Читать книгу Прежде чем мы стали чужими - Рене Карлино - Страница 6

МЭТТ

Мы встретились в Стариковском приюте, общежитии для старшекурсников Нью-Йоркского университета. Была суббота. Она читала журнал внизу в холле, а я вломился туда, сражаясь со своим девятнадцатилетним письменным столом. Это был единственный кусок моего дома, присланный мне мамой из Калифорнии, не считая большой коробки, моего фотооборудования и саквояжа с одеждой.

Она посмотрела в мою сторону, и я неловко застыл, надеясь, что она не заметит, как я неизящно раскорячился с этим столом.

Не тут-то было.

Вместо этого она посмотрела мне прямо в глаза, наклонила голову набок и нахмурилась. Похоже было, что она пытается вспомнить, как меня зовут. Но я был уверен, что мы никогда не встречались. Никто на свете не забыл бы такую девушку.

Я так и застыл на месте, разглядывая ее. У нее были огромные прозрачные зеленые глаза, светящиеся энергией и приковывающие внимание. Ее губы двигались, а я смотрел прямо на нее, но не слышал ни слова – я мог только думать о том, как она необыкновенно красива. Ресницы, окаймляющие ее большие миндалевидные глаза, были заметно темнее, чем белокурые, почти белые, волосы, а ее кожа… Казалось, если дотронуться до нее кончиком языка, она будет сладкой.

Господи, я думаю, какой на вкус окажется ее кожа?

– Ау-у?

– Да, – я моргнул и очнулся.

– Я спросила, не надо ли тебе помочь, – улыбнулась она и указала на стол, который я придерживал коленом.

– Да, конечно. Спасибо.

Она отбросила журнал, вскочила, схватила стол за другой конец и направилась по коридору спиной вперед. Подхватившись, я старался поспевать за ней.

– Между прочим, меня зовут Грейс.

– Очень приятно, – пропыхтел я. Имя ей очень шло.

– А у тебя имя есть?

– Следующий, – сказал я, указывая головой на нужную дверь.

– Тебя зовут Следующий? Ну что же, не повезло, бывает. Заставляет задуматься, как именно твои родители додумались до такого, – засмеялась она.

У меня вырвался нервный смешок. Она была ослепительно хороша, но при этом казалась простодушной.

– Я имел в виду, нам осталось пройти одну комнату.

– Я поняла, балда. И я все жду это самое имя.

– Мэтт.

– Ладно, Мэтти Следующий, – сказала она, остановившись перед дверью моей комнаты. – А что ты изучаешь?

– Фотографию.

– А, так я могла видеть тебя в Триш-колледже?

– Нет. Я тут впервые.

Она казалась озадаченной. Я явно ей кого-то напоминал. Оставалось только надеяться, что этот кто-то был ей симпатичен. Мы поставили чертов стол, и я прошел мимо нее, чтобы отпереть дверь. Наклонив голову, я пробубнил в сторону своих кроссовок: «Я перевелся сюда из Университета Калифорнии».

– Правда? Я никогда не была в Калифорнии. Не могу поверить, что ты уехал оттуда, чтобы торчать тут в этом Доме Придурков.

– Мне там было не в кайф. – Я обернулся и прислонился к двери, не отпирая ее. Наши взгляды встретились, и мы оба отвели глаза. – Мне надо было уехать оттуда на какое-то время.

Я понимал, что из-за нервов болтаю какую-то чушь, но мне не хотелось, чтобы она уходила.

– Не хочешь зайти, пока я буду распаковывать барахло?

– Давай.

Она подперла дверь пачкой книг, чтобы та не закрылась, помогла мне втащить стол в комнату и поставить его в нужный угол. Затем вспрыгнула на него и уселась там, скрестив ноги, как будто собралась медитировать или левитировать. Я во второй раз за день оглядел свое новое жилье. Стандартный общежитский набор мебели: длинная узкая железная кровать, стол, который я буду использовать для фотооборудования, на полу – старый проигрыватель с колонками, оставленный предыдущим жильцом, и пустая книжная полка. В большой коробке, которую я принес, были мои любимые книжки, диски, пластинки и фотографии. Мои лучшие работы, сделанные в Университете Калифорнии, лежали в кожаном портфеле. Грейс немедленно схватила его и начала перелистывать фотографии. В комнате было два узких, длинных окна. Солнечный свет, проникавший в них, заливал комнату, прекрасно освещая лицо Грейс. Казалось, свет исходит от нее самой.

