Читать книгу Блеф во спасение - Регина Лукашина - Страница 3

Она знала, где искать. Но не знала, что именно. Он знал, что надо найти. Но понятия не имел, с какого конца огромного города начинать раскапывать и разматывать, разгадывать и разведывать. Он – военный разведчик, умеющий собственный разум превращать в холодное оружие, а сильное сердце – в термоядерный реактор, для кого временный поворот жизни к садово-огородной пассивности казался скучен непереносимо. Она – актриса, журналист, историк, легкомысленная и глубокая, проницательная и жестокая. Весёлая и беззащитная, бедовая и решительная. Как сама жизнь. Пересекись их пути раньше, оба были бы обречены на счастье. Но они были обречены на встречу в тот момент, когда оказались нужны не только друг другу. А самой судьбе. Ну, и стране, естественно.

Так с чего же всё началось? В какой момент вспыхнула та искра, что в урагане неминуемого рока распалила костёр событий? Небывальщиной ни бывшему политическому обозревателю государственного радио, ни офицеру службы специальных мероприятий, комиссованному из ближневосточного котла по причине серьёзной контузии, даже в фантазиях заниматься до того не приходилось. Но всё-таки им суждено было встретиться именно ради этого. Встретиться в очередной раз данной им земной жизни для выполнения особой задачи, назначенной тем, кого принято называть то провидением, то божественным разумом. А заодно и для того, чтобы объясниться друг с другом ввиду того, что в иных мирах этой возможности у них не было.

Его звали Михаил Келебдаенен. Отца-эстонца он видел только один раз в жизни. По Skype. Тот сбежал сначала на историческую родину, а после обретения Эстонией формальной государственной независимости – и вовсе в канадскую глухомань. Так что, его судьбу и воспитание определила русская мама-москвичка, дочь замминистра гражданской авиации Советского Союза. Сначала засунула в Суворовское училище на Осташковской улице. Оттуда его забирал на выходные дедушка, дабы не мешать матери строить и рушить личную жизнь. Потом был институт военных переводчиков. Дружба с однокурсником-сиротой, хранившим в общаге под кроватью загадочное сокровище – выуженный из разрушенного подвала где-то на Солянке еще сразу после бомбёжек Великой отечественной здоровенный старинный кирпич с конусообразным углублением, откуда выглядывало нечто, тускло отливающее зеленью. Старинная бронза. Кирпич был твёрдым как гранит набережных. И двое парней так и не решились применить болгарку, чтобы добраться до его содержимого. О том, чтобы показать артефакт знаменитому академику Александру Векслеру, почётному главному археологу Москвы, у них речь зашла лишь однажды, перед выпуском из института. Но слишком быстрая отправка друга в командировку «за речку» отложила эти планы на неопределённое «как только, так сразу». Когда же пришла весть о том, что товарищ сложил там голову, Михаил завернул доверенное ему на хранение сокровище в рваную футболку и спрятал на даче у деда, не смея тронуть единственную память о первой дружбе и первой потере. Но именно с тех пор ему время от времени, чуть ли не накануне получения опасных заданий или предупреждая об опасности, стал сниться один и тот же сон… Голубые глаза и ледяной холод в них, тёмное покрывало на голове красивой женщины в длинном античном наряде. Он задаёт ей какой-то вопрос, пытаясь догнать в плотной толпе. Она отвечает, но скрывается из вида. Оглушительный грохот соловьиной ночи. А потом он просыпался, каждый раз в холодном поту. Так было тем ранним утром, когда готовился взрыв самолёта, вылетевшего утром с египетского курорта в Санкт-Петербург. Так было за несколько часов до того, как его отряд сдержал вырвавшийся из Ракки караван боевиков… Взрывную волну он успел обмануть. Но головные боли майору приходилось глушить таблетками. Получая из рук верховного орден, пришлось молча улыбнуться, нормальная речь тоже восстановилась не сразу. Так ледяной весной он оказался в вынужденном отпуске на даче деда. И, горюя вместе с постаревшей одинокой матерью о помёрзших огурцах, от нечего делать вытащил завёрнутый в рваную футболку древний кирпич…

Выйдя из вагона электрички на станции «Тушинская», он поправил на плече рюкзак с невеликой для его сложения трёхкилограммовой тяжестью и пошёл к метро. На станции «Китай-город», в переходе между рыжей и фиолетовой ветками, через сорок минут у него назначена встреча. Его будет ждать сосед по даче, отставной профессор-архивист Владимир Матвеевич, рассказавший однажды под пивко с воблой, как в семидесятые на дипломе с приятелем забрался в подвал знаменитой Синодальной типографии на Никольской. И, хотя вездесущих студентов оттуда быстро прогнали с подпиской о строгом неразглашении, а подвал опечатали, всё-таки они успели рассмотреть там за пыльными осколками колонн вход в какое-то подземелье. Из здания уж год как выгнали холодильники сетевой пивной компании, пущенной в древние помещения за деньги «прорабом перестройки» ректором Афанасьевым. И экскурсии к заветной дыре в фундаменте профессор уже водил сам, пачкая в пыли представителей верхней палаты парламента и полы рясы отца Ермогена из соседнего Заи-коноспасского монастыря. Так что «неразглашение» само по себе утратило актуальность.

Важнее было то, что немолодой учёный почти в неприкосновенности сохранил юную страсть к исследованиям и кладам, так что вполне мог помочь в разгадке и научном вскрытии фаршированного бронзой кирпича вместе с его исторической шарадой. Думая об этом, майор уселся на скамейку в метро и закрыл глаза… Привычка засыпать сразу, как только тело оказывается в безопасности и покое, сработала безотказно. Едва механический голос договорил «Осторожно, следующая станция Улица 1905 года», перед его глазами уже поплыли образы ближневосточного базара, где шумела разноязыкая толпа. И мелькнула гибкая фигура женщины в тёмном синем покрывале, закрывающем лицо от пыли и жадных взоров торговцев.

