Читать книгу Возбуждённые: таинственная история эндокринологии. Властные гормоны, которые контролируют всю нашу жизнь (и даже больше) - Рэнди Хаттер Эпштейн - Страница 10

20 ноября 1907 года группа британских студентов-медиков отправилась в Бэттерси, чтобы уничтожить памятник собаке. Ночь стояла особенно туманная даже по лондонским стандартам, так что они надеялись остаться незамеченными.

Памятник высотой примерно 230 см одновременно представлял собой фонтан с питьевой водой: с верхним уровнем для людей и нижним – для животных. Бронзово-коричневый терьер стоял на высоком гранитном постаменте. Студентов больше всего раздражала надпись на постаменте:

«В память о коричневом терьере, мученически погибшем в лабораториях Университетского колледжа в феврале 1903 года после вивисекции, продолжавшейся более двух месяцев, в течение которых вивисекторы передавали его из рук в руки, пока смерть не сжалилась над ним. Также в память о 232 собаках, подвергшихся вивисекции в том же месте в 1902 году. Мужчины и женщины Англии, доколе подобное будет продолжаться?!»

Активисты, боровшиеся за права животных в начале XX века, воздвигли скульптуру под названием «Коричневый пес», чтобы выразить свой гнев по поводу экспериментов над животными. Студентов-медиков раздражал тот факт, что, хотя на статуе и не были указаны конкретные имена вивисекторов, авторы надписи имели в виду двух конкретных ученых – их профессоров из Лондонского университетского колледжа. С тем самым несчастным коричневым терьером проводили опыты Уильям Бейлисс и Эрнест Старлинг.

На разрушение памятника должны были собраться сотни студентов, но в последний момент большинство из них струсили. Семеро юношей вышли из здания университета в центральной части Лондона, пересекли Темзу и отправились в рабочий район Бэттерси. «Этого места лучше избегать всеми силами», – писал один историк[1].

Они добрались до южной окраины Лондона и прокрались к памятнику; но чем ближе они были к воплощению своего плана, тем больше боялись, что на них набросится полиция или жители соседних домов. Так что, дойдя до «Коричневого пса», они спрятались в кустах за скамейками. Один из студентов, Адольф Макгилликадди, выглянул из кустов, убедился, что вокруг никого нет, схватил лом и со всего размаху ударил по лапе бронзового пса. Едва прогремел первый удар, послышались шаги. Полиция! Макгилликадди со всех ног бросился прочь из парка.

Это прибыла вторая группа – еще 25 студентов-медиков: они опоздали, но все-таки добрались до Бэттерси. С местом они не ошиблись, но заявились не вовремя. Если первая группа шла максимально тихо, стараясь не шуметь, то вторая оказалась очень шумной. Они бы еще в мегафон проанонсировали свое появление! Дункан Джонс, парень из второй компании, ударил бронзового пса молотком, но едва он замахнулся снова, его схватили полицейские в штатском. Девять студентов последовали к полицейскому участку, надеясь сразу внести залог за товарища. Полиция арестовала их всех.

На следующее утро ребята признали себя виновными в умышленном повреждении памятника, но заявили, что защищали тем самым репутацию своего уважаемого Университетского колледжа. Залог за всех был внесен администрацией университета. Намерения авторов надписи на статуе были совершенно ясны: представить ученых палачами, пытающими животных. Как писал Дэвид Гримм в книге Citizen Canine («Гражданин Пес»), «столетия переживаний за души кошек и собак наконец нашли свое выражение»[2].

Даже те, кто был положительно настроен в отношении экспериментов на собаках, не поддержали вандализма студентов. «Не должно быть одного стандарта поведения для обычных людей и другого – для тех, чьи родители достаточно богаты, чтобы оплатить обучение в медицинской школе», – писала местная газета[3]. Ребят оштрафовали на пять фунтов каждого и пригрозили двумя месяцами тюрьмы и каторжных работ, если они снова попытаются что-то сделать с «Коричневым псом». Памятник остался цел и невредим, высокий, увенчанный самодовольным гордым псом.

Впрочем, фиаско отнюдь не умерило пыла студентов. Напротив, их ярость лишь усилилась. Тем же вечером целая толпа молодых людей высыпала на Трафальгарскую площадь с криками «Долой “Коричневого пса”!» Они прошли по центральным улицам Лондона, размахивая игрушечными собаками. На этот раз не было проблем с количеством участников акции. К демонстрации присоединились и студенты других медицинских школ: госпиталя Чаринг-Кросс, госпиталя Гая, Лондонского Королевского колледжа и Миддлсексского госпиталя.

