Читать книгу Майя - Ричард Адамс - Страница 25

– Тридцать тысяч! – восторженно воскликнула Оккула. – Тридцать тысяч мельдов за нас обеих, банзи! Похоже, за тебя пятнадцать тысяч заплатили, представляешь?

– Чему тут радоваться? – вздохнула Майя, осторожно водя кусочком пемзы по спине подруги. – Нам все равно этих денег не видать… Ну, разве что пятьсот мельдов. А откуда ты знаешь?

Девушек уже отвели в женские покои особняка верховного советника.

– Мне Теревинфия сказала, – ответила Оккула, растянувшись на мягком ложе. – Объяснила, что нам повезло: богаче нашего хозяина только благая владычица и Дераккон. Только ты с ней поосторожнее, банзи, она наверняка ему все доносит.

– За нас могли и сто тысяч заплатить, – сказала Майя. – И что с того?

– Ох, не зли меня! Потри чуть ниже, вот так! Да пойми же ты, что мы с тобой теперь – очень ценный товар, обращаться с нами будут бережно. Главное – глупостей не наделать. Ты – как фонтан в обеденном зале; за тебя огромные деньги плачены, испортить тебя никто не посмеет.

Майя зарыдала:

– Он такой гадкий! Фу, даже смотреть противно, будто… – Она перевернула подругу на спину и бросилась ей на грудь. – Ах, я так рада была, что мы с тобой в Беклу попали, а теперь…

Оккула села и тряхнула Майю за плечи:

– Ты с ума сошла? Все так удачно складывается! Как тебе еще сказать, чтобы ты наконец поняла? Ты вообразила, что этот толстяк тебе Таррина заменит? Или меня? В нашем деле так думать не следует. – Она ласково погладила Майю по спине. – Вот погляди, тело у тебя сильное, красивое. Ты плавать любишь, так? Плавать – это удовольствие, верно? А воду носить и дрова колоть – это работа, тяжелый труд. Так вот, наше дело – то же самое, работа. Толстяка ублажать – работа, не удовольствие. В этом и весь секрет. Но пойми, работа здесь не тяжелая. Жирный боров… Теревинфия говорит, он как пузо себе набьет, так больше ни на что и не способен. Его ублажить – полминуты хватит, если умеючи. Он жир сбрызнет и уснет, а дальше – не твоя забота. А коли научишься удовольствие ему доставлять, то далеко пойдешь, если вести себя с умом. – Оккула серьезно поглядела на подругу. – И ни в коем случае не показывай ему, что он тебя пугает. Знаешь почему? Потому что он жестокий, ему чужой страх по нраву. Как сообразит, что тебе противно или страшно, так и начнет издеваться – козла на тебя напустит или еще как надругается, а сам будет любоваться. Помнишь, что я тебе в Пуре говорила? Держи себя с достоинством, даже если под дильгайского гуртовщика уложат. В нашем деле без хороших манер нельзя.

– Нет у меня никаких манер, – всхлипнула Майя.

– Ты же мне сказала, что плавать умеешь?

– Ну и что? Как мне это поможет?

– Не знаю, что-нибудь придумаем. Пловцы хорошо двигаются, будто танцуют. Вот, кстати, как это я сразу не сообразила! Хочешь, научу тебя сенгуэлу танцевать? У тебя получится, не сомневайся.

– А что это – сенгуэла?

– Танец такой, про Шаккарна и Леспу. Я когда его танцую, то вроде как завлекаю, а если ты ему научишься, то все решат, будто сама Леспа с небес спустилась. Что ж, время у нас есть, я тебя выучу.

– Пятнадцать тысяч мельдов… – недоуменно прошептала Майя. – Матушка таких денег в жизнь не заработает!

– Вот на что крестьянские налоги тратятся, – рассмеялась Оккула, подтягивая табурет к зеркалу у стены. – Видишь, как оно получается: мать твоя деньги у Лаллока за тебя получила, подати в казну, то есть Сенчо, заплатила, а он их Лаллоку вернул. Считай, они у твоей матушки из венды выпали.