Её звали Елена Кочетова. Французская спецшкола, потом Историко-архивный институт и одновременно стрелковый клуб МАИ и спортивные лагеря. Безвременье начала 90-х, второе экономическое образование, работа на бирже брокером… Потом улыбнулась удача. Муж институтской подруги, корреспондент радиостанции «Маяк», взял у неё интервью о специфике её модной профессии. Уже через полгода девушку и саму приняли на работу в службу информации Радио «Страна» корреспондентом. Кастовая профессия впускала к себе свежую кровь, расцветая талантами. За четверть века, успев побывать в сорока с лишним странах мира от Кубы до Японии, облазив все медвежьи углы на территории бывшего Советского Союза, она научилась на практике тому, что ленивая схоластика факультетов журналистики никогда не предложит. Быстрота реакции, методы изучения темы, ассоциативность. Свобода прессы тем временем сдавала свои позиции шаг за шагом. Сначала журналистов, аккредитованных при правительстве России, заперли в одной комнате, принося пресс-релизы и запретив без дозволения брать интервью в коридорах власти. К тому моменту Елена уже вернулась на радио, устав от кочевой жизни, и придумала свою программу. Без малого пятнадцать лет она вела прямой эфир о московских проблемах, чередуя глубокие философские и исторические темы с правовой дребеденью, а порой и вынужденная вещать о банальной бытовухе, вроде ремонта жилого фонда. Таковы были негласные правила. Радиопостановки, многочасовые марафоны 9 мая, самые сложные гости, когда приходилось буквально своим интеллектом и красноречием заполнять амбразуру их немоты или глупости, всё это ставшая политическим обозревателем Елена Кочетова не имела возможности записать себе в актив, когда агрессия экономистов на мастеров докатилась и до её рабочего места.

На празднование 25-летия её родного радио из бюджета Всероссийской телерадиокомпании было выделено, по слухам, четыре миллиарда рублей. Возможно, молва народная и увеличила сумму на пару порядков. Однако даже удаление пары нулей не могло отменить очевидной констатации. Эти деньги были просто разворованы. То, на что можно было купить банкет на всех сотрудников с омарами и коллекционным шампанским с приглашением оркестра Венской оперы, обернулось концертом «старых песен о главном» в Геликон-опере, с дирекцией которой дружило радийное начальство, и часом фуршета в фойе той же оперы из расчёта четыре бутерброда на каждого из пришедших. Через полгода под предлогом «контроля над финансовыми потоками» общенациональную радиостанцию возглавила дама, до того много лет работавшая в конкурирующей структуре. Программный директор, ещё недавно до того приехавший из Душанбе смазливый ловкий хирург, по её поручению взялся «отрезать» всё с его точки зрения лишнее. Аналитические и просветительские программы, беседы о политике и экономике были сразу же исключены из вещания вместе с авторами. Московская программа Елены была закрыта как «избыточная», не обращая внимания на то, что оставалась последней связью с внешним миром для пожилых и инвалидов, кого радио-хирург назвал «неплатёжеспособной аудиторией». Её же саму, в отличие от многих других, как ценного специалиста-универсала, не уволили, но решили понизить в должности и приказали вести рубрику о жилищно-коммунальном хозяйстве больших городов. Главный редактор и его заместитель, обязанные по статусу напомнить о её умении «расколоть в прямом эфире хоть самого чёрта и оставить на его память рог», промолчали, боясь, что открывание рта напомнит новой метле об их собственном участии в истории с многолетним распилом рекламных денег, зарабатываемых на популярности прежней сетки программ. Не согласившись сотрудничать с оккупационной властью, Елена отказалась и подписывать соглашение на новый срок, забрала трудовую книжку и ушла в никуда. Сохранив достоинство, но взорвав за собой мосты.

«Если бы ты просидела там ещё месяц, пришлось бы увольняться по собственному желанию в ранге корреспондента, а не звезды радио. Да ещё и с истрёпанными нервами. Да ещё и побеждённой. Я сделала всё, чтобы найти работу. Но аналитические жанры журналистики вытравливаются, царствует топорная пропаганда, воющая с агитацией пятой колонны. Профанацией не могу заниматься, с предателями связываться – тем более. Но скоро рванёт, ведь эффективным менеджерам, вроде этого хирурга, скоро нечего будет продавать. Профессия возродится, надо просто набраться терпения. А пока… Пять вузов получили моё резюме и учебную программу азов практической журналистики. Есть опыт мастер-классов, у студентов горят глаза, они пишут письма ректорам, просят меня нанять… Надо только подождать. Жить пока есть на что. Не на испанские пляжи ездила каждые выходные, в Крым раз в год, накопила на чёрный день. Может быть, Марк вернётся из своей очень средней Азии, устроится тут на работу и возьмёт меня к себе…»

Отношения с государственным чиновником, сосланным руководить культурным центром при посольстве в одной из азиатских столиц бывшего СССР, длились уже так давно, что получили гриф «хранить вечно». Думая о том, что под прессом служебных интриг у него, если будет предложен новый срок контракта, сработает инстинкт самосохранения, и он так же, как и она, симметрично и вчистую оборвёт концы, вернувшись в Москву насовсем, Елена вытерла слёзы вошла в вагон метро на станции «Кузнецкий мост». Туда она приехала сознательно, притащив волоком свою печаль. Там, согласно городской легенде, надо думать только о тяжёлом и больном, чтобы неприятности и горечь высосал обитавший тут по адресу земного места жительства неуспокоенный дух садистки и убийцы Дарьи Салтыковой…