Престарелый мужчина, который гулял по центру Лондона, рассказывал, что что-то ткнулось ему в плечо. Он обернулся и увидел, что это плюшевая собака на палке. А потом увидел разъяренную толпу, вооруженную плюшевыми игрушками. Что вообще происходит?

«Ну, это все “Коричневый пес”, сэр, – ответил полисмен. – Они злятся, потому что их профессор сделал с собакой какую-то там “вивиспекцию”, и леди поставили этой собаке памятник в Бэттерси, на котором говорится, что ее пытали и что… профессор нарушил закон, а молодые джентльмены сказали, что это вранье, и вышли на улицы»[4].

Шумиха могла бы сойти просто за еще одно социалистическое восстание, в котором люди выступили против истеблишмента. Но историки постепенно поняли, что так называемое «дело о коричневой собаке» оказало на науку большее влияние, чем казалось кому-либо в то время.

На заре XX столетия Уильям Бейлисс и Эрнест Старлинг продемонстрировали всем явление, ранее не известное: все железы – скопления клеток, разбросанные по телу, – работают как единый механизм. Поджелудочная железа, надпочечники, щитовидная железа, яичники, семенники и гипофиз – это не отдельные органы, а части одной большой системы. Чтобы проверить свои идеи, Бейлисс и Старлинг пошли обычным для ученых того времени путем: они провели эксперименты на собаках. Как-то раз в 1903 году они использовали в научных целях метиса терьера – того самого, который позже был воплощен в скульптуре. И по странному стечению обстоятельств, эта скульптура, которая должна была обличить неправильные научные методы, одновременно увековечила судьбоносное научное открытие. Бейлисс и Старлинг вызвали гнев активистов, борющихся с опытами на животных, но одновременно помогли оформиться зарождающейся тогда науке – эндокринологии. Бронзовый пес изображал настоящего пса, которого использовали на лекции, чтобы преподнести студентам новую научную теорию и новый научный термин – «гормон».

ТЕРМИН «ГОРМОН» ПРОИСХОДИТ ОТ ГРЕЧЕСКОГО СЛОВА HORMÁO, ЧТО ОЗНАЧАЕТ «ВОЗБУЖДАЮ», «ПОБУЖДАЮ К ДЕЙСТВИЮ».

Старлинг и Бейлисс работали вместе, но были очень разными. Старлинг вырос в семье рабочих, а Бейлисс был богат. Старлинг был похож на кинозвезду: густые светлые волосы, точеное лицо, пронзительные голубые глаза. Бейлисс же больше напоминал бродягу: вечно потрепанная одежда, длинное и узкое лицо, всклокоченная борода. (Его сын уверял, что отец никогда не брился.) Старлинг был оптимистичным, общительным и импульсивным. Его больше всего интересовали результаты. Бейлисс же был осторожен, замкнут и уделял много внимания деталям. Ему нравился процесс. Говорят, что Бейлисс был настолько предан своей работе, что поначалу даже отказался от церемонии посвящения его в рыцари в Букингемском дворце, потому что по времени она совпадала с конференцией по физиологии[5]. Двое ученых даже состояли в родственных отношениях: Бейлисс женился на сестре Старлинга Гертруде, такой же красавице, как и ее брат[6] (Henderson, 2005b). Старлинг же нашел себе богатую партию: он женился на Флоренс Вулбридж, вдове своего бывшего учителя Леонарда Вулбриджа[7].

Они были выдающимися физиологами еще задолго до своих судьбоносных исследований гормонов. Они изучали сердце, собирая данные для закона, который позже назвали законом Старлинга: он связывал силу сокращения сердца с силой его расширения. Они исследовали передвижение иммунных клеток по организму. А еще они изучали волнообразные движения, которые проталкивают пищу по кишечнику, и назвали ее перистальтикой – от греческого πεϱι («обхватывать») и σταλτικός («сжимать»).

Вдохновленные русским коллегой Иваном Павловым, два физиолога переключились с исследования сил, управляющих организмом, на его внутреннюю секрецию. Именно так они занялись эндокринологией, что привело к тому самому эксперименту с собакой, последующей демонстрации на лекции и, в конце концов, к судебному иску. Старлинг и Бейлисс решили проверить недавно выдвинутую Павловым теорию о том, что нервы передают сигналы от кишечника к поджелудочной железе, вызывая выделение химических веществ.

