Читать книгу Жук - Marsh Richard, Richard Marsh - Страница 12

Погода на улице была под стать моему настроению. Я находился в отвратительном душевном состоянии, и ночь тоже выдалась омерзительная. Резкий северо-восточный ветер задувал с такой силой, словно всерьез пытался содрать с меня кожу, и то и дело хлестал меня по лицу ледяными брызгами дождя, норовя угодить в глаза. В такую погоду хороший хозяин даже собаку не станет выводить на прогулку. Неудивительно, что ни одного кеба вокруг не было и в помине. Так что мне ничего не оставалось, как идти пешком.

Так я и сделал.

Я зашагал по Парк-лейн, подгоняемый в спину ветром и ежась от капель дождя, покалывавших мою шею. При этом мне никак не удавалось избавиться от мыслей о Доре Грэйлинг. Мне было стыдно за мое хамское поведение. Если есть более недостойный поступок, чем сначала договориться с леди, чтобы она включила вас в свою программку танцев на балу, а затем отказаться от своих намерений и не выйти на площадку танцзала, то мне хотелось бы знать, какой именно, – просто для сведения. Скажу прямо, если бы кто-то из моих знакомых мужского пола признался в подобном, я прервал бы с ним всякое общение. Мне даже захотелось, чтобы кто-то перестал общаться со мной – интересно посмотреть, как это делается.

И во всем этом была виновата Марджори – во всем! Во всех моих прошлых, настоящих и будущих неприятностях! Я был знаком с ней и тогда, когда мы оба носили детские костюмчики (я в то время довольно часто шалил и нарушал общепринятые правила поведения), и тогда, когда она стала одеваться как подросток, и тогда, когда она, повзрослев, перешла на длинные платья. И на протяжении всего этого времени я был уверен, что люблю ее. Тот факт, что я никогда ни словом не упоминал об этом, объясняется просто – я стеснялся своего чувства и предпочитал, фигурально выражаясь, скрываться, словно червь в грязи[4] – так, кажется, сказано в «Двенадцатой ночи».

В любом случае я был совершенно уверен, что, если бы у меня возникло хоть малейшее подозрение, что Марджори всерьез может рассматривать возможность брачного союза с таким человеком, как Лессингем, я бы давным-давно открыл ей свои чувства. Лессингем! Да ведь по возрасту он годился ей в отцы – и уж, во всяком случае, был намного старше меня. И потом, он ведь отпетый радикал! Да, конечно, в некоторых вопросах я тоже придерживаюсь убеждений, которые многие люди назвали бы радикальными. Но в любом случае я не был настолько радикально настроен, как Лессингем. Слава небесам, нет! Конечно, вне всякого сомнения, я восхищался отдельными чертами его характера – но лишь до того момента, когда узнал о нем все. Я даже готов признать, что он по-своему человек способный – еще раз подчеркну, по-своему! Совершенно в ином ключе, нежели я. Но даже подумать о нем и такой девушке, как Марджори Линдон, как о паре – это, на мой взгляд, было просто нелепо, абсурдно! Да ведь Лессингем – сухарь из сухарей! Он холоден, словно айсберг. Он всего лишь политик – и только. Он в роли любовника? Да это стоит рассматривать разве что как шутку, которой можно рассмешить до слез весь британский парламент. И по своему воспитанию, и по своей природе Лессингем был неспособен к этому – предполагать иное было бы попросту несусветной глупостью. Ни в его голове, ни в его душе не было ничего, кроме политики.

Что же моя Марджори (кто бы что ни говорил, я продолжаю и буду продолжать считать ее моей) могла найти в таком сухом и нудном типе, как Лессингем, которого, по моим понятиям, невозможно ни на мгновение представить в роли ее мужа?

Предаваясь таким грустным размышлениям, для которых порывистый ветер и дождь были идеально подходящим фоном, я продолжал идти по тротуару. На углу я перешел на другую сторону улицы, обходя больницу и направляясь к площади, и вскоре оказался у дома Святого Пола Лессингема. Тут я, не придумав ничего умнее, вышел на середину мостовой и принялся сыпать проклятиями в адрес его самого и его жилища. Думаю, что если бы кто-то решил, что подобные действия характерны для меня, ему нетрудно было бы прийти к следующему выводу: ничего удивительного, что Марджори пренебрегла мной.