… До встречи журналистки и офицера остаётся всего несколько секунд, хотя пока они даже не подозревают о существовании друг друга. Значит, это и есть то самое начало? Или всё-таки рано переступать порог настоящего, того, что дано в ощущении? Греческая мифология связала философски настоящее с единственной смертной из трёх сестёр горгон, Медузой. Прошлое и будущее бессмертны, но обе сестры обращены к человеку затылком, где не шевелятся ядовитые змеи. Прошлое нам уже не навредит, а в будущее мы смотрим с надеждой. Так не будем же спешить. Возьмём от старшей из чудовищ всё, что она ещё может нам отдать здесь и сейчас, чтобы во всеоружии сразиться с сестрой средней. Смертной. И победить её, чтобы в пока ещё непредсказуемое будущее не просочился смертельный яд…

С чего всё началось, даже после тщательного источниковедческого анализа установить не получится. Эзотерика и эмоции, застывшая энергия человеческих чувств, что заставляют нас порой слышать незнакомые голоса или видеть чей-то растворённый профиль в отражении оконного стекла, – это всё сплетается с упрямыми документированными фактами в причудливый узор. Генетическая и историческая память, записанные, возможно, на самом надежном носителе – ДНК. Когда-нибудь наука додумается и до того, как законами физики объяснить интуицию, зов предков и прочие неосязаемые вещи. Музыкальный перебор пальчиков лунного света по паутинным стрункам сна… Когда тело человеческое отдыхает, кровь в жилах течёт медленнее, а душа перебирает архивированные файлы, созданные ещё до нашего рождения. Словно старые фотографии, сделанные цифровой камерой, которые можно вывесить нынче в социальную сеть и даже поставить метку места, как если бы в Риме нам довелось оказаться сегодня… Невинный обман! Алиби напоказ, убежище, маскировка одиночества или вынужденного затворничества. Да, сейчас мы безвылазно сидим на подмосковной даче, где ураганом порвало провода, лишив электричества. Но ведь смартфон, к счастью, заряжен! Так что пусть сообщество социальной сети думает, что у нас всё в шоколаде, мы путешествуем по Европе, мы не считаем копейки на деревенском рынке, сетуя о потере престижной работы, а показываем «нос» обидчикам, тратя невесть откуда свалившееся богатство. Так с чего… Навь, фрагмент прошлого явился к Елене во сне давно, ещё прошлой зимой. Но в нём всё было так отчётливо, что она, будучи опытным репортёром, ухватила, запомнила до мельчайших деталей наблюдения путешествовавшей «в ночном отпуске» своей души. И не только запомнила, но и изложила в тексте на компьютере, едва только выдалась свободная от реальных дневных дел минута. А вдруг пригодится? Для журналиста всякое лыко бывает в строку, как для хорошей хозяйки не востребованный месяцами кусок спрессованного шпината сгодится в пирог для внезапно нагрянувшей провинциальной родни. Да, это был сон. И она сделала вполне логичный вывод, что навеяно видение было целым букетом впечатлений: прошедшим на телевидении сериалом с историческими костюмами и почти документальной безукоризненностью если не сюжетной линии, то образов уж точно. Многажды перечитанной главой «Погребение» великого романа «Мастер и Маргарита», эпизод коего оказался не замеченным режиссёрами. Ни Кар, ни Бортко, ни даже её старый добрый знакомец, театральный постановщик Сергей Алдонин не заметили, что женщина с голубыми глазами, встреченная получателем тридцати сребреников на рынке в праздничный день, выполняла чьё-то задание. И всё её поведение говорило о том, что она предаёт предателя в руки правосудия. Ну а ещё?… Выпускнице одного из ведущих исторических вузов страны, ведущей радиопередачи, что рассказывала, в том числе, и о московском средневековье, ей, автору множества краеведческих заметок о повседневной жизни старины, всерьёз интересовавшейся эпохой «русского возрождения», запросто могло привидеться тайная встреча в палатах на Боровицком холме. Когда силуэт кремлёвской твердыни ещё только вычерчивался на фоне неба.

…Диковинный зверь горностай приятно согревал кожу рук. Тепло от натопленной печки разогнало сырость каменных палат, но тяжкая одышка всё равно не отпускала усталую грудь молодой женщины. Весна… Ни разу не пришлось ей радоваться этому благодатному времени после того, как она стала женой московского князя. Посвист стрижей в высоком голубом небе, розовые лепестки персиков и шепот морских волн, шершавые прикосновения серых камней пляжа к голой ступне. Далекое детство приходило с йодистым запахом моря, когда боярская девка приносила ей в светлицу медный таз с горячей водой, куда сыпали драгоценные кристаллы соли. И только так скрип внутри, чуть ниже горла, раздирающий изнутри её лёгкие, удавалось на время унять. Так что же было в ней не так, что светлый символ северной, диковатой, но доброй и прекрасной страны, белоствольная берёза, свадебным своим переполохом зеленоватой пыльцы травила княгиню, как ядом? София Палеолог, сидя за драгоценными манускриптами в тусклом свете восковой свечи, не могла догадываться, что спустя всего-то полтысячи лет в городе на речке Москве, где её супруг Иоанн Васильевич выстроит новую политику на востоке и победными вымпелами взовьет к небу ласточкины хвосты новых крепостных стен, мучающая её майская болезнь будет казнить миллионы… А называться будет по-гречески, на её родном языке. Alios – другой, epgov – действие, в сумме получается – аллергия. Да мало ли событий произойдёт до того момента, к которому она сейчас, выполняя свой долг хранительницы очага государева и народа его, протягивала руку с остро отточенным пером. Тайнописью медным кончиком по воску таблички, чтобы после монах перенёс всё сказанное на пергамен и запечатал в бронзовый цилиндр… Кирпич – остроумное решение. Вылепить его тут, у стен будущей твердыни, итальянцу Фиорованти проще, чем учить каменотёсов. Возводится быстрее, а внутрь ещё сырого керамического тайника можно запрятать всё, что угодно. И только посвящённый разгадает тайный код. Только тот, кто пройдёт по древней священной улице от греческой обители до свечки Христовой, устремлённой в самое небо… Сумею ли? Надо суметь сделать всё быстро и так ясно, чтобы воля и мольба её к потомкам были правильно поняты, истолкованы и исполнены. А физические муки, они как плётка. Подстёгивают, у них – своя роль, не разнеживайся, не расслабляйся.