16 января 1902 года Старлинг и Бейлисс провели потрясающий в своей простоте эксперимент. Сделав собаке анестезию, они удалили ей нервы возле кишечника. Будет ли поджелудочная железа по-прежнему выделять свои пищеварительные соки? Если да, значит, сигналы от кишечника к поджелудочной железе передаются не посредством нервов, а каким-то другим способом. Если же вещества выделяться не будут, то Павлов прав: сигналы передаются через нервы.

Бейлисс и Старлинг скормили собаке кислую кашицу, по консистенции напоминающую переваренную пищу. Несмотря на отсутствие нервных окончаний, поджелудочная железа все равно выделила свои соки. Они пришли к выводу, что сигналы в поджелудочную железу отправляет таинственное химическое вещество, а не нерв.

Затем они удалили часть кишечника собаки и смешали ее с кислотой. Как и в предыдущем случае, они имитировали переваренную пищу. Но на этот раз они решили ввести эту смесь в организм не через рот, а внутривенно, чтобы она вообще не проходила через нервы вблизи от поджелудочной железы[8].

Победа! Все сработало именно так, как они надеялись. Они подтвердили свой первый эксперимент и заявили о том, что изолировали конкретное вещество кишечника, стимулирующее работу поджелудочной железы. Они объявили, что процесс, вызывающий выделение поджелудочного сока, никак не связан с нервами, а является «химическим рефлексом»[9]. Старлинг назвал это кишечное вещество «секретин».

Позже секретин признали первым в мире изолированным гормоном.

Затем Павлов провел тот же эксперимент, что и британская команда. Он тоже отрезал все нервы от кишечника, собираясь подтвердить свое первоначальное предположение. Но когда поджелудочная железа все равно выделила сок, он сделал вывод, что просто упустил из виду несколько нервов. Он настаивал на том, что сигналы передаются по спрятанным нервам, слишком маленьким, чтобы их можно было разглядеть. Одинаковые исследования. Одинаковые результаты. Диаметрально противоположные выводы.

Павлов, как и большинство других ученых, не смог расстаться с давно укоренившимся мнением, что сигналы в организме передаются только через нервы – даже при наличии данных, утверждавших обратное. Он был прав в том, что кишечник отправляет сигналы поджелудочной железе, но неправ в том, что эти сигналы доходят из пункта А в пункт Б исключительно посредством нервов, но тем не менее в 1904 году Павлов получил Нобелевскую премию по физиологии и медицине за свои исследования регуляции пищеварения. Ему принадлежит и знаменитый эксперимент, в котором он вызывал у собак слюноотделение звоном колокольчика – тот самый рефлекс собаки Павлова, увековечивший его имя в анналах науки (хотя никаких наград он за него не получил).

ОДНО ИЗ ОСНОВНЫХ ОТКРЫТИЙ ПАВЛОВА ЗАКЛЮЧАЕТСЯ В ТОМ, ЧТО ОН СМОГ РАЗДЕЛИТЬ ВСЕ ФИЗИОЛОГИЧЕСКИЕ РЕФЛЕКСЫ НА УСЛОВНЫЕ – ТЕ, ЧТО ВЫРАБАТЫВАЮТСЯ В ПРОЦЕССЕ ИНДИВИДУАЛЬНОГО ЖИЗНЕННОГО ОПЫТА, И БЕЗУСЛОВНЫЕ – ТЕ, ЧТО ПРИСУТСТВУЮТ В НАС С РОЖДЕНИЯ, КАК, НАПРИМЕР, МОРГАНИЕ.

В 1902 году Старлинг и Бейлисс озвучили свои новые идеи коллегам по Королевскому обществу[10]. Они сообщили, что «до сих пор им не удалось вызвать выделение поджелудочного сока стимулированием блуждающего нерва», который идет от глотки к животу, и добавили, что «из-за этого с известным скептицизмом относятся к якобы присутствию отростков блуждающего нерва в секрето-моторных тканях поджелудочной железы»[11].

Со скептицизмом относятся к Павлову? Это был смелый вызов уважаемому русскому коллеге. Нервная передача химических сигналов была общепринятой теорией. Если не нервы, то что еще может передавать сигналы? Другие члены Королевского общества не могли представить себе существования таинственного химического вещества, которое может доставлять сигналы, не перемещаясь по нервным волокнам. Это как если бы вы сообщили Полю Ревиру, что однажды он сможет общаться с массой людей по электронной почте. Скептики решили, что в организме обязаны присутствовать тончайшие нервы, передающие сигналы, – примерно так же, как фабричные рабочие передают детали по конвейеру: из рук в руки, непосредственно взаимодействуя друг с другом. Подобный образ времен промышленной революции был ближе к представлениям ученых начала XX века.

