пока она меня не оглушила! Да, да, – сказал он девушке, упавшей перед ним на колени, – я верю: ты сестра Седрика и кузина королевы Мерсии, только помолчи немного. Через пятьдесят лет не будет ни нормандцев, ни саксов – все будут англичанами. Вашими трудами, вашими трудами!»

Он хлопнул по плечу жениха, который был племянником Джихана, поцеловал девушку и зябко пристукнул ногами по соломе, покрывавшей пол, показывая, что разговор окончен. (В Большом Холле всегда было жутко холодно). Я стоял рядом с ним, а Хью – позади Гилберта у камина, делая вид, что увлечен игрой с собакой. Он сделал знак Де Акиле, и тот приказал Гилберту немедленно отмерить земельный надел для будущих молодоженов. Шумная компания удалилась, и в зале остались только мы трое.

Тогда Хью наклонился, приглядываясь к полу вблизи очага.

«Я заметил, – сказал он, – как этот камень шатнулся под ногой Гилберта, когда мой пес зарычал на него. Вот здесь!»

Де Акила копнул мечом золу, камень поддался и выворотился наружу. Под ним лежал сложенный пергамент, надпись на нем гласила: «Слова, сказанные против короля сеньором Пэвенси».

В этот пергамент (Хью прочел его вслух) оказалась занесена каждая шутка Де Акилы, задевавшая короля, каждый случай, когда он говорил, что на месте короля сделал бы то-то и то-то. Да-да, все, что говорил Де Акила, день за днем тщательно записывалось Гилбертом, при этом слова передергивались и смысл извращался так ловко, что трудно было опровергнуть – действительно, что-то подобное Де Акила говорил. Понимаете?

Дан и Уна кивнули.

– Да, – серьезно сказала Уна. – Вроде бы то – да не то, что имелось в виду. Как если бы я назвала Дана мошенником в шутку. Взрослые это не всегда понимают.

«Он делал это день за днем у нас на глазах?» – удивился Де Акила.

«День за днем и час за часом, – уточнил Хью. – Даже сегодня, здесь в Холле, когда вы говорили о нормандцах и саксах, я видел, как Гилберт записал на пергаменте, лежащем рядом с Книгой Поместья, что Де Акила сказал, мол, очень скоро ни одного нормандца не останется в Англии, если его воины хорошо поработают».

«Клянусь святыми мощами! – воскликнул Де Акила. – Что могут доблесть и меч против пера?.. Но где же Гилберт прятал этот пергамент? Я заставлю его съесть свою писанину».

«Он прятал его за пазухой, когда выходил, – ответил Хью. – Мне оставалось только узнать, где у него спрятаны законченные записи. Когда мой пес поскреб лапой этот камень, я заметил, как изменилось лицо монаха. Тут я и догадался».

«Дерзкая работа, надо отдать ему должное, – молвил Де Акила. – Да он по-своему смельчак, мой Гилберт!»

«Еще бы не смельчак! – согласился Хью. – Послушайте, что он пишет: «В праздник Святого Агафия сеньор Пэвенси, лежа у себя в верхних покоях, облаченный в свой второй по качеству меховой плащ, подбитый кроликом…»

«Ах, язви его! – не выдержал Де Акила. – Да что он, моя камеристка, что ли?»

Мы с Хью расхохотались.

«…подбитый кроликом, – отсмеявшись, продолжал Хью, – увидя туман над болотами, разбудил сэра Ричарда Даллингриджа, своего пьяного собутыльника, – здесь они оба ухмыльнулись, поглядев на меня, – и сказал: «Смотри, старый лис, Господь ныне на стороне герцога Нормандского».

«Верно, я так и сказал. Стоял такой плотный, густой туман, что Роберт мог высадить хоть десять тысяч человек, и мы бы ничего не заметили. Пишет ли он, как мы тогда целый день рыскали по болоту и я чуть не погиб, угодив в трясину, и кашлял, как больная овца, целых десять дней?» – вскричал Де Акила.

«Нет, – сказал Хью. – Но зато тут есть прошение самого Гилберта к господину его Фулку».

«А! – удовлетворенно кивнул Де Акила. – Я так и знал, что это Фулк. Какую же цену просит монах за мою голову?»