А жизнь – она долгая, и болезнь отступит, едва красное лето вступит в свои права. Услышав в бронхах надсадный вой струн, княгиня снова тяжко закашлялась. Ничего, скоро это повторяющееся испытание уйдёт. Только бы не опоздал монах. Сейчас ей нужно силами своего рассуждения решить важную задачу. Когда наступит роковой день и час в истории человечества посчитали ещё там, при дворе понтифика. Но поймут ли в Московии далекие потомки цифирь важные даты, каковыми их почитали при боярине Данииле Холмском и хане Ахмеде? Не имея пророческого дара, мудрая племянница последнего императора Византии всё ж на основе полученных ею во время обучения при святом престоле обширных знаний, да ещё разнопёрого жизненного опыта не могла не понимать, что и язык, и прочие общепринятые вещи через века могут измениться неузнаваемо. Ей не дано было знать, что принятая с VII века византийская эра летоисчисления закончится 19 декабря 7028 года от сотворения мира росчерком пера первого и величайшего из проевропейских государей российских. Да и новый год будут считать не от первого сентября, когда природа щедра своими плодами, или же первого марта, с пробуждением её от зимнего оцепенения навстречу крепчающему солнцу, а посреди лютой зимней стужи. И не тогда ли, забыв значение суммы протяжённости лет посчитанных монахами библейских событий, 5508 лет, в тысяча семисотом году, история российская влилась в мировую, приняв летоисчисление новое, разбившее жизнь человечества на «опричь и после» рождения Христа?.. Боль в груди внезапно отпустила её… Вот оно!.. Не от даты сотворения мира надо отсчитывать нужную, и не от прихода мессии в мир. Ведь все эти вехи – суть игры людского разума. Но от события земного, очевидного и всяко памятного. Витая, червонно-алая с зелёным колонна у двери отразила солнечный зайчик сквозь наборное окно. Рынды во дворе пропустили кого-то к великой княгине без возражений… Монах. Наконец-то. Шевеля губами, она сжала бронзовое остриё и стала водить им быстрее. «К лету тяжкого стояния на реке Угре прибавь 538 лет. Не жди зимнего солнцестояния…». Когда, скрипнув, открылась низкая дверь, София уже встретила вошедшего гостя, стоя и нянча натруженные пальцы теплом высокой узорчатой печки. Из-под тёмного капюшона блеснули озорные агатовые глаза. Грек широко перекрестился на образа, обернулся к княгине, низко поклонился и протянул небольшой глиняный кувшин с узким горлом. В кувшине под алой печатью княжьей «пробы» что-то отчётливо булькнуло.

– Yasu, agape mu…ti kanis, vasilissa?[10] Меня есть что порадовать тебе.

– Говори на родном языке, иначе мне придётся называть тебя агиос патрос. Что за лекарство ты принёс? Дорого ли пришлось отдать за смолу гор?

– Не беспокойся, медовая госпожа, – повернувшись спиной к свету, монах скинул с головы грубую ткань и показался во всей красе. Крепкий молодой парень с золотой серьгой в ухе, выдававшей киликийского пирата. Ровные белые зубы сверкнули в лукавой улыбке. – Тебе не придётся платить ни одной монеты. Это обычный русский напиток, каким поят всех в праздник.

– Ты смеешь смеяться надо мной? – в голосе княгини не было гнева, скорее удивление. Она взяла кувшин, сломала контрольную печать и налила в небольшой кубок из чеканного серебра с чернью. – Это же обычный квас.

– Послушай, София!.. – в манерах гостя уже не осталось вовсе ничего от иноческого смирения. – Этот напиток настаивается на солоде с добавлением хмеля, значит, успокаивает любое возбуждение. Твое естество враждует с дыханием берёз, а они примирят это. А пузырьки, что поднимаются наверх…

– Довольно. Если мне поможет русский квас, он примирит меня с русской берёзой. Подобное лечат подобным, так? – почти с нежностью глядя на то, как странный монах пожал широкими плечами, какие впору были бы лихому рубаке, женщина сделала небольшой глоток и прищёлкнула языком. – Ядрен. Ну а теперь – к делу. В Николиной обители ведь не только зелье мне искали, пузырьки в квасном сусле разводили, да твои дела ночные на золото меняли, ведь так, Петрос? Пока ты по земле бродишь, братия точно скучать не станет. На камне сём воздвигну церковь мою… Но ты не камень, ты человек воды. И верно ли, что тебя ещё и Искариотом прозвали, как того, кто получил мешок тетрадрахм? Нет более коварного имени, да и точнейшего предостережения тем, кто тебе рискнёт довериться. Но я рискую и выиграю. Таблички готовы.

– Веру предать – душу потерять. Я вор, но не враг себе. Отец Иосиф тоже готов выполнить всё, что ты велела, – став серьёзным, мнимый монах провёл ладонью по блестящим чёрным волосам, словно в задумчивости опёрся плечом о стояк печи, наклонился почти к уху госпожи, при этом на боку его что-то глухо звякнуло. Зашептал, – будущей ночью он перенесёт третью часть перевода пророчества святого Луки на пергамент вместе с тем, что ты передашь сегодня. Реликвии храма Иерусалимского уже в монастыре…

– Так ты их сам привёз со святой горы?… Неужели все?… – княгиня от волнения подняла руки к лицу. – Не опасно ли это, все три сразу?