Павлов был поражен, узнав, что его идеи дискредитированы, но принял гипотезы британских ученых с достоинством. «Разумеется, они правы, – сказал он, когда ему сообщили об открытии. – Совершенно ясно, что мы не обладаем исключительным патентом на обнаружение истины»[12]. Тем не менее он не упомянул о Старлинге и Бейлиссе, преобразивших его теорию, в своей нобелевской речи.

Как Бейлисс уточнил в статье для медицинского журнала Lancet, нервы не стимулируют выделение поджелудочного сока; не стимулирует его и кислота, как ранее считали другие. «Соответственно, выделения вызываются неким веществом, производимым в слизистой оболочке кишечника под влиянием кислоты и переносимым затем к железе по кровеносной системе»[13]. Со временем дебаты прекратились: ученые поняли, что вопрос «нервы или химия» не имеет смысла, потому что все дело здесь в сложном взаимодействии между ними, которое контролирует реакцию тела. Например, слюнная железа, известная еще с «собачьих дней» Лондонского университетского колледжа, управляется нервами и переключается гормонами; недавние исследования, в частности, показывают, что постменопаузальное снижение эстрогена и прогестерона вызывает сухость во рту.

Бейлисс и Старлинг представили свою теорию еще до того, как появилась сама специальность «эндокринология». Их идеи были смелыми, граничащими с безрассудством. Они рушили догмы, опровергая нервную теорию, существовавшую несколько десятилетий. Оглядываясь на их достижения из XXI века, доктор Ирвин Модлин, гастроэнтеролог из Йеля, писал, что одним махом эти два человека создали целую дисциплину[14]. То, что они описали 100 лет назад, считается верным и сегодня. Ученые знают, что гормон секретин нейтрализует кислоту, вытекающую из желудка во время переваривания пищи; если точнее, секретин тормозит выработку желудочного сока и стимулирует выделение бикарбонатов поджелудочной железой[15]. В 2007 году ученые также обнаружили, что секретин регулирует электролитный обмен в кровеносном русле[16]. Проще говоря, секретин – это гормон, спосо бствующий пищеварению.

Старлинг и Бейлисс поняли, что, несмотря на противодействие, приблизились к совершенно новой концепции, которая может изменить представление ученых о человеческом теле. Годами некоторые врачи задавались вопросами о химической передаче сигналов между далекими друг от друга частями тела. Например, врачи замечали, что при кормлении ребенка грудью у матери сокращается матка. Эксперимент с кишечником позволил получить некоторые недостающие доказательства. Или, как выразился Бейлисс, выступая перед Королевским обществом в 1902 году, «часто предполагалась химическая симпатия между разными органами, например маткой и молочными железами, но мы считаем, что это первый случай, когда такое взаимодействие удалось непосредственно доказать экспериментальным путем»[17].

Их важнейшие исследования закончились незадолго до сообщения в Королевском обществе. Но та самая наглядная демонстрация, в результате которой появился памятник, состоялась год спустя, 2 февраля 1903 года, когда Бейлисс на собаке показал, как действует его теория, 60 студентам Лондонского университетского колледжа.

Бейлисс не знал, что на его лекцию тайком пробрались две активистки, выступавшие против экспериментов на животных. Лиззи Линд аф Хагебю и Лиза Катерина Шартау приехали в Англию из Швеции и поступили в качестве вольных слушательниц в располагавшийся неподалеку женский колледж. Они хотели немного поучиться физиологии, но главное – собирались запастись материалами для борьбы против вивисекции. В женском колледже не были разрешены эксперименты на живых животных; если студентка хотела посмотреть на такой эксперимент, она должна была получить разрешение профессоров мужского колледжа. Как девушки позже объяснили в суде, они поступили в медицинский колледж, чтобы отделиться от невежественной массы борцов за права животных. Они хотели научиться говорить на языке науки и использовать его в своей борьбе.

Эти активистки были в авангарде движения, зародившегося еще в середине XIX века, одновременно с лабораторной медициной. Чем больше экспериментов проводилось, тем больше ученым требовалось собак и кошек. Чем больше животных они использовали, тем больше беспокоились любители животных. Благодаря в том числе громогласным борцам с вивисекцией Англия стала первой страной, в которой издали закон, ограничивающий эксперименты на животных. В Акте о поправке к закону о жестокости к животным 1876 года (принято за 27 лет до судьбоносной демонстрации Бейлисса) было три пункта: только ученые с особой лицензией имели право экспериментировать на живых животных; животное для эксперимента можно использовать только один раз; животному перед экспериментом нужно ввести обезболивающее, если только лекарство не мешает проведению эксперимента. Борцы с вивисекцией жаловались, что закон практически не работает.