– Вау, вот эта – потрясная. Это твоя подружка? – она вытащила фотографию потрясающе красивой девушки с выразительной чертовщинкой в глазах. Выдержка фотографии подчеркивала изгибы ее голого тела.

– Нет, она не была моей подружкой. Мы просто дружили. – Это было правдой. Но правдой было и то, что она спросила меня: «Хочешь потрахаться?» – прямо перед тем, как я нажал на спуск, делая это фото. А мой друг – и ее парень – молча наблюдал за нами. Говорю же, мне было не в кайф в этой Калифорнии.

– О, – тихо сказала она. – Но это прекрасное фото.

– Спасибо. Свет был отличный. Хочешь, я сделаю пару твоих?

Я увидел, как дернулась ее шея. Она нервно сглотнула. Глаза у нее расширились, и до меня дошло, что она думает – я предлагаю ей позировать обнаженной.

– В смысле, в одежде, конечно же.

Она с облегчением выдохнула.

– Конечно, с удовольствием. – Она все смотрела на фотографию. – Но я думаю, что тоже смогу позировать, как эта девушка, если фотография будет такого же качества. – Она подняла на меня свои зеленые глазищи. – Может, немного позже, когда мы получше познакомимся. Так сказать, из любви к искусству.

И ухмыльнулась.

Я изо всех сил старался не представлять ее голой. «Ага, из любви к искусству». Она сама была произведением искусства. На ней была белая мужская рубашка с закатанными до локтя рукавами. Две верхние пуговицы были расстегнуты. Ногти на ногах были покрашены розовым, джинсы на колене порваны, и сквозь дырку я видел голую ногу. Не отрываясь, я смотрел, как она начала заплетать свои белокурые волосы в косу, перекинув ее через плечо. Она заметила, что я не могу оторвать от нее глаз, но только улыбнулась, вместо того чтобы сказать что-то резкое.

– А почему ты называешь это Дом Придурков? – спросил я и отвернулся, чтобы начать распаковывать коробку. Мне нужно было отвлечься, чтобы не пялиться на нее все время.

– Потому что здесь такая долбаная тощища. Ну правда, я тут всего неделю, а уже чувствую, будто у меня вся душа умерла.

Я рассмеялся ее надрыву.

– Вот прям настолько?

– Ну да. Я даже на виолончели ни разу не играла, как сюда переехала. Боюсь, соседи жаловаться начнут. Кстати, ты мне дай знать, если тебе будет мешать моя игра. В стенку там стукни или что.

– В смысле?

– Я живу в соседней комнате. А репетиционные комнаты очень далеко, так что в конце концов я наверняка буду репетировать прямо тут. Я изучаю музыку.

– Классно. Я с удовольствием буду тебя слушать. – Я не мог поверить, что она будет моей соседкой.

– В любой момент. Вообще-то не многие живут в общаге на старших курсах. Вот у тебя какая причина?

– Другое жилье мне не по карману. – Я заметил, что у нее на груди был значок с греческими буквами. – А ты? Почему ты не живешь вместе со всеми в братстве?

Она ткнула в значок пальцем:

– Это-то? Он фальшивый. Ну, не совсем фальшивый – я его украла. Я живу тут, потому что бедна, как собака, и не могу позволить себе жить где-то еще. У родителей нет денег платить даже за учебу, и я почти не могу подрабатывать, потому что должна все время репетировать. А с этим я хожу бесплатно в их столовую на Четырнадцатой улице. – Она сжала кулачок и вскинула его в воздух. – Пи Бета Фи[1], даешь макароны с сыром!

Она была совершенно прелестна.

– Не могу представить, чтоб тут было так уж скучно, если тут живешь ты.

– Спасибо. – Она покраснела. – Во мне не так уж много товарищеского духа и всякого такого, но мои приятели с музыкального факультета будут приходить и оживлять обстановку. Вот только начнется учеба, и все вернутся в город. Летом я жила с кучей народу в одной трущобе и привыкла, что вокруг много друзей. А тут так тихо. Никто ни с кем не водится.

– А почему ты не поехала домой на лето?