– Досчитай до четырёх, и тебе поможет Бог, – ладонь везучего пирата уже скользила по тафте её платья, а бархатный баритон заставлял забыть об осторожности, – не волнуйся, прекрасная госпожа. Мы плыли скрытно, ни у одного турка не возникло желания нырять в такой страшный туман, что был этой весной в Меотиде. А дольше ждать было нельзя. Тридцать лет назад султан Мехмед сожрал прекраснейший из городов мира, а его потомство успело проголодаться. Знаешь, как они называют столицу? Нее стин поли… Ты – в городе. Так им отвечали, когда они спрашивали, куда вошли. Стамбул.

– Осторожнее, Петро… – она опасливо оглянулась на дальнюю стену, откуда сквозь резные украшения мог проникнуть чужой взор. Быстро сняла с пальца перстень с яхонтом, – возьми и уходи. Коли поможет мне твой квас, позову.

– Ещё одно только слово, госпожа… – коснувшись щекой края её рукава, грек внимательно и чуть грустно посмотрел в лицо наследнице великих тайн, – ответь мне, веришь ли ты, что мы спасем род людской и Русь московскую? Кто прочитает то, что ты сама переводила тут при лучине с языка пращуров Авраама и Иакова? Почему ты сказала мне в тот воскресный день, что судьба предназначила Иуде вернуться искупить свой грех и посадить на цепь зверя?

– Ох, умен ты… Хоть и сладок, как мёд хмельной. Потому и действую, что без веры никак нельзя. Опусы Аристотеля и Эсхила, откровения пророков и евангелистов, что даже для глаз монархов и монахов не предназначены, но потомками далёкими нашими познаны будут лишь на краю часа их рокового. Всё это скрыто в сундуках кованых… Реликвии земли святой, из Иерусалима спасённые и на Афоне прежде хранимые, на холме Боровицком в подземной пещере часа своего ждать будут. Пять веков пройдут, да шестой прорастёт. Свечку белую из камня с огнём золотым, как в индийских ведических храмах, не супруг мой Богом оберегаемый, но после него к небу построят. Самой высокой будет колокольня по всей земле русской, а злато её креста воссияет ослепительно. Пламя свечи будет сиять на солнце! У церкви Иоанна Лествичника. Чтобы Господь с неба видел, где храним им заповеданное… – княгиня перевела дух и коснулась горячей щеки своего друга, – а что же не до имени, а до прозвища, молвой тебе данного. В одном из евангелий сказано. Женщина, что по приказу начальника тайной стражи прокуратора выманила христопродавца из города, была женой греческого торговца коврами. Звали ее Низа. Узнав от Афрания, кого её обожатель Иуда отдал на растерзание, она уж не сомневалась. Пожертвовала своей любовью и его любовью к себе. Вот они и встретятся через пять веков. И вернут себе всё – мир душе, честь и любовь. В награду за великий подвиг ради спасения рода людского и во славу Господню. Это евангелие особое, его нельзя отдавать в монастыри, там небезопасно. Попади священный текст в нечистые руки, кровь польётся.

– Так вот что гласит пророчество… – смуглый красавец касался горячим дыханием её лица, почти дотрагиваясь губами пальцев, но слова, казалось, жили отдельной жизнью, словно рассудок продолжал работу, предоставив здоровому молодому телу развлекаться самостоятельно, – узнав, что он предал учителя, она предала его. Он предал того, кто учил человечество любви, и погиб от предательства той, кого любил до последнего дыхания. А я, недостойный стать монахом, удостоюсь ли того же, что монарх?

– Ты двулик, как Янус. Петрос – камень, будь же твёрд, – византийская принцесса ушла от ответа, улыбкой всё же намекая на него, – а прозвище твоё напоминает, что предки твои в Иудее жили, хотя были греческой крови. Не прямой ли ты потомок той, чей муж торговал коврами и ездил в Кессарию? Моё же имя – мудрость. Значит, есть время всё обдумать, пока мы не завершим дела. Так исполни предназначенное. А уж если спрошу тебя – а не будет ли мне с тобой скучно? Тогда и… Теперь же иди, пока девка боярская ни сообщила мужу о том, что слишком уж живо я исповедуюсь иноку-греку.

За окном из драгоценного византийского стекла гас майский день в оглушительных трелях соловьёв из кустарника над рекой. Не понимая и коря себя за то, что тревога об укрывании до заветного часа величайших сокровищ внезапно сменило иное волнение, великая княгиня Московии никак не могла отпустить из мыслей удивительную картину, как через чисто выметенный двор на Боровицком холме идёт статный монах в низко надвинутом на самые глаза капюшоне плаща. А из-под полы рясы выглядывает кавалерийская шпора. Перстень с камнем хитрец так и не надел, спрятал в рукаве… Осторожность не помешает!.. Маковка церкви сияла на солнце, как свеча.

Аромат лампадки с драгоценным маслом тронул ноздри Софии Фоминичны. Нешто докучная хворь оставила её, благодаря обычному квасу? Тёмные лики святых смотрели загадочно, чуть лукаво… Нет, конечно. Наверняка, храня секреты целебных снадобий, монахи Николиной обители добавили в питьё травы или настойку кореньев, не сказав ничего даже ей, супруге их государя. Она снова согрела пальцы о терракотовые изразцы богатой печки со сказочной птицей Сирин и прочей невидалью, похожей на «зверинец» барельефов Дмитриевского собора в святом городе Владимире, сооружённом почти ровно триста лет тому назад… Ещё в Риме слышала она, что ортодоксальная византийская церковь строила свои храмы без стеснения на фундаментах ведических каменных сооружений старых русских городов. В Новгороде, в арабских хрониках именуемом Славней, первые соборы были построены умело, опытно, но ох как причудливо!.. Звери диковинные, черты странные, знаки непонятные, уже затертые, силком в забвение погружённые. Новая религия, как это часто бывает, без стеснения пользовалась наследием культа побеждённого, для лучшего привыкания населения. Так празднование Рождества прилепили в календарь поверх римского народного праздника зимнего солнцестояния natale di sole invictus[11], хотя Христос появился на свет в марте… А разве архитектура священных сооружений пришла на Русь нога в ногу с её родины, из Константинополя? Вовсе нет… Святая София, побитая и осквернённая, втиснутая в квадрат копий-минаретов, словно в клетку, тем и выжила, что величественна. Один огромный круглый купол в центре, кругом – поменьше. Panteon[12] в Риме, превращённый в христианскую базилику, был построен при Агриппе. Принцип тот же – цилиндр, накрытый щитом, словно кастрюля – крышкой, для устойчивости и снятия напряжения конструкции – осulus в центре потолка и многоугольные углубления вокруг него. А здесь? Четверики, восьмигранники, закомары, дуги. Но главное – маковки церквей, купол а-луковицы. Она помнила, как во дворце её воспитателя-кардинала как-то принимали посланцев восточного владыки, магараджи, пославшего в дар не только мешок баснословно дорогих специй, но и изображение их храма. Золотая луковица тюльпана, готовая выстрелить в небо цветком-молитвой. Ей, ещё ребёнку, объяснили тогда, что и традиционный поклон индусов со сложенными у груди ладонями символизирует то же самое… Пламя свечи!