– Я вам желаю, – орал я в полный голос (только представьте себе, как это выглядело со стороны), – чтобы ваши сторонники и в палате общин, и за ее пределами перестали видеть в вас своего лидера! Пусть ваша партия создаст себе других кумиров! Пускай все ваши политические амбиции останутся неудовлетворенными, и вам придется произносить ваши речи перед пустыми скамьями! Пусть спикер палаты во время заседаний избегает встречаться с вами взглядом и не дает вам слова, а ваши избиратели на следующих выборах отвергнут вашу кандидатуру! Иорам![5] А это еще что такое?

Заданный мной вопрос был отнюдь не праздным. До этого момента я, как мне казалось, был единственным сумасшедшим в округе, как за пределами дома Пола Лессингема, так и внутри. Но вдруг ситуация изменилась – на сцене появился второй ненормальный, причем весьма эффектно. Окно над входной дверью дома внезапно резко распахнулось, и кто-то вывалился из него на крышу портика. У меня не возникло ни малейшего сомнения в том, что я стал свидетелем акта самоубийства – и в моей душе затеплилась надежда, что я своими глазами увидел, как на себя наложил руки не кто иной, как Пол Лессингем. Однако это надежда сразу же увяла, поскольку человек, выпрыгнувший в окно, начал спускаться вниз по одной из колонн, поддерживавших портик, и по решетке ограждения, причем очень странным, необычным образом – мне ни разу прежде не доводилось видеть ничего подобного. Я решил, что ошибся, подумав, что он хотел покончить с собой. Тем временем неизвестный рухнул на землю и, откатившись в сторону, оказался лежащим в грязи у самых моих ног.

Полагаю, что если бы я исполнил подобный трюк, то, по крайней мере какое-то время, хотя бы пару секунд, остался после этого в лежачем положении. Хотя бы для того, чтобы оценить свое состояние, а также понять, где у меня голова, а где руки и ноги. Но незнакомец проявил необычайные ловкость и живучесть, словно он был, как ластик, сделан из материала, в котором явно присутствовала резина. Он даже не подумал позволить себе хотя бы пару секунд передышки. Незнакомец вскочил на ноги, точно подброшенный пружиной, и мне ничего не оставалось, кроме как сгрести его в охапку – иначе он умчался бы прочь, словно ракета.

Таких типов, как он, нечасто встретишь – по крайней мере, на улицах Лондона. Не могу сказать, куда он подевал остальную свою одежду, но на нем была только длинная темная накидка, в которую он пытался завернуться. Если не считать ее, а также налипшей на тело грязи, он был совершенно обнаженным. Однако гораздо больше, чем это обстоятельство, мое внимание привлекло его лицо. В прошлом мне доводилось видеть на лицах мужчин самые разные выражения и гримасы, но ничего даже отдаленно напоминающего то, что читалось на его лице, я припомнить не мог. Он выглядел как человек, который всю свою жизнь посвятил совершению преступлений и в конце концов встретился лицом к лицу с дьяволом. При этом он ни коей мере не был похож на безумца – нет, ничего подобного. Дело обстояло еще хуже.

Сделать то, что я сделал, меня побудило прежде всего выражение его лица – хотя и все остальное, пожалуй, тоже. Я что-то сказал ему – какую-то чепуху, не помню, что именно. Он посмотрел на меня – молча, что показалось мне совершенно противоестественным. Я снова обратился к незнакомцу – и снова его плотно сомкнутые губы не выпустили наружу ни слова, ни звука. Пугающий взгляд его широко раскрытых глаз был устремлен прямо на меня. В этих глазах было нечто такое, что убедило меня – они видели то, чего я никогда не видел и не увижу. Затем я убрал руки, которыми держал незнакомца за плечи, и отпустил его. Почему я так поступил, не знаю – но я сделал именно это.

Когда я удерживал его, незнакомец стоял совершенно неподвижно, словно статуя. Его и в самом деле можно было бы принять за изваяние, поскольку он попросту не подавал никаких признаков жизни. Но, Господи, с какой же скоростью он бросился бежать прочь, когда я ослабил хватку! Он свернул за угол прежде, чем я успел поприветствовать его традиционным «Как вы поживаете?». Мне хватило времени только на то, чтобы произнести «Как вы…» – а он уже исчез.