«Он просит, чтобы, когда сеньор Пэвенси будет лишен всех своих земель на основании этих улик, собранных им с великой опасностью и страхом…»

«Не зря боялся, – заметил Де Акила и причмокнул губами. – Однако каким превосходным оружием может быть перо! Это надо запомнить».

«Он просит, чтобы Фулк помог его назначению на ту церковную должность, которую ему обещал. А чтобы Фулк не перепутал, он подписал внизу: Ключарь Баттлского аббатства».

«Тот, кто плетет козни против старого господина, будет плести козни и против нового, – сказал Де Акила. – Когда меня лишат всех земель, Фулк снесет Гилберту его глупую башку. Однако аббатству действительно нужен ключарь. Мне рассказывали, что аббат Генри совершенно выпустил узду из рук».

«Это его заботы, – отрезал Хью. – Нам сейчас нужно позаботиться о своих головах и о своих землях. Этот пергамент – лишь вторая часть доноса. Первая ускакала к Фулку, а значит к королю, который сочтет нас изменниками».

«Наверняка, – подтвердил Де Акила. – Гонец, которого кормил Гилберт, в тот же вечер умчал письмо Фулку, а король после того, как бароны изменили, сделался подозрителен – его нетрудно понять! Генрих прислушивается к Фулку, и тот, конечно, не преминет влить яд в уши короля. Потом он получит в награду отнятые у меня земли. Все это старо, как мир».

«И вы так запросто, без спора и без драки, отдадите Пэвенси? – возмутился Хью. – Тогда мы, саксонцы, будем сражаться против вашего короля. Я еду предупредить своего племянника в Даллингтон. Дайте мне коня!»

«Игрушку тебе и погремок, – спокойно возразил Де Акила. – Положи обратно пергамент и разровняй золу. Если Фулку отдадут Пэвенси, эти ворота Англии, как он поступит? Душою он нормандец, и сердце его в Нормандии, где он может спокойно помыкать своими рабами-вилланами. Он откроет ворота ленивому Роберту, как это раньше пытались сделать Одо и Монтень. Будет новое вторжение и новый Сантлейк. Вот почему я не могу отдать Пэвенси».

«Аминь», – сказали мы с Хью.

«Нет, погодите! Если король поверит доносу Гилберта и пошлет против меня войско, то, пока мы будем сражаться, ворота Англии останутся без охраны. Кто первым устремится сюда? Опять-таки Роберт Нормандский. Нет, я не могу сражаться с королем».

«Сперва так, а потом этак – вот речь нормандца, – усмехнулся Хью. – А что будет с нашими поместьями?»

«Я думаю не о себе, – сказал Де Акила, – и не о короле, и не о ваших землях. Я думаю об Англии, потому что ни бароны, ни король об этом не помнят. Я не нормандец, сэр Ричард, и я не саксонец, сэр Хью. Я англичанин».

«Саксонец ты, нормандец или англичанин, – сказал Хью, – но наши жизни принадлежат тебе, как бы ни повернулось дело. Прежде всего, надо повесить этого негодяя Гилберта».

«Этого не будет, – отрезал Де Акила. – Кто знает, может быть, ему еще суждено стать ключарем в Баттле. Пишет он складно, надо отдать ему должное. Мертвецы не годятся в свидетели. Подождем».

«Но король может отдать Пэвенси Фулку. И тогда мы лишимся своих поместий, – сказал я. – Не предупредить ли все-таки сыновей?»

«Не надо. Король не станет ворошить осиное гнездо на юге, пока не выкурит пчел на севере. Пусть он считает меня изменником, но он видит, что я, по крайней мере, не восстаю против него, и он может всякий день, пока я сижу смирно, использовать для борьбы с баронами. Если бы он был мудр, он бы сперва покончил со старыми врагами, прежде чем искать себе новых. Полагаю, что Фулк будет всячески побуждать короля послать за мной, и если я не явлюсь, это будет в глазах Генриха доказательством моей измены. Одни слова, вроде тех, что написал Гилберт, по нынешним временам, еще не улика. Мы, бароны, берем пример с церкви и, подобно Ансельму, говорим все, что вздумается. Вернемся же к нашим повседневным заботам и ни слова об этом Гилберту».