Только бы получилось задуманное!.. Древнее пророчество о битве зла за обладание человеком, которая неминуемо уничтожит будущее, если отсель из прошлого не выстрелить могучей молитвой, собранное по частям у трёх философов древности и проверенное в хрониках халдеев и арабских записях, – оно отправится на нужный порог реки времени. Целый год её кропотливой работы, пока супруг строил неподражаемый Успенский собор.

Сбудется ли? Великая княгиня отошла от зарешеченного окошка, откуда видны были лишь уходившие к Боровицким воротам деревянные здания «чердаков», да угол набережной палаты со столовой избой, приблизилась к образам. 18 месяцев пройдут в далеком будущем до апокалипсиса после прибытия в третий Рим, как написано у старцев, ребра Николая чудотворца. Почему третий – более или менее понятно. Интриги папского двора, лицемерие консистории, цели крестовых походов ей, выросшей близ садов Ватикана, привили немало тех умений менять «венецианские маски», что пригодились в отношениях что со свекровью, что с бунтарём-деверем. Второй Рим – Константинополь, пал 29 мая 1453 года, когда у его стен толпа опьянённых кровью голодранцев дико орала, спрашивая у несчастных жителей на ломаном греческом: «где мы?» Eicai styn poly… Ты в городе! Иерусалим, доверивший ордену госпитальеров своё главное сокровище, тайно сохраняемое до недавнего времени на святой горе Афон, давно утратил своё значение и как духовный центр, и как место для безопасного паломничества. Остаётся пока только одна земля на земле обитаемой. Пусть диковатая и странная, не искушённая в науках и тонкости скульптуры и стихосложения, но сильная добрая и чистая. Московская Русь.

Великая княгиня не могла догадываться, как слово её отзовётся. Лихой пират, рубака и вор, соблазнитель женщин, глубоко верующий, честный и отважный, читающий наизусть греческого поэта Омироса[13], её сердечный друг и единомышленник, готовый отдать себя на расстрел лучниками, как святой Себастьян, за чистую веру православную, Петрос, и посеет в истории её слова о третьем Риме. За трапезой монастырской пойдёт речь о «сказании о князьях Владимирских», где происхождение государей московских до римского императора Августа летописец протянул. И услышит будущий старец Филофей из уст усталого путника, тяжко опирающегося на посох, ибо битое сабельными ударами тело держало его на ногах уже с трудом: «Мы есть третий Рим, а четвёртому не бывать…». Но до этого было ещё далеко. Пока же укутывала воля государева великие соборы, выросшие при Иване Калите и Дмитрии Донском, итальянским алым кольцом крепости поверх белого камня твердыни прежней. А великая княгиня, принёсшая династии Рюриковичей кровное достоинство императоров Византии, отодвинув ткань застенка в красном углу и подняв расшитую самоцветами и дробницами пелену, склонилась у образа Agios Nicolaos[14], прося защиты городу и миру.

Ну вот он, ещё один шаг к границе настоящего. И остался ещё один с её стороны, а другой – с его… Постояв минуту, состав закрыл двери, тронулся.

«А не будет ли мне с тобой скучно, Иуда?…». Елена улыбнулась своим мыслям, вспомнив, как подговорила на майские иды, во время карнавала на день рождения Михаила Булгакова, своего приятеля Тимура Орагвелидзе изобразить под фотокамеру классическую сцену. «Не выходи из образа!». Он вышел во двор по специальной лесенке из полуподвального окна, не стерев грим и не сняв костюма, ровно как она и задумала. Исполнитель роли самого Воланда в спектакле «Мастер и Маргарита», режиссёр Сергей Алдонин посмеивался их дурачеству, а председателя Массолита – Андрей Курносов охотно взял на себя ответственную задачу нажать на кнопку фотокамеры. Актёры шутят профессионально. Это уже потом мы корчили комические рожи, но первый кадр был программным. Тревожно, жадно мужчина тянется к её лицу, рука обхватывает талию, а в потемневших глазах трепещет страсть, равная боли. Она же опалена жаром желания горбоносого красавца, всё женское естество взмывает в неге и тянется навстречу, но голубые глаза смотрят надменно. Увлечь и не отпугнуть – полдела. Куда труднее устоять самой от искушения. Но тут поможет вера. И осознание того, что тот, к кого так хочется любить телом, оказал преступную услугу врагам твоей души.

«И вот ведь удивительно, и Афраний, начальник тайной стражи, и сам Иуда говорили с Низой по-гречески. С ней, женой греческого торговца, и у неё были голубые глаза. Как у меня… Надо бы подговорить Тимура нашу с ним фото-сессию повторить в полнолуние в террасном сквере напротив синагоги в Китай-городе. Надену греческую тунику. Фотографировать можно позвать профессионала-художника. Виталика Вердиша, хроникёра театра».