ВИВИСЕКЦИЯ – ПРОВЕДЕНИЕ ЭКСПЕРИМЕНТОВ НА ЖИВОМ ЖИВОТНОМ.

Шведки пришли в Лондонский университетский колледж специально для того, чтобы поднять шум, но невольно стали свидетельницами одного из самых значительных эндокринологических экспериментов в истории. В начале лекции ассистент Бейлисса Генри Дейл принес в аудиторию того самого коричневого метиса терьера и закрепил его в положении на спине на черном лабораторном столе перед студентами. Они выбрали того же самого пса, что и в эксперименте с поджелудочной железой несколько месяцев назад, и этот выбор позже аукнулся им в суде.

Поскольку поджелудочная железа пса была уже повреждена, Бейлисс сосредоточился на слюнной железе. Смысл был тот же: демонстрация химии пищеварительного тракта. Бейлисс наклонился над псом, сделал надрез на шее и отделил кожу в том месте, где на нижней челюсти крепилась слюнная железа. Потом он провел ножом вниз к трахее пса, перерезал один из тонких подъязычных нервов, соединенных со слюнной железой, и прикрепил отрезанный конец к электроду. Бз-з. Бз-з-з.

Профессор бил по нерву током почти 30 минут. Студенты внимательно смотрели на происходящее. Ничего. Опять ничего. Бз-з. Бз-з-з. Ничего. Как знает любой экспериментатор, даже самые продуманные планы иногда срываются. Электрическое стимулирование нерва должно было заставить слюнную железу выделять слюну. А слюна, «внутренний секрет», должна была, в свою очередь, активировать пищеварительные железы. Секреты пищеварительных желез, выделяясь, стимулируют пищеварение безо всякой работы нервов. Но ничего такого во время опыта не произошло. В конце концов, Бейлисс кивнул Дейлу, тот вынес пса из аудитории, удалил поджелудочную железу, чтобы позже проверить под микроскопом, получила ли она какие-либо химические сигналы, а затем пронзил ножом сердце собаки, покончив с ее мучениями. Позже Бейлисс и Старлинг проверят поджелудочную железу на наличие миниатюрных нервов, надеясь, что не найдут ни одного, и это докажет их химическую теорию.

Публичный эксперимент не удался, потому что слюнная железа не сделала того, что должна была сделать, зато замысел Линд аф Хагебю и Шартау удался полностью. Они тут же начали писать антививисекционистскую книгу, в которой описали все, что увидели. Книга получила название «Научная бойня: заметки из дневника двух студенток-физиологов». Упомянув революционные исследования, проведенные Бейлиссом и Старлингом, они написали, что их намерения были «двоякими: во-первых, узнать modus operandi экспериментов на животных, а затем, во-вторых, глубоко изучить принципы и теории, лежащие в основе современной физиологии»[18]. Под «изучением modus operandi» они имели в виду поиск доказательств того, что ученые нарушают запрет на вивисекцию. Они сообщили, что увидели открытую рану на животе собаки – доказательство того, что ее уже использовали в экспериментах ранее. Использовать одно и то же животное два раза незаконно.

Первый удар по вивисекторам.

А еще они увидели, как пес вздрагивает, – значит, ему было больно. А по закону, лабораторным животным нужно обязательно вводить обезболивающее.

Второй удар.

Потом они задали вопрос, где Бейлисс и Старлинг вообще взяли этого терьера. Тогда ходили слухи, что ученые похищали собак прямо у владельцев и прочесывали парки в поисках сбежавших питомцев. «Возможно, его хозяин потерял его утром того же дня, – писали они, – но никакие объявления и никакие награды уже не помогут вернуть этого пса обратно»[19]. Подобные рассказы, неважно, реальные или вымышленные, создавали вокруг лабораторной медицины атмосферу ужаса.

Девушки поведали и о том, как во время лекции Бейлисс запустил руку в живот пса, вытащил кишечник и сказал студентам, что с этим нужно обращаться осторожно, иначе лопнет, а вонючее содержимое плюхнется на пол. Студенты-мужчины, по их словам, смеялись и аплодировали. Поначалу они назвали эту главу «Забавы», но издатель, который и сам был борцом с вивисекторами, потребовал от них менее циничного тона.

В конце семестра девушки вручили свою книгу, а также конспекты всех посещенных лекций Стивену Кольриджу, юристу и президенту Национального общества борьбы с вивисекцией. С этого момента и началась шумиха вокруг собачьей статуи.