«То есть как – ничего не будем делать?» – удивился Хью.

«Будем ждать, – поправил его Де Акила. – Это самый тяжкий труд на свете, уж поверьте мне, старику».

И верно, это был нелегкий труд, но в конце концов Де Акила оказался прав.

Спустя несколько недель на гребне холма показался отряд вооруженных всадников. Впереди скакал рыцарь с золотыми подковами на щите, с королевским знаменем в руках.

«Ну, что я вам говорил! – воскликнул Де Акила, глядя из окна своей башни. – Фулк самолично скачет обозреть свои земли, которые король обещал пожаловать ему, если он добудет доказательства моей измены».

«Откуда ты знаешь?» – сказал Хью.

«Потому, что я сам сделал бы так на его месте; но я бы захватил побольше людей. Ставлю своего руанского жеребца против пары стоптанных туфель, что Фулк привез мне приказ короля покинуть Пэвенси и присоединиться к его войску».

Он причмокнул губами и забарабанил пальцами по краю колодца, в глубине которого раздавался гул прибывающей воды.

«Мы поедем?» – спросил я.

«Ехать? В такое время года? Это было бы чистым безумием, – сказал Де Акила. – Стоит мне убраться отсюда, и через три дня корабли Роберта с десятью тысячами солдат уткнутся килями в песок побережья. Кто их тогда остановит – Фулк?!»

Снаружи протрубили рога, и Фулк громко прокричал перед воротами королевский приказ Де Акиле: явиться со всеми своими вооруженными людьми в стан короля в Солсбери.

«Ну, что я вам сказал! Двадцать баронств лежат между Солсбери и Пэвенси, есть где набирать солдат; но Фулк подговорил короля призвать меня – меня, который сторожит ворота Англии, – и в тот самый момент, когда его враги готовы вломиться в эти ворота! Ладно! – заключил Де Акила. – Проследите за тем, чтобы люди Фулка были размещены на отдых в южных амбарах. Дайте им вволю вина, а когда Фулк поест, пригласите его на чарочку в мои покои. В Большом Холле слишком зябко для моих старых костей».

Как только Фулк спешился, он вместе с Гилбертом отправился в часовню возблагодарить Господа за благополучное прибытие, а когда он поел (ну и жадно же этот толстяк выпучил глаза на наши саксонские пироги!), мы с Хью проводили его на Башню к Де Акиле; там уже находился и Гилберт с Книгой Поместья в руках. Помню, как Фулк испуганно отшатнулся от колодца, услыша рев и гул прибоя в глубине жерла. Он споткнулся, зацепившись длинными изогнутыми шпорами за тростник, устилавший пол, и в тот же миг Джихан схватил его сзади и с размаху ударил головой о стену.

– Вы знали, что это должно было случиться? – спросил Дан.

– Само собой, – усмехнулся сэр Ричард. – Я наступил ногой на его меч, вытащил и отбросил в сторону кинжал; впрочем, он вряд ли что-нибудь соображал – только вращал глазами и пускал пузыри изо рта. Джихан связал его, как теленка. Мы стащили с него «ящерицу» (так назывались новомодные доспехи, которые он носил: не обыкновенная кольчуга, а чешуйчатый панцирь из стальных пластинок на кожаном подкладе) и за воротником обнаружили тот самый листок пергамента, что лежал под камнем возле очага.

Гилберт попытался незаметно выскользнуть из комнаты, но я положил руку ему на плечо, и этого оказалось довольно: он затрепетал и начал молиться, перебирая четки.

«А ну-ка, Гилберт, готовь перо и чернильницу, – сказал Де Акила. – Уж раз тебе суждено быть моим летописцем, то не ленись. Не всем же быть такими грамотеями, как будущий ключарь из Баттла!»

«Вы связали посланца короля, – прохрипел Фулк с пола. – Пэвенси будет сожжено за это».

«Все может быть. Осадой нас не удивишь, во всяком случае, – спокойно произнес Де Акила. – Но ты, Фулк, не бойся. Я обещаю повесить тебя под самый конец осады – после того, как разделю с тобой последнюю горбушку хлеба. Этого бы не сделали для тебя Одо с Монтенем, которых мне доводилось, помнится, вымаривать голодом из замка».