Человеческая мысль говорилось в одной детской книжке, это самое шустрое, что только есть во всей вселенной, скорость света по сравнению с ней – черепашьи бега на фоне запуска баллистической ракеты. Думая о ночи в гремящем соловьиными трелями многоступенчатом «Гефсиманском саду» напротив Московской хоральной синагоги, Елена осмотрелась в вагоне и нашла себе место точно напротив мужчины с рюкзаком в камуфляжных штанах. «Чем-то на Нагиева похож, тоже лысый как коленка… и нос прямой. Надо же, опять из сериала по Булгакову… Да Бог с ним», – подумала она.

«А ведь действительно, религии приходят и уходят, дела людские на земле остаются, – размышление вновь увело её сознание от знакомого шума движения состава в иные дали. – Поэтому любое событие, связанное с мифами вероучения, не является универсальной хронологической точкой отсчёта. Многие ли, кто не исповедует ислам, знают, что календарь хиджры отсчитывается от 622 года так называемой «новой эры»? Та или иная догма, основанная на поклонении и принятии на веру, может выйти из моды или побеждена новым учением. Застраховать религию от её отрицания нельзя. Куда прочнее то, что чувствам и эмоциям ущерба не наносит, нечто совсем нейтральное. Древние греки вели учёт исторических событий от первой олимпиады, римляне – от 21 апреля 753 года до новой эры. Символической даты, когда не очередной бог что-то создал, а человек во плоти и крови изготовил для истории событие. В том случае – внебрачный сын весталки от неизвестного отца, представившегося ей богом Марсом, Ромул, собрался с братом-близнецом и группой бродячих наёмников, ищущих, кто дорого купит их ремесло кромсать мечом, и не будет задавать вопросов о прошлом, да и поставил лагерь на одном из самых неприступных холмов близ Тибра. Факты – самая упрямая в мире вещь. Наука давно научилась вычитать и умножать материальные свидетельства, устанавливая даты. Так что «538 лет от стояния на реке Угре» – формула бесцветная точки зрения религиозных условностей и понятная не всем подряд. С точки зрения логики и здравого смысла великая княгиня была права. Образовательный ценз давал начальные отмычки к её тайне… А впрочем, о чём это я? Снова о сне. О чём бы ни думать, лишь бы не раздирать в очередной раз язву в душе. Гречанка Низа и актёр Тимур, проектирование в XV веке священной Никольской улицы с востока на запад с символическими «остановками» страстного маршрута Иисуса, повторяющее via dolorosa в Иерусалиме, мысли об этом – бред, куда менее вредный для психики, чем очередной приступ плача по безработице, моём хроническом одиночестве и июньских заморозках…».

В великом романе «любовь выскочила перед героями, как из-под земли выскакивает убийца в тёмном переулке, и поразила сразу обоих… Так поражает молния, так поражает финский нож». Кажется, так у Булгакова? На этот раз гений места внёс правку в сюжет. Опустив глаза и глядя куда-то себе внутрь души, отрешённые от всего, два незнакомых человека ехали, сидя лицом друг к другу, по фиолетовой ветке московской подземки. Ехали всего одну остановку. На следующей обоим было нужно выходить. Перестук колёс вагона, изготовленного в Мытищах ещё при советской власти, стал тише и реже, и пассажиры привычно и бессознательно стали подниматься на ноги, готовясь к выходу… Вот оно, мгновение истины. Убийца потянулся к поясу.

Первобытный инстинкт успел предупредить их об опасности… И в тот краткий миг, когда ослепительный свет уже с неистовой силой и скоростью вырос за стеклом соседнего вагона, сидевшие друг напротив друга мужчина и женщина подняли друг на друга взгляд. О, непознанная вселенная психики! Словно не доли секунды, а открывшаяся дверь в иное измерение времени вместила невероятное. «На пол!..» – прокричали его глаза. Нырнув рыбкой на заплёванный пол вагона лицом вниз, журналистка закрыла голову обеими руками, согнутыми в локтях. Вспомнить, чему её учили инструкторы перед командировками в горячие точки она, конечно же, не успела. Просто внутри что-то сработало, автоматика подчинения воле того, кто взял на себя право спасать и командовать. И сразу же всё потемнело, и она ощутила на себе, ой, какую тяжесть: он упал сверху, закрывая её своим телом. Вспышка, грохот и отвратительный звук сминаемого металла, звон стекла и странный запах, всё это прошило сознание короткой очередью. Ещё через секунду раздался вой, звериный вой искалеченных живых существ. На её локоть полилась какая-то жидкость, знакомый по занятиям в тире и новогодним фейерверкам запах хлопушек стал сильнее и смешался с душным смрадом горящей пластмассы. Но, что удивительно и странно, боли она не чувствовала. Только заныла шея, которую всё ещё придавливало тяжесть соседа-пассажира. Вагон качнулся.

– Эй, вы живы?… Что это было? – спросила она, закашлялась, – эй, наверху!..

– Пластид, девочка… Ты в порядке? – в кромешной темноте в качающемся искалеченном вагоне, полном вопящих людей, на удивление отчётливо прозвучал спокойный баритон. – Вставай аккуратно, всё в стёклах. И фарше.