Авторы книги хотели, чтобы Кольридж подал на ученых в суд, но тот понял, что в суде у них шансов будет мало. Судьи обычно вставали на сторону медицинского истеблишмента. Кроме того, дела об издевательствах над животными имели срок давности шесть месяцев, и время практически вышло. Наконец, чтобы подать в суд, нужно было получить одобрение высокопоставленного судебного администратора, а те, как и судьи, обычно вставали на сторону ученых. По сути, Кольридж предложил им отказаться от судебной канители и устроить демонстрацию.

Вместо того чтобы работать в рамках системы, он предложил обратиться к массам и привлечь на свою сторону широкую публику. Итак, 1 мая 1903 года Кольридж и его организация мобилизовали 3 тыс. человек на митинг возле церкви Сент-Джеймс на Пикадилли, в центре Лондона. Там он, размахивая книгой «Научная бойня…», громко кричал об издевательстве над животными в науке.

Он назвал работу Бейлисса и Старлинга «трусливой, аморальной и презренной»[20]. Он зачитывал антививисекционистские мнения знаменитых английских писателей, в том числе Редьярда Киплинга, Томаса Харди и Джерома К. Джерома. «Если это не пытка, пусть Бейлисс и его друзья… расскажут, ради всего святого, что такое пытка», – заявил он.

Толпа кричала и улюлюкала. Таблоид из Бэттерси, Daily News, перепечатал речь Кольриджа слово в слово. Ее перепечатали другие издания.

Бейлисс, избегавший публичности, предпочитал игнорировать происходящее. Но вспыльчивый Старлинг призвал его выступить против толпы, насмехавшейся над серьезной наукой. Уверенный, что юридическая система будет на их стороне, он убедил Бейлисса подать на Кольриджа в суд за клевету. Бейлисс, надеясь избегнуть судебного разбирательства, сначала портебовал у Кольриджа публичных извинений. Но Кольридж не ответил, и Бейлисс обратился в суд[21].

ИДЕЯ О ВОЗМОЖНОСТЯХ ХИРУРГИИ И ВИВИСЕКЦИИ В СОЗДАНИИ НОВЫХ ОРГАНИЗМОВ БЫЛА ПОПУЛЯРНА В ФАНТАСТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ В КОНЦЕ XIX – НАЧАЛЕ XX ВВ. СРЕДИ ПРОИЗВЕДЕНИЙ НА ЭТУ ТЕМУ НАИБОЛЕЕ ИЗВЕСТНЫ «ОСТРОВ ДОКТОРА МОРО» (1896) ГЕРБЕРТА УЭЛЛСА, «СОБАЧЬЕ СЕРДЦЕ» (1925) МИХАИЛА БУЛГАКОВА, «ЧЕЛОВЕК-АМФИБИЯ» (1928) АЛЕКСАНДРА БЕЛЯЕВА.

11 ноября 1903 года студенты, сторонники вивисекции, противники вивисекции, профессора, ученые и разнообразные активисты собрались вокруг здания суда Олд-Бейли. Одни поддерживали подзащитных, другие – ученых. Суд рассматривал не нравственность или законность экспериментов над животными, а исключительно дело о клевете. Истцом выступал ученый, ответчиком – юрист, спровоцировавший массовые протесты.

Старлингу и Бейлиссу в тот момент казалось, что под угрозу были поставлены все их научные достижения. Коллеги сомневались в их теории химических секретов, а публике не нравились методы проведения их экспериментов.

Старлинг, выступая свидетелем со стороны Бейлисса, признал, что животное использовали два раза, но объяснил, что раз уж пса все равно собирались убить, они предпочли использовать его, а не экспериментировать на другой собаке. Студенты-медики, тоже выступившие свидетелями, сказали, что пес вздрагивал из-за рефлекса, и это не является свидетельством недостаточной дозы обезболивающего. Суд продлился четыре дня. 18 ноября присяжные удалились на совещание. Совещание продлилось 25 минут. Кольридж был признан виновным в клевете. Судья назначил ему штраф в размере 5 тыс. фунтов – 2 тыс. за моральный ущерб и 3 тыс. за судебные издержки, – что равняется по нынешнему курсу примерно полумиллиону фунтов стерлингов, или почти 750 тыс. долларов США.

Студенты-медики повскакивали с кресел с криками «Трижды ура Бейлиссу!». Бейлисс пожертвовал полученные деньги физиологической лаборатории.