Фулк сел и посмотрел на Де Акилу хитрым, пристальным взглядом.

«Черт побери! – воскликнул он. – Почему ты сразу не сказал, что держишь сторону герцога Роберта?»

«Я?!» – переспросил Де Акила.

Фулк рассмеялся.

«Конечно. Тот, кто служит Генриху, никогда не осмелился бы поступить так с королевским посланцем. Когда же ты переметнулся к герцогу? – Он снова засмеялся и подмигнул. – Помоги мне подняться, и, сдается мне, мы прекрасно все уладим».

«Разумеется, уладим», – согласился Де Акила. Он сделал мне знак, и мы с Джиханом подняли Фулка (ну и тяжел же он был), поднесли к колодцу и спустили его, связанного, вниз. Не так, чтобы он встал ногами на наше золото, но оставив его болтаться на веревке, стягивающей плечи. Начался прилив, и вода доходила ему только до колен. Он ничего не сказал, но как-то странно передернулся.

«Стой! – внезапно крикнул Джихан и резко ударил Гилберта по руке ножнами кинжала. – Он пытался проглотить свои четки».

«Должно быть, яд, – заметил Де Акила. – Полезная вещь для тех, кто слишком много знает. Я сам ношу его с собой уже тридцать лет. Ну-ка, дай сюда!»

Гилберт завыл от страха. Между тем Де Акила быстро пропустил четки между пальцами. Последняя из них – я уже говорил, что четки были сделаны из крупных орехов – раскрылась на две створки, соединенные булавкой. Внутри лежала записка: «Старого пса вызвали в Солсбери для битья. Его конура в моих руках. Не медли».

«Это будет похуже яда», – сказал Де Акила, присвистнув. Гилберт в отчаянии упал и забился на полу, судорожно бормоча. Он уже ничего не скрывал. Записка, как мы и угадали, предназначалась для герцога: Фулк передал ее Гилберту в часовне, и тот собирался отнести ее утром на некий рыбацкий корабль, постоянно курсировавший между Пэвенси и французским побережьем. Да, Гилберт был негодяем, но однако, трясясь и всхлипывая, он упорно уверял, что хозяин корабля не посвящен в суть дела.

«Он называл меня «бритой башкой», – говорил Гилберт, – и швырял мне вслед рыбьими потрохами, это верно; но он не предатель».

«Я не могу допустить, чтобы с моим слугой так обращались, – заявил Де Акила. – Этот моряк получит порцию плетей в обнимку со своей мачтой. Сейчас ты мне напишешь письмо, а завтра утром отнесешь его на пристань вместе с приказом о наказании».

Услыша это, Гилберт готов был целовать руки Де Акиле – ведь он не надеялся дожить до утра, – и когда немного унял дрожь, то написал как бы от Фулка письмо герцогу, гласившее, что «конура на замке» (то есть Пэвенси под защитой) и «старый пес» (то есть Де Акила) сидит рядом на страже.

«Напиши еще, что «мы преданы и наши планы открыты», – велел Де Акила. – Это хоть кого напугает! При таком известии даже Папа Римский лишится сна. Верно, Джихан? Если бы тебе передали, что «мы преданы», как бы ты поступил?»

«Бежал бы без оглядки, – отвечал тот. – На всякий случай».

«Вот именно, – одобрил Де Акила. – Пиши дальше, Гилберт, что граф Монтгомери замирился с королем, а малютка Дарси (которого я терпеть не могу) повешен за пятки. Пусть Роберт хорошенько почешет в затылке. Напиши еще, что Фулк тяжело занемог водянкой».

«Нет! – крикнул Фулк, висевший в колодце. – Лучше утопите меня сразу, но не смейтесь надо мной!»

«Смеяться? О, нет, я не смеюсь, – отвечал Де Акила. – Я дерусь за свою жизнь и свои замки с помощью пера и чернил, как ты сам научил меня, Фулк».

Тогда Фулк застонал, ибо он совсем окоченел от холода, и сказал:

«Я готов сознаться».

«Вот это по-нашему, – одобрил Де Акила, наклоняясь над колодцем. – Ты прочел мои речи и деяния – по крайней мере, их первую часть – и решил отблагодарить меня своими речами и деяниями. Отлично! Готовы ли твое перо и чернильница, Гилберт? Работа предстоит не скучная».

