Читать книгу Чёрный атаман. История малоросского Робин Гуда и его леди Марианн - Ричард Брук - Страница 4

Саша снова была в той же горнице, где очнулась сколько-то времени назад – она понятия не имела, сколько… Время просто исчезло, стрелки на единственных часах, что попались ей на глаза, прилипли к циферблату, маятник висел безжизненно. Можно было считать вздохи или удары сердца, или аккорды, когда играла музыка, но Саша считала шаги, пока шла след в след за атаманом. За тем, кто, как пели под окнами веселые пьяницы с гармошкой, был здесь и царь, и бог, и конечно, вовсю пользовался и своей атаманской властью, и страхом, что внушал…

В горнице Махно остановил ее неожиданно, не обернувшись – просто вытянул руку в сторону, и она натолкнулась на эту живую преграду, как птица на прутья клетки. Не удержалась, вскрикнула, и вот тогда он обернулся. Обнял, притянул к себе, спросил негромко, ласково:

– Чего боишься? Нешто я обижаю?

Саша, трясясь, как осиновый лист, замотала головой, и кажется, насмешила его. Снова фыркнул по-кошачьи:

– Врешь, боишься. Все боятся, а ты больше других.

Ростом он был невысок – едва ли ей по плечо – но до того казался силен, что, верно, мог бы переломить ее пополам, как тонкое деревце. Страшные глаза смотрели в упор, прожигали насквозь, и ладони жгли, жгли огнем сквозь одежду. Снова становилось жарко и душно, больно в груди, словно ее живьем засунули в печь, и внизу живота пекло больно, сладко и стыдно…

«Должно быть, от водки… Пьяный делает много такого, от чего, протрезвев, краснеет…»

Матерь Божья, ну зачем, для чего, ей вспомнился сейчас Сенека, чьи мудрые изречения на латыни были развешаны в аудитории на Высших женских курсах?6…

Махно разжал руки, отступил на шаг, указал на кровать:

– Сядь, барышня. Побалакаем.

– Спа… спасибо, – ответила едва слышно, но осталась стоять, как вкопанная – ноги от ступней до коленей точно свинцом налились.

Атаман засопел, видно, начинал сердиться – и было на что; ничего больше не сказал, снял портупею, положил на вычурное кресло с изогнутой спинкой, обтянутое атласом, совершенно неуместное в этом разбойничьем логове – как и она, Саша, была неуместна, чужда всему здесь…

«Неужели он сам не чувствует?.. Не место мне здесь…»

Сердце заныло от непонятной тоски, болезненно толкнулось о ребра. На место усталой покорности пришла отчаянная злость… Все он чувствует, все понимает, все видит, недаром же у него взгляд – что рентгеновский луч, но она для него просто забава, игрушка на одну ночь. Потешится и выбросит, как съеденный подсолнух, как пустую бутылку, и Саша не хотела гадать, что за «работу» ей предложат в этой странной коммуне, где, вероятно, жили все со всеми, совершенно свободно, как и положено анархистам.

Махно, не обращая на нее внимания, как будто был один, расстегнул поясной ремень и пуговицы на гимнастерке, прошагал к лежанке, сел, подвинулся, чтобы опереться спиной о стену, похлопал ладонью по тюфяку:

– Саша, подойди.

Голос его как будто стал ниже, даже чуть хриплым, но он, хоть и подзывал ее точно кошку, не понукал, не злился, спокойно ждал… Знал, что никуда она не денется.

Саша медленно стащила с плеч турецкую шаль, бросила ее на кресло, прямо на атаманскую портупею, сама присела на край, машинально стащила черные ботики – натереть мозоли не успела, но разгоряченные ступни ныли, просили отдыха. Ах, сейчас бы теплую ванну, да чашечку ароматного чая со смородиновым листом и мятой, да с кусочком Агашиного пирога, воздушного, из антоновки – и спать, спаать…

Это все ей снится. Гуляйполе, хмель, гармошка, запах сена, резеды и подсолнухов, резкий, жгучий водочный вкус, и атаман со свирепыми синими глазами. Она в жару – в этом все дело, и сладкая, тянущая боль внизу живота – просто от лихорадки.

Махно сглотнул, громко перевел дыхание, ладонью уперся в пах… Ждал.

Она подняла руки, распустила «прическу» из кос, наспех собранных в пучок на затылке. Шпильки посыпались дождем на пол, темная волна расплетенных волос укрыла ее ниже пояса, как шелковый плащ. Встала, расстегнула тугие жемчужные пуговки на вороте платья… вот и обнажилась шея, ткань поползла вниз, открывая плечи.