Daily News, газета рабочего класса, призвала к ужесточению законов о вивисекции. «Вот животное, которое обожает человека и безоговорочно доверяет ему, – писали в редакционной статье. – Разве подобное невероятное доверие – полнейшая уверенность, которая видна в блеске собачьих глаз, – не накладывает на нас определенные обязательства?»[22] The Times, которая обычно вставала на сторону ученых, назвала все эти события – и свидетельства девушек, хитростью попавших в анатомический театр, и Кольриджа, оскорбившего выдающихся врачей, – подлыми и презренными[23]. The Globe, другая британская ежедневная газета, тоже раскритиковала Кольриджа за то, что он «выдвинул подлые обвинения против почтенных людей»[24].

Что же касается студентов, то суд против Кольриджа вдохновил их на хулиганские выходки. Сначала они заявлялись на митинги суфражисток с криками «Троекратное ура Бейлиссу!». Вполне возможно, что феминисток куда больше интересовали их собственные феминистские цели, а студенты ставили борьбу за права женщин и права животных на одну доску. Любые активисты борются с истеблишментом, рассуждали они, а это значит, что суфражистки, скорее всего, заодно будут и против вивисекции.

Через два года после суда, в 1905 году, Старлинг прочитал четыре лекции в Лондонском Королевском колледже[25]. Он представил на них свою новую теорию, которая выросла из их с Бейлиссом экспериментов, а также из исследований, проведенных в других странах Европы и Соединенных Штатах. То была теория химического, а не нервного контроля над работой организма.

Во вступительной речи вечером 20 июня 1905 года Старлинг подвел итоги исследований желез, впервые употребив слово «гормон»: «Эти химические сигнальщики, или гормоны (от греч. ópμαω – “я возбуждаю”), как их можно назвать, должны переноситься от органа, где они производятся, в орган, на который они действуют…»[26]. Старлинг произнес эту фразу как бы между прочим, но название тем не менее закрепилось.

Старлинг объяснил, чем эти вещества отличаются от других телесных выделений. Эти «соки», по его словам, должны «переноситься из органа, в котором производятся, в орган, на который воздействуют, посредством кровеносной системы, и постоянно повторяющиеся физиологические потребности организма должны влиять на их постоянное производство и циркуляцию в организме». Старлинг дал совершенно точное определение гормонов: это вещества, которые вырабатываются в определенных железах, а действуют совсем в другом месте организма; они передаются через кровь; они играют важнейшую функциональную и жизненную роль.

Старлинг, по сути, выдвинул ту же идею, что и Арнольд Бертольд более чем за 50 лет до него. Но доктор, менявший петухам семенники, понявший еще в «догормональную» эпоху, как семенники работают, тогда не привлек широкого внимания к своему открытию, в отличие от Старлинга. Кроме того, Бертольд не понимал, что наткнулся на общий механизм действия всех гормональных желез. Он понял, что выделения желез работают с органами, находящимися далеко от них, но считал это особенностью семенников.

СЕКРЕТ – ВЕЩЕСТВО, ВЫРАБОТАННОЕ И ВЫДЕЛЕННОЕ КЛЕТКАМИ. ОРГАНЫ, ВЫДЕЛЯЮЩИЕ СЕКРЕТЫ, НАЗЫВАЮТ ЖЕЛЕЗАМИ.

Старлинг, кроме того, отметил, что распространенный термин «внутренние секреты» не объяснял сути явления в точности. Секрет – это и есть секрет: нечто вытекающее из железы. Но здесь требовался особый термин, который описывает не просто «что-то вытекшее», а химическое вещество с определенным принципом действия, целью и способностью вызвать удаленную реакцию. Вот тогда-то он и обратился к двум друзьям-специалистам по античной истории из Кембриджского университета – сэру Уильяму Харди и Уильяму Визи, а те предложили ему использовать греческое слово «гормао» («возбуждать»)[27].

Другие термины были предложены Эдвардом Шефером, одним из учителей Старлинга. Он предложил «автокоид»: «авто» – от греч. ауто- («сам») и – коид («лекарство»), т. е. «наши внутренние лекарства»[28]. Этот термин по какой-то причине не прижился. Через несколько лет, в 1913 году, Шефер предложил называть гормонами только те внутренние химикаты организма, которые стимулируют, а халонами (от греч. «расслаблять») – те вещества, которые ингибируют действие[29]. Но и эта идея не прижилась[3].

Так гормоны стали гормонами.