«Позволь моим людям беспрепятственно уйти, и я сознаюсь в своей измене королю», – сказал Фулк.

«С чего бы он стал так заботиться о своих людях?» – удивился Хью, ибо Фулк никогда этим не славился. Ограбить кого-нибудь – другое дело, но пожалеть – такого не бывало.

«Что толку в твоем признании! – сказал Де Акила. – Твоя измена уже изобличена Гилбертом. Улик хватило бы, чтобы тысячу раз повесить тебя».

«Я все расскажу, только пощади моих людей», – угрюмо повторил Фулк, и мы услышали, как он плещется внизу, точно большая рыба: вода в колодце прибывала.

«Всему свое время, – отвечал Де Акила. – Ночь длинна, вина хоть залейся, не хватает только веселого рассказа. Поведай нам историю своей жизни с юности до этого дня. И поживее».

«Стыд мучит меня», – пробормотал Фулк.

«Остудился, вот и застыдился, – усмехнулся Де Акила. – Начинай не мешкая».

«Тогда отошли отсюда своего слугу, Джихана», – попросил Фулк.

«Хорошо, я это сделаю. Но помни: я не могу остановить прилив».

«Сколько еще он будет подниматься?» – спросил Фулк и снова заплескался внизу.

«Три часа, – ответил Де Акила. – Времени довольно, чтобы поведать нам все твои благие дела. Начинай. А ты, Гилберт, – ты иногда бываешь небрежен – смотри, не изврати и не выверни наизнанку его слов».

И так Фулк (под страхом ужасной смерти во мраке бездны) начал свое повествование, а Гилберт, не ведая сам, какая ему будет уготована судьба, слово в слово записывал за ним. Много я слышал рассказов, но никогда еще мне не доводилось внимать такой мрачной были, как та, что поведал Фулк из глубины гулкого колодца.

– Страшно было? – замирая от волнения, спросил Дан.

– Страшнее, чем можно себе вообразить, – отвечал сэр Ричард. – Но было в этом и что-то такое, отчего даже Гилберт не мог удержаться от смеха. Мы трое хохотали до колик. Вскоре Фулк стал так сильно стучать зубами, что трудно было разбирать слова, и нам пришлось опустить ему на веревке кубок вина. Это его немного согрело, и вновь потекло повествование об изменах, заговорах и дерзких интригах (он был отчаянно дерзок), об ухищрениях, подлогах и трусливых увертках (он был, к тому же, невероятно труслив), о бесчестии и бесстыдстве, об отчаянии при неудачах – и о его новых замыслах, коварных и хитроумных. Он вытряс перед нами всю мерзость своей жизни, размахивая грязным тряпьем злодейств, как славным флагом. Когда он закончил, мы увидели при свете факела, что вода уже стояла в уголках его рта и он мог дышать только носом.

Тогда мы вытащили его наверх и, растерев, закутали в плащ. Мы дали ему вина и смотрели, как он пил, весь дрожа, но не выказывая ни стыда, ни раскаянья.

Внезапно на лестнице раздался голос Джихана, и какой-то юноша, с размаху оттолкнув стражника, ворвался в комнату. Он был всклокочен спросонья, и стебельки соломы торчали в его волосах.

«Отец! Отец! Мне приснилась измена!» – крикнул он и что-то невнятно забормотал.

«Никакой измены нет, – сказал Фулк. – Иди спать». Юноша повернулся и послушно побрел к выходу. Джихан взял его за руку и свел, все еще полусонного и спотыкающегося, вниз по лестнице.

«Это твой единственный сын! – воскликнул Де Акила. – Зачем ты взял мальчика с собой?»

«Он мой наследник. Я боялся его оставить на попечение брата», – отвечал Фулк, и на этот раз он, кажется, смутился. Де Акила ничего не сказал. Он присел и задумался, держа перед собой кубок с вином.

«Позволь моему мальчику уплыть в Нормандию, – проговорил Фулк, тронув его колено. – И делай со мной, что хочешь. Повесь меня завтра же, приколов письмо Роберту к моей груди, но отпусти мальчишку».