Неизвестно откуда взявшаяся пыль залепила ей левый глаз. Состав выехал на свет платформы. И тут стало ясно, что взрыв произошёл в соседнем вагоне. Прыгнув на спину попутчице, Михаил спас её не только от порезов, но и от удара металлическим поручнем, который пришёлся точно по его рюкзаку. Нечто, завёрнутое в несколько слоёв махровых полотенец, спасло спасителя от травмы позвоночника. Отряхнувшись движением плеч, он протянул ей руку и помог подняться на ноги. Вокруг творился настоящий ад. Вздувшись горбом, дверь в следующий по ходу вагон выглядела как жуткая витрина анатомического театра, части окровавленных тел обрамляли оскал дыры. Всё, что происходило в следующие минуты, выходило за рамки нормального восприятия. Потом память выхватит ощущение подступившей дурноты, руки ребёнка, кого она буквально вытянула из ямы дымящегося поролонового сидения, рыдания какой-то девицы над разбитым вдребезги смартфоном… А он, похожий на известного шоумена мужчина в кепке с рюкзаком, на диво всё время оказывался рядом. Они в четыре руки запускали сердце пожилой женщине, вышедшей из их вагона и упавшей тут же от пережитого шока.

Разрезав его десантным ножом вдоль ремень, перетягивали бедренную артерию выше колена парню, чья ступня в кеде болталась на полоске кожи. Плакать было некогда. Ужас придёт потом. «Мама, я цела, не волнуйся». Она каким-то чудом успела отправить емс до того, как в метро заблокировали все сигналы сотовых и мобильный интернет. Мамочка… Это же наш дом! Мама!

Ужас пришёл, холодный и липкий, когда по всему центру уже орали сирены скорых, а с платформы люди в униформе стали уносить раненых. К ней, перепачканной в гари и чужой крови, тоже кто-то подошёл, спрашивал, но угадать смысл вопросов по губам было трудно. Лёгкая контузия, пройдёт. Такое уже было с ней много лет назад. Перед круглой датой победы в студию к ней пригласили ветерана с целым иконостасом медалей и орденов. И лишь за несколько минут до прямого эфира выяснилось, что старик – инвалид со слуховым аппаратом, так что вопросы радиослушателей может не разобрать. Тогда режиссёр дал в наушники ей и ветерану полный звук. Передача была успешной. Но, когда микрофон был выключен, по щеке ведущей из уха текла кровь… Дошедший до Берлина танкист, увидев это, прослезился и прижал журналистку к сердцу, сказав, что нашу страну победить нельзя, раз в мирное время русские женщины могут вот так, просто из служебного долга. Слух к ней вернулся примерно через сутки. Стоило припомнить этот случай там, на радио, старым и новым начальникам, полгода назад? Наверное, нет. А боль о любимом радио пройдёт, это тоже контузия, правда, несколько тяжелее.

Усталость подкосила ей колени, она опустилась прямо на мраморный пол, решив немного посидеть так, привалившись спиной к колонне. И потом идти… Только куда делся тот мужчина, что закрыл её собой? Ведь она его не поблагодарила толком. Какова бы ни была трагедия, нельзя терять чувство реальности, забывать о вежливости. Да, надо его найти! Если получится.

…Не может быть. Насмотревшись за свою жизнь всякого, теряя в бою друзей, Михаил отчасти отрастил себе бронежилет на нервах. Страх спасает, в бою не боится только обкуренный смертник или клинический идиот. Страх раскручивает внимание и интуицию на полные обороты, давить надо панику, а ощущение опасности лучше мобилизует защитные силы разума и тела. Пик концентрации в этих чрезвычайных обстоятельствах для него уже прошёл, и сейчас он уже позволил рассудку выдвинуть вперёд задачу поиска женщины с лучистыми и внимательными голубыми глазами, которая как на тренировке прижалась к полу, а потом ни на йоту не впала в объяснимую истерику. Кем же она может оказаться? Почему так трудно избавиться от впечатления, что он уже её где-то видел? Взгляд цепкий, возможно, снайпер. Или следователь. Возможно, медсестра, побывавшая в зонах конфликтов, отсюда грамотные действия при оказании первой помощи. Возможно, когда-то, мельком… Нет, надо её отыскать. Оглядываясь вокруг в поисках знакомой белокурой чёлки и перепачканного в кровавой каше болоньевого жилета, выхватывая чьи-то лица из броуновского движения операции по эвакуации раненых и погибших, он её не находил. Неужели уже ушла? И вдруг холод, ледяной могильный холод проник сквозь панцирь привычки видеть смерть… Не может быть. Невозможно поверить. А ведь это не Сирия или Чечня середины девяностых, это центральная станция метрополитена столицы, где камеры в каждой дыре, а на входах стоят рамки металлоискателей. Вашу мать, тоже деньги пилите?

– Владимир Матвеевич!.. – резко вскочив на ноги, она кинулась вперёд, ещё переживая, ещё надеясь. Уже знакомый ей мужчина нёс к эскалатору на руках профессора архивиста, известного краеведа, научного руководителя её диплома. Одного взгляда на его грудь, залитую кровью, достаточно было для того, чтобы понять, история его подошла к трагическому эпилогу. Положив ладонь под затылок раненого, она приблизила своё лицо к его побледневшим обескровленным чертам почти вплотную. И тут, невероятно, еле живой пожилой человек, натужно вздохнул, очнулся.

– Ты, деточка? Жива. Поверь ему… – шелохнулись губы, – помоги…

Одними глазами показав ей на Михаила, который осторожно опускал профессора на носилки подоспевших медиков, умолк, обмяк. А майор, ещё не успев совместить в котле осмысления все новые продукты, сделал то, что в этот момент было нужнее всего.

Взял за плечи пока ещё не знакомую, но уже дорогую ладошку в свою руку, и повёл к лестнице на выход из мрачного, пахнущего бедой и гарью подземелья. И только оказавшись на углу Солянки и Китайгородского проезда, возле кривой колокольни храма Всех святых на Кулишках, они остановились и присели на прохладный по периметру спуска в подземный переход, чтобы собраться с мыслями и прийти в себя.

В фиолетовых сумерках прохладного летнего вечера уже зажигались рекламные огни. К месту трагедии оперативно съезжались спецслужбы и торопилось телевидение. А ни бывшей журналистке, ни офицеру секретного подразделения никак не улыбалось сейчас нарываться на расспросы коллег.