В первой из своих четырех лекций Старлинг сказал, что, по его предположению, гормоны выделяются четырьмя железами: гипофизом, надпочечниками, поджелудочной и вилочковой. Он решил ничего не упоминать о семенниках и яичниках, потому что не хотел, чтобы его почтенная аудитория причислила его к шарлатанам, предлагающим «омолаживающие напитки» из тестикул и яичников[30]. То была доходная мода начала XX века: из гонад различных животных делали напитки, которые якобы повышали энергию, либидо и восстанавливали практически все, что ухудшалось с возрастом.

Во второй и третьей лекциях Старлинг спросил свою аудиторию, требуются ли для определения гормона критерии, схожие с теми, которые применяются при определении микробов. Когда немецкий ученый Роберт Кох 20 лет тому назад открыл микробы, он выдвинул набор принципов, или постулатов, которые должны обязательно выполняться: 1) микроорганизм должен быть изолирован от организма-носителя; 2) он должен вызывать конкретную болезнь при введении в здоровый организм (например, как Mycobacterium tuberculosis вызывает туберкулез); 3) он должен всегда вызывать только одну и ту же болезнь и никакую другую; 4) наконец, при взаимодействии больного организма со здоровым должно происходить заражение той же болезнью.

Вдохновившись примером первооткрывателя микробов, Старлинг предложил следующее определение: гормон является таковым, только если: а) удаление железы, выделяющей гормон, приводит к болезни или смерти; и б) вживление здоровой железы, выделяющей гормон, приводит к восстановлению нормального состояния. Некоторые гормоны, впрочем, называются гормонами, хотя и не вписываются в критерии Старлинга. При удалении или повреждении поджелудочной железы, например, развивается сахарный диабет – первый критерий удовлетворен, – но, к сожалению, пациента невозможно вылечить, пересадив ему новую здоровую поджелудочную железу. Второй критерий не удовлетворен. Тем не менее поджелудочную железу все равно считают эндокринной железой, а инсулин – гормоном.

В заключение Старлинг предположил, что чем больше мы будем узнавать о гормонах, тем с большей вероятностью сможем найти лекарства от самых разных болезней, от запора до рака. «Обширные познания о гормонах и их образе действия, – сказал он, – не могут не сыграть важнейшей роли на пути к полному контролю над телесными функциями, что является главной целью медицинской науки»[31]. В более поздней речи Старлинг сказал, что открытие гормонов «похоже на сказку»[32]. Он предсказал, что ученые однажды установят химический состав гормонов, научатся синтезировать их и применять для контроля над функциями организма.

Через два года после лекций в Королевском обществе, 15 сентября 1906 года, в обычный дождливый день в саду Лэтчмир, маленьком зеленом пятнышке среди застроенной домами территории неподалеку от Бэттерси-парка, установили памятник собаке. Оплатила ее Луиза Вудвард, богатая жительница Лондона и активистка движения против вивисекции. В The New York Times надпись на постаменте назвали «возмутительной» и «молчаливым свидетельством безнравственности борцов с вивисекцией»[33]. Памятник простоял нетронутым четыре года, несмотря на шумиху и протесты 1907 года. В 1910 году мэр района Бэттерси попросил леди Вудвард перенести «Коричневого пса» к себе в сад, но та отказалась. Ранним утром 10 марта того же года несколько полисменов и четверо местных рабочих унесли статую из Лэтчмира в стоявший неподалеку гараж для велосипедов[34]. Там они разбили постамент на куски и отдали памятник в переплавку. The New York Times заявила, что «ничего подобного этой статуе никто и никогда больше не увидит»[35].

Американцы оказались неправы. В 1985 году Джеральдин Джеймс, антививисекционист и член все еще существовавшего, пусть и не процветавшего, Общества Коричневого пса, заказала новый памятник. Сегодня «Коричневый пес» стоит в зарослях шиповника в Бэттерси-парке, надежно скрытый от посторонних глаз. Если хотите найти его, пройдите к северной части парка, мимо беговой дорожки и собачьих площадок за заборами, – и вы увидите памятник, окруженный с трех сторон низким заборчиком и высокими лиственными деревьями. Новый памятник не оборудован фонтаном, а бронзовый пес сидит уже не гордо, а скорее трогательно – к огорчению нынешних борцов за права животных[36].

Возможно, несколько прохожих даже прочитают надпись и вспомнят Старлинга и Бейлисса – не только за их эксперименты на животных, но и за новаторские идеи. Эта странная пара ученых объединила всех нас. Сами того не желая, они консолидировали противников вивисекции в сплоченное движение. А еще они объединили врачей разных направлений: все ученые, исследовавшие надпочечники, щитовидную железу, гипофиз, оказались объединены общей медицинской наукой, получившей имя эндокринология.