«Погоди, – отвечал Де Акила. – Я сейчас думаю не о тебе – об Англии».

Мы ждали, что решит сеньор Пэвенси. Миг пробегал за мигом; пот капля за каплей стекал по лбу Фулка.

Наконец Де Акила сказал:

«Я слишком стар, чтобы судить людей или доверять им. И я не зарюсь на твои земли, как ты зарился на мои. Лучше ты или хуже других негодяев – пусть в этом разбирается король. Итак, возвращайся обратно к королю, Фулк!»

«И ты не расскажешь ему о том, что произошло?»

«Зачем? Ведь твой сын останется здесь. Если король снова велит мне бросить Пэвенси, который я обязан охранять от врагов Англии, если король пошлет против меня своих солдат, как против изменника, или я услышу, что король в своей постели замышляет что-то против меня и моих людей, – твой сын будет повешен на перекладине вот этого окна, Фулк».

– Но при чем тут его сын? – ужаснулась Уна.

– Мы не могли повесить самого Фулка. Он был нужен как орудие нашего примирения с королем. Ради своего сына он бы продал пол-Англии. Уж в этом-то мы были уверены.

– Но ведь это ужасно – то, что вы сказали!

– Конечно. Поэтому Фулка это вполне устроило.

– Что устроило? Что вы хотите повесить его сына?

– Нет, конечно. То, что Де Акила показал ему, как он может спасти жизнь мальчика, а заодно – свои земли и свою честь.

«Я все сделаю, – сказал он. – Клянусь, все сделаю. Я расскажу королю, что ты не предатель, а самый лучший, самый совершенный и доблестный рыцарь среди нас. Ни один волос не упадет с твоей головы!»

«Да, – задумчиво промолвил Де Акила, рассматривая опивки в своем бокале, – если бы у меня был единственный сын, я тоже, наверное, думал бы только о том, как его спасти… И все же напоследок хочу дать тебе один совет. Служи одному господину, а не двум, Фулк».

«Почему же? Разве нельзя вести честную торговлю между двумя сторонами в столь смутное время?»

«Служи Роберту или королю – Нормандии или Англии, – повторил Де Акила. – Неважно кому, но сделай выбор раз и навсегда».

«В таком случае, я выбираю короля, – решился Фулк. – Ибо ему, как я вижу, служат усердней. Поклясться?»

«Не надо, – молвил Де Акила, кладя ладонь на исписанные монахом листы. – Это будет входить в наказание бедняги Гилберта – размножить твое безгрешное жизнеописание в десяти, двадцати, может быть, ста копиях. Как ты думаешь, сколько коров и быков даст мне епископ Турский за эту быль? Или твой брат? Или аббатство Блуа? Менестрели сделают из него песню, которую станут распевать твои саксонские вилланы, идя за плугом, и воины, проезжая через твои нормандские городки. Отсюда до самого Рима люди будут смеяться над твоим рассказом и над тем, как Фулк поведал его, болтаясь размокшей куклой в холодном колодце. Такова будет твоя кара, если когда-нибудь я замечу, что ты ведешь двойную игру со своим королем. Покуда эти пергаменты останутся у меня вместе с твоим сыном. Его я отдам тебе, когда ты примиришь меня с королем. Но пергаменты – никогда!»

Фулк простонал, спрятав лицо в ладони.

«Да, глубоко язвит перо, клянусь святыми мощами! – воскликнул Де Акила. – Никаким мечом я не извлек бы из тебя такого горького стона».

«Но пока я не прогневлю тебя, мой рассказ останется тайной?»

«До тех пор останется. Доволен ли ты, Фулк?»

«Что же мне еще остается?» – ответил Фулк и внезапно разрыдался, как дитя, уронив голову на колени.

– Бедняга Фулк! – воскликнула Уна.

– Мне тоже стало жаль его, – подтвердил сэр Ричард.

«После кнута – пряник», – сказал Де Акила и, вытащив из сундучка три слитка золота, кинул их на колени Фулку.

«Если бы я знал, – сглотнув слюну, пробормотал Фулк, – я бы никогда не стал умышлять против Пэвенси. Лишь недостаток этого желтого товара толкнул меня на скользкий путь».