Он не выдержал, позвал снова:

– Иди сюда! Не бойся, не съем…

Саша – босиком, с распущенными волосами, в открытом платье, сползающем с плеч – подошла. Думала, Махно схватит грубо, повалит, но он лишь за руку взял, усадил рядом, сам повернулся к ней:

– Сашенька… ну що ж ты за дикушка? Нешто на Москве все барышни такие?

Ладонь у него была жесткая, шершавая, пальцы – как железо, а касался он нежно, пальцев не сжимал, словно поймал птенчика и повредить боялся. Саше вдруг отчаянно захотелось, чтобы обнял, стиснул покрепче, как в танго, и накрыл собой, спрятал. Она надрывно всхлипнула и сама обняла его, уткнулась лицом в грудь. Он задышал жарко, хрипло – видно, легкое повреждено пулей или болезнью – но сердце билось сильно, громко, ровно: как молот стучал по наковальне.

Усмехнулся ей в волосы:

– Любушка моя… Ты мужа-то знала – али наврала?

– Знала… – Саша, не понимая, откуда в ней взялось такое бесстыдство, подхваченная горячей волной, стала целовать его шею, пахнущую табаком и горячей степью, и еще чем-то незнакомым, приятным, до того волнующим, что она застонала в голос – и тут же почувствовала его ладони на своей груди.

«О Боже мой, пропала я…»

Муж, бывало, трогал ее за грудь, даже соски облизывал, но ей становилось смешно или щекотно, вот и все… но никогда Сашу не стискивали так жадно и… так умело… да – умело, иначе и не сказать. Атамановы руки ласкали ее сверху, а влажной она становилась внизу, между бедрами, и еще глубже чувствовала себя – пустой.

Нестор резко выдохнул, придержал ее, отодвинул… она уставилась на него, не понимая, и тогда он снова схватил ее за руку, потянул к своему паху, прижал к горячему и твердому стволу.

– Ты жеребца на дыбы подняла – тебе и усмирять его, любушка…

– Да… да… – шепнула она, окончательно потеряв стыд. – Но не знаю, как… чтобы тебе было хорошо…

И снова атаман усмехнулся, а в глазах точно звезды вспыхнули:

– Ничего, коханка, я пособлю… Иди-ка сперва поближе.

Долго возились с пуговицами его галифе, в нетерпении мешая друг другу, наконец, Махно отстранил Сашину руку:

– Подожди трошки. – справился сам, расстегнул все что надо, выпростал член, стоящий навытяжку, как солдат в почетном карауле… она ахнула, увидев размер, и еще больше испугалась, что все это мужское богатство сейчас войдет в нее до самого корня. За всю жизнь она знала лишь одного мужчину – покойного супруга, но Роман Андреевич, хоть и гордился своей статью, был оснащен куда скромнее атамана Нестора Махно.

Он, верно, принял ее вздох за комплимент, потому что усмехнулся самодовольно, пошутил:

– А ты шо ж думала – если росту два аршина, так и между ногами полвершка? Близорукий взгляд, барышня. Буржуазный. – и тут же без улыбки, напряженно, пылко:

– Вишь, заждался тебя жеребчик. Оседлай его, любушка.

От этих слов Саша вспыхнула не стыдом – страстью, неизведанной ранее, потянулась к нему, плавно, текуче, он ее приподнял, направил… обхватил ладонями пониже спины, охнул, когда уперся в тесный вход:

– Ухх, жаркая ты!.. Тихише, кохана, не стискайся, не то спущу…

Она едва ли понимала умом, что он ей говорит, просто слушалась его рук, опускалась медленно, вскрикивая при каждом толчке, и сама себе не могла поверить, когда все-таки приняла его полностью и не порвалась пополам. Атаман придвинул ее вплотную, прижал животом к животу, засмеялся жадно, скаля зубы – моя, моя! – и Саша ощутила, как он властно движется внутри, ощутила вместе с жаркой волной, проходящей через все тело. Она отвечала, двигалась на нем, настойчиво, в сладкой, горячей ярости, словно и в самом деле укрощала сильного и непокорного зверя… Он оставил ее груди, обхватил за шею, притянул губами к губам, и Саша снова в страхе зажмурилась, прежде чем получить первый поцелуй. Так ее еще никогда не целовали…

В глубине тела вдруг возник сильный спазм, она задохнулась – сердце чуть не выскочило из груди, спазм отпустил, и появился снова, и снова, вместе с горячей и страстной негой… со стонами, которых она не могла сдержать…

Нестор вдруг хрипло зарычал, приподнял ее, столкнул с себя – и словно выстрелил длинной жаркой струей ей на живот. Она в полубеспамятстве схватилась за него, он обнял, прижал к себе, откинулся на подушки.

– Любушка моя… Ну що, дюже страшно было?

Саша и слова сказать не могла, она и шевелилась с трудом, только уткнулась ему в плечо.