– А там некуда. У родителей домик крошечный, а у меня еще три младших сестры и брат. И все они там живут.

Она спрыгнула со стола и прошла на другую сторону комнаты, где начала рассматривать то, что я успел распаковать.

– Оп-па! – вытащила она запись «Грейс» Джеффа Бакли. – Вот из-за него я, можно сказать, практически сюда и поступила.

– Он гений, – согласился я. – Ты была на его выступлениях?

– Нет, хотя я бы умерла ради этого. Кажется, он сейчас живет в Мемфисе. Я приехала сюда, в Нью-Йорк, из самой Аризоны и первые месяца три все пыталась отыскать его тут, в Ист-Виллидж. Я его фанатка. Но кто-то сказал мне, что он давно уехал из Нью-Йорка. Я каждый день слушаю его «Грейс». Это моя музыкальная библия. Мне нравится представлять, что он назвал этот альбом в честь меня. – Она хихикнула. – А знаешь что? Ты как будто бы на него похож.

– Да ладно?

– Точно. Волосы у тебя лучше, но у вас обоих глаза такие темные, глубоко посаженные. И вы оба выпячиваете вперед небритую челюсть.

Ощущая легкую неловкость, я потер рукой подбородок – мне надо побриться.

– Не, мне как раз нравится. Тебе идет. И сложение у тебя такое же легкое, хотя ты, наверно, немного выше, чем он. Какой у тебя рост?

– Метр восемьдесят пять.

Она кивнула:

– Ну да, я думаю, он будет пониже.

Я плюхнулся на кровать, откинулся к стенке, закинув руки за голову, и с интересом наблюдал за ней. Она взяла в руки Антологию Битников.

– О! Ну мы с тобой точно родственные души! Скажи, что я и Воннегута тут найду, правда?

– Ты совершенно точно найдешь тут Воннегута. Дай мне вон тот диск, я поставлю, – сказал я, указывая на «Десять» «Пеарл Джэм»[2].

– Я уже должна идти заниматься, но поставь быстренько «Избавление», а? Она моя самая любимая в этом альбоме.

– Договорились, но тогда я тебя сфотографирую.

– Ладно, – пожала она плечами. – Что я должна делать?

– Ничего. Или все, что тебе хочется.

Я сунул диск в проигрыватель, схватил камеру и начал щелкать. Она закружилась по комнате в такт музыке, прищелкивая пальцами и подпевая.

В какой-то момент она остановилась и уставилась прямо в камеру.

– Я выгляжу как идиотка?

– Нет, – ответил я, не переставая снимать. – Ты выглядишь прекрасно.

Она неуверенно улыбнулась и внезапно резко опустилась на пол, растянувшись на деревянных досках во всю длину своего маленького тела, как ребенок. Вытянув руки, она извлекла откуда-то пуговицу. Я делал снимок за снимком.

– Кто-то пуговку посеял, – пропела она.

Она смотрела на меня с пола, прямо в камеру, и щурилась, блестя своими зелеными глазами. Я снова и снова жал на спуск.

Она поднялась и протянула мне руку с пуговицей:

– Это тебе.

Замолчала на секунду, посмотрела на потолок…

– Как я люблю эту песню. Я чувствую вдохновение. Спасибо, Мэтт. Мне надо бежать. Я очень рада, что мы познакомились. Давай еще как-нибудь встретимся?

– Конечно, мы будем видеться.

– Будет довольно сложно этого не делать. Я живу в соседней комнате, помнишь?

Она выскользнула за дверь, а минутой позже, как раз, когда Эдди Веддер[3] допевал последние строчки, я услышал из-за тонкой общежитской стены звуки виолончели. Она играла «Избавление». Я перетащил кровать через всю комнату, так, чтобы она стояла возле нашей общей с Грейс стены.

Я заснул поздно ночью под звуки ее виолончели.

В мое первое утро в Стариковском приюте я съел размокший батончик из овсяных хлопьев и долго переставлял все три предмета мебели по крошечному пространству, которое будет моим домом на следующий год. В процессе я обнаружил желтый листочек, приклеенный ко дну одного из ящиков стола, который я привез из дому. Там почерком моей мамы было написано: Не забудь позвонить маме. Она не давала мне об этом забыть, но мне это нравилось.

На первом этаже я нашел телефон-автомат. Возле него сидела девушка в спортивном костюме и темных очках. Она прижимала телефонную трубку к уху.