– Ой, Оккула, ты же хотела Лаллоку на Геншеда нажаловаться! Ну помнишь, за то, что он в Пуре устроил?

– Не спеши, банзи, рано нам еще жаловаться. Вот как прославимся на всю Беклу, станем по тысяче мельдов за ночь получать, тогда и начнем счеты сводить. Не бойся, я этого негодяя не забуду. Он свое получит, растечется, как навозная лепешка под дождем. – Оккула осторожно поправила ожерелье из клыков. – Ох, не ной! Погляди лучше, как нам повезло! Мы в роскоши купаемся – наряды новые, зеркало, мраморный бассейн для омовений, притирания! Не забывай, на улицах народ за корку хлеба убивается, а нам всего-то и надо, что толстяка ублажать да делать вид, будто по нраву оно тебе. Легче легкого. У такой красавицы, как ты, все получится.

Тут в покои из коридора вошла белишбанская невольница Мериса. Обнаженная девушка, не обращая внимания на Оккулу с Майей, невозмутимо забралась в бассейн. Оккула замолчала. Тишину нарушал только плеск воды.

– Ты откуда такая взялась? – наконец спросила Мериса.

– Мы обе из Тонильды, – безмятежно ответила Оккула.

– Впервые слышу, чтоб в Тонильде чернокожие водились, – заявила Мериса. – Как по мне, так лучше б вы в своей глуши и сидели. – Она досадливо плеснула ладонью по воде, но брызги до девушек не долетели.

Оккула встала у края бассейна:

– И чего тебе неймется? Повздорить решила? Вот Теревинфия придет, нам всем не поздоровится.

– Плевать я на нее хотела, – буркнула Мериса. – От нее и так неприятностей не оберешься.

Миловидное личико темноглазой белишбанки исказила злобная гримаса, пухлые чувственные губы презрительно сжались, отчего девушка словно бы повзрослела лет на десять.

– Что случилось? – спросила Оккула, протянула руку, помогла Мерисе выбраться из бассейна и обернула ее пушистым полотенцем.

– Ох, Крэн мне свидетель, в один прекрасный день заколю я этого жирного борова, и пусть меня повесят! – вздохнула белишбанка. – Бедняжка Юнсемиса!

– А с ней что стряслось? Померла?

– Нет, марджил подцепила. Ничего страшного, мы бы все вылечили, никто бы и не заметил, да эта сучка Теревинфия прознала и тут же донесла. Она Юнсемису терпеть не могла, только на любимицу Сенчо раньше жаловаться боялась, а как про марджил разнюхала, так все и выложила, кошка драная. Юнсемису выпороли, а этот гад любовался, да еще и мне велел его ублажать.

– И где теперь Юнсемиса?

– Ее работорговцу продали вместе с Тиусто. Ну, Тиусто уж двадцать четыре стукнуло, она понимала, что ей тут недолго осталось. Сенчо старых рабынь не держит.

– А тебе сколько лет? – осведомилась Оккула.

– Девятнадцать.

– И долго ты при деле?

– Смотря, что делом называть, – усмехнулась Мериса. – Ты вот на меня во все глаза погляди да прикинь, чернушка, – через пару лет тебя то же самое ждет.

– Не стращай попусту, – отмахнулась Оккула. – Ты когда начала?

– В тринадцать, – ответила Мериса. – Это не рано, в Белишбе тринадцатилетних замуж выдают, только мне замуж не хотелось, просто я бастанье любила, никого мимо не пропускала. Всех парней в округе перепробовала, вот меня отец из дома и выгнал, шлюхой назвал, хотя я ни у кого ни мельда не брала. – Она досадливо стукнула кулаком в стену.

Майя с Оккулой переглянулись.

– А потом что? – спросила Оккула.

– Ну, чем помирать с голоду, я решила в Хёрл пойти. По дороге мне встретился один паренек, Латто его звали. В бега подался.

– Раб?

– Ага. Пять лет назад в Белишбе беглых много было. Только Латто мне про себя не рассказывал, называл себя даром Шаккарна. И то правда – зард у него был знатный, дверь мог вышибить. Знаешь, как он… – Тут Мериса пустилась в такие подробные и откровенные описания любовных утех, что девушкам стало ясно: говорила она больше для себя.