Уже рассветало; из Большого Холла донеслись голоса слуг. Мы отослали доспехи Фулка вниз, велев их хорошенько почистить, и когда в полдень барон отъезжал из замка под королевским знаменем, выглядел он великолепно. Прежде чем тронуть коня, он огладил свою длинную бороду и, подозвав к стремени сына, поцеловал его на прощанье. Де Акила проводил его до Новой Мельницы. Казалось, что прошедшая ночь была сном.

– Но выполнил ли он свое обещание? – спросил Дан. – Убедил ли короля, что вы не изменник?

– Судя по тому, что Генрих больше не посылал за Де Акилой и не выказывал неудовольствия, что тот не явился по его зову, – да. Не знаю, как Фулк этого добился, но он выполнил, что обещал.

– И вы не сделали ничего плохого его сыну?



– Мальчишке-то? Он оказался сущим чертенком. Бедокурил, как только мог: устраивал собачьи драки в Холле, поджигал солому на полу, чтобы «выкурить блох», распевал непристойные песни, которым выучился у солдат, – бедный дурень! Даже грозил кинжалом Джихану, за что тот спустил его с лестницы, а еще топтал посевы на своем коне и пугал овец. Но получив хорошую выволочку, немного приутих, стал называть нас «дядюшками» и всюду следовал за нами, как молодая борзая. Когда в конце лета за ним приехал отец, он отказался покинуть Пэвенси из-за предстоящей охоты на выдр, а потом еще остался травить с нами лисиц. На прощание я подарил ему коготь выпи, приносящий удачу в стрельбе из лука. Ей-ей, это был настоящий чертенок!

– А что случилось с Гилбертом?

– Ничего плохого. Де Акила заявил, что ему нужнее человек ученый, разбирающийся в счетных книгах, – пусть даже и прохвост, – чем честный олух, которого надо учить всему с азов. Больше того, мне кажется, что после той ночи Гилберт стал служить Де Акиле и за страх, и за совесть. Он отказался покинуть нас, даже когда Вивиан, секретарь короля, предложил ему вожделенную должность ключаря в Баттлском аббатстве. Хитрый был монах, но не трус, это точно.

– А Роберт Нормандский так и не высадился в Пэвенси? – продолжал допытываться Дан.

– Мы надежно охраняли побережье, пока Генрих воевал с баронами. Года через три-четыре, добившись мира в Англии, он переправился с войсками в Нормандию и задал такую хорошую работенку Роберту возле Теншбрэ, что это окончательно излечило герцога от излишней задиристости. Часть армии Генриха отплывала на эту войну из Пэвенси. Среди них был и Фулк. Мы вновь встретились с ним за чашей вина на Башне, все четверо. Прав был Де Акила: никогда не следует поспешно судить людей. Фулк был весел – неизменно весел, хотя бы и с крючком в горле.

– О чем же вы говорили? – спросила Уна.

– О прошлом, девочка. О чем еще говорить старикам?

…Колокольчик, зовущий к ужину, прозвенел над лугом. Дан лежал на дне «Золотой Лани», возле носа, Уна сидела ближе к корме с открытой на коленях книгой стихов. Она читала вслух «Сон невольника»:

И снова сквозь тени и мороки сна

Он родину видел свою.


– Ты уже это стихотворение читаешь? – удивился Дан. – Я, видно, малость задремал и пропустил, с чего там началось…

На средней скамье лодки, рядом с панамкой Уны, лежали три листа – ясеневый, дубовый и листок терна: наверное, они упали с наклонившихся над водой веток; и ручей журчал и смеялся, точно увидел что-то смешное.

Руны на мече Виланда

Я выкован,

Чтобы владельца предать

В первом бою.


Я послан,

Чтобы сокровище взять

В дальнем краю.


Сокровище это

На берег всплывет

Из бездны вод,


Как рыба, блеснет

И канет обратно

В бездну вод.


Оно принесет

Не власть и не меч —

Великую Вещь.


Король возжелает

Его захватить

И во зло обратить.


Сокровище снова

На миг всплывет

Из бездны вод,


Как рыба, блеснет

И канет обратно

В бездну вод.


Ценой его станет

Не власть и не меч —

Великая Вещь.


Сказки старой Англии (сборник)

Подняться наверх