– Бобби, я жить без тебя не могу, – плакала она, вытирая слезы, текущие по щекам. Всхлипнув, она показала мне на коробку салфеток: – Эй? Можешь передать мне эту штуку?

Я взял коробку со стола, стоящего рядом с продавленной кушеткой, пропахшей дешевым куревом, и протянул ей.

– Ты еще долго?

– Серьезно, что ли? – она сдвинула очки на кончик носа и поглядела на меня поверх них.

– Мне надо позвонить маме.

Господи, я выгляжу как идиот. Еще больший, чем она.

– Бобби, мне надо идти, тут какой-то придурок должен позвонить маме. Перезвоню минут через пятнадцать, ладно? Ну да, парень, – она оглядела меня сверху донизу. – На нем футболка с роботом. Да, загорелый… Тощий.

Я развел руками, как бы говоря: В чем проблема?

– Ладно, Бобби, я тебя лублю… Нет, ты первый вешай… Нет, ты…

– Давай уже, – прошептал я.

Она встала и дала мне трубку:

– В твоем распоряжении.

– Спасибо, – ответил я. Она закатила глаза. – Лублю, – передразнил я ее, пока она уходила по коридору.

Я сунул в телефон карточку и набрал мамин номер.

– Алло?

– Привет, мам.

– Матиас, как ты там, милый?

– Хорошо. Вот как раз заселился.

– Ты папе звонил?

Я зажмурился. Я перевелся в Нью-Йоркский университет исключительно для того, чтобы между мной и моим разочарованным во мне отцом оказалась вся страна. Даже несмотря на все мои университетские призы за лучшие фотографии, он считал, что будущего в этом нет.

– Нет, пока только тебе.

– Мне везет, – серьезно заявила она. – Как общежитие? Ты уже видел фотолабораторию?

Мама единственная, кто поддерживал меня. Ей нравилось быть сюжетом моих фотографий. Когда я был маленьким, она отдала мне старый фотоаппарат своего отца, с чего и началось мое увлечение. В десять лет я снимал все и всех, кого только мог.

– Общага нормальная, лаба отличная.

– Ты с кем-нибудь уже познакомился?

– С девушкой. Ее зовут Грейс.

– А-а…

– Нет, мам, это не то. Мы просто общались. Я ее и встретил-то только вчера, и мы несколько минут потрепались.

Девушка-с-лублю вернулась. Она уселась на кушетку, картинно оперлась на руку и уставилась на меня снизу вверх. Ее перевернутое лицо действовало мне на нервы.

– Она тоже изучает искусство?

– Да. Музыку. Она симпатичная.

– Ну и прекрасно.

Я слышал, как в телефонной трубке звенит посуда. Я подумал, если бы мама все еще была замужем за отцом, она бы не мыла посуду сама. Мой отец был успешным юристом в сфере развлечений, а мама преподавала искусство в частной школе за скудную зарплату. Они развелись, когда мне было четырнадцать. Отец сразу же женился снова, а мама так и не вышла замуж. Позже я решил жить с отцом и мачехой, несмотря на то что в крошечном мамином домике в Пасадене всегда было более уютно. Но у отца было больше места для нас со старшим братом.

– Ну и хорошо. Александр сказал тебе, что сделал Монике предложение?

– Правда? Когда?

– За несколько дней до твоего отъезда. Я думала, ты уже знаешь.

Мы с братом не разговаривали, особенно про Монику, которая когда-то была моей девушкой. Брат пошел по стопам отца и вот-вот должен был получить адвокатскую лицензию в Калифорнии. Он считал меня лузером.

– Рад за них, – сказал я.

– Да, они друг другу подходят. – Мы оба замолчали. – Ты тоже кого-нибудь встретишь, Мэтт.

Я засмеялся.

– Мам, с чего ты взяла, что я кого-то ищу?

– Только по барам не ходи.

– Я больше ходил по барам до двадцати одного, чем сейчас.

Лублю-девушка закатила глаза.

– Все, мам, пока, мне надо идти.

– Хорошо, милый. Звони мне. Мне интересно про Грейс.

– О’кей. Лублю, мам.

Уходя, я подмигнул девушке, которая не сводила с меня глаз.

– Я тоже тебя лублю, – рассмеялась она.