– Эк тебя распалило, – усмехнулась Оккула.

– Ох, заткнись! – проворчала Мериса. – О чем это я? А, ну, пристали мы с Латто к банде беглых, что на тракте из Хёрла в Дарай разбойничали, к югу от Жергенской переправы. Они поначалу нас обоих принимать не хотели: я им была нужна, а вот Латто – нет. Только я уперлась, что без него – ни в какую. А он с ними чуть до смерти не подрался.

– Ох, они что, тебя все бастали? – ужаснулась Майя.

– Вот еще! Латто их ко мне не подпускал. Я им для другого нужна была – путников подманивать. Как увижу кого побогаче, уговариваю отойти в рощицу… А там его уж поджидают, дуралея… Ох и весело нам было! Однажды я трех лапанцев остановила, мол, я сразу с тремя согласна. А они с оружием были. Ну, я их в рощу отвела, голову задурила… Самое смешное, что мне очень уж хотелось сразу с тремя попробовать. Тут разбойники на них и налетели. Мы повеселились от души и четыре тысячи мельдов заработали.

– Понятно теперь, банзи, о чем я толкую? – спросила Оккула подругу. – Иногда наше дело в удовольствие, иногда – работа. Если повезет, то и себя потешишь, и денежку огребешь.

– Ну и чем все кончилось? – спросила Майя.

– А ты как думаешь? Солдат прислали, нам ловушку подстроили… Я и попалась, хотя сразу поняла, что на торговца парень не похож. Четверых разбойников на месте убили, а Латто и еще двоих у дороги повесили. Меня бы тоже повесили, только тризат решил, что я хорошенькая, повел меня в Дарай, там и продал, после того как сам натешился.

– А как ты сюда попала? – спросила Оккула.

– Так тризат же меня генералу Хан-Глату продал, – объяснила Мериса. – Хан-Глат тогда крепость в Дарае строил. Каждый вечер заводил меня на крепостную стену – и ну бастать! Ох и сладко! У него еще две рабыни было, только я ему больше всех нравилась.

– А потом что? – полюбопытствовала Майя.

– Хан-Глат поехал в Беклу с докладом Кембри, увидел у Сенчо невольницу, предложил верховному советнику обменять ее на одну из нас трех. Вот Сенчо меня и выбрал.

– И что же в этом плохого? – удивилась Оккула. – Или ты из-за Юнсемисы расстроилась?

– Да то и плохо, что бастать теперь некому! – воскликнула Мериса.

– Где ж тогда Юнсемиса марджил подцепила?

– Ну, нам с ней плохо было без мужчин. Сенчо так жиром заплыл, что ходить не может, где уж ему бастать. Лежит себе и ждет, чтобы его ублажали. Хорошо хоть берет с собой невольниц на всякие пиршества – но и там особо не разгуляешься, разве что он сам тебя кому из гостей предложит. Юнсемиса всем нравилась, поэтому Сенчо ее от себя не отпускал. Вот и в тот раз так объелся, что с места двинуться не мог, а ей невмоготу стало, что все кругом знай себе бастают. Ну, она и отпросилась на пять минут, воздухом подышать, а сама перепихнулась с одним из рабов. От него и заразилась. Ему ничего, а Юнсемису выпороли.

Теревинфия бесшумно вошла в покои, скользнула босыми ногами по алым и синим плиткам пола и, обмахиваясь огромным веером из белых перьев, пристально посмотрела на девушек.

– Как тебя У-Лаллок назвал? – обратилась она к чернокожей невольнице.

– Оккула, сайет.

– А тебя?

– Майя, сайет.

– Что ж, Оккула, тебе повезло: верховный советник требует к себе новую игрушку. Судя по утреннему представлению, ублажить хозяина ты сумеешь.

– Прямо сейчас, сайет?

– Я тебя сама отведу, – сказала Теревинфия. – Нет, не одевайся. Нагишом в самый раз.