Только после того, как незнакомец растворился в ночи, до меня дошло, с какой головокружительной, молниеносной быстротой он это сделал. С некоторым опозданием осознал я и свою вину за то, что его отпустил. Мне случайно удалось задержать человека, совершившего кражу со взломом или что-то в этом роде, в доме подающего большие надежды парламентария, возможно, будущего члена кабинета министров. Он, можно сказать, свалился мне прямо в руки, так что мне оставалось только позвать полисмена – и вора отправили бы в тюрьму. Однако же я поступил совершенно иначе.

– Ты прекрасный образчик идеального гражданина! – произнес я вслух, обращаясь к самому себе. – Первосортная разновидность полного, безнадежного идиота. Это же надо – потворствовать бегству вора, который обокрал не кого-нибудь, а Пола. Поскольку ты собственноручно отпустил злодея, теперь самое меньшее, что ты можешь сделать – послать Святому Лессингему свою визитную карточку и осведомиться, как он себя чувствует и как у него дела.

Я подошел к входной двери дома Пола Лессингема и постучал – раз, другой, третий. Даю слово, после третьей попытки я услышал внутри дома голоса – однако мне никто так и не открыл.

– Если речь идет об убийстве и джентльмен в накидке прикончил всех, кто находился в доме, – продолжил я разговор с самим собой, – то, пожалуй, мне следует радоваться, что я избежал той же участи. И все-таки я считаю, что кто-нибудь из убитых все же мог бы встать, чтобы открыть мне дверь. В общем, если можно устроить шум, способный поднять на ноги мертвого, то сейчас я попробую это сделать.

И я в самом деле постарался от души! Я терзал и терзал дверной молоток. Его стук, должно быть, можно было услышать даже на противоположной стороне Грин-парка. Наконец мне все же удалось разбудить мертвого – точнее, я добился того, что Мэтьюз очнулся ото сна и понял, что что-то происходит.

Приоткрыв дверь на шесть дюймов, он высунул в щель свой старый хитрый нос.

– Кто там?

– Никто, мой дорогой сэр, никто и ничего. Должно быть, это ваше воспаленное воображение заставило вас подумать, что здесь кто-то есть или был.

Тут Мэтьюз узнал меня.

– Ах, это вы, мистер Атертон. Простите, сэр, – я думал, что это полицейские.

– И что же? Вы что, боитесь слуг закона? Наконец-то.

Мэтьюз был исключительно сдержанным и благоразумным человеком – именно такой слуга должен быть у подающего надежды политика. Он оглянулся через плечо. Я и до этого момента подозревал, что у него за спиной находится кто-то еще из прислуги. Теперь же я окончательно в этом удостоверился. Мэтьюз поднес палец к губам. Еще раз окинув его взглядом, я снова невольно подивился тому, насколько заговорщический у него вид – он стоял в чулках и брюках, с всклокоченными волосами, в мятой ночной рубашке, с болтающимися незастегнутыми подтяжками.

– Видите ли, сэр, я получил указание не пускать в дом полицию.

– Дьявол! И от кого же?

Прикрыв рот ладонью, Мэтьюз откашлялся, наклонился ко мне и, видимо подчеркивая особый уровень доверия и тем самым желая мне польстить, сказал:

– От мистера Лессингема, сэр.

– Возможно, мистер Лессингем не знает, что в его доме совершена кража и что вор только что вылез на улицу через окно в гостиной. Вернее, выпрыгнул, словно теннисный мячик, а затем с бешеной скоростью бросился наутек и исчез за углом.

Мэтьюз снова оглянулся через плечо. Казалось, он не вполне уверен, кто заслуживает большего доверия – я или человек, находящийся позади него.

– Спасибо, сэр. Я полагаю, мистер Лессингем знает, что произошло нечто в этом роде. – Тут Мэтьюз, похоже, пришел к какому-то решению. Понизив голос до шепота, он сказал: – Видите ли, сэр, мне кажется, что мистер Лессингем сильно расстроен.

– Расстроен? – Я вопросительно уставился на своего собеседника. В его словах и в том, как именно он их сказал, было что-то такое, чего я не понимал. – Что значит расстроен? Что, негодяй, который проник в дом, пытался применить насилие?

– Кто там?

Это Лессингем окликнул Мэтьюза с лестницы, но я не узнал его голос, поскольку в нем, к моему удивлению, явственно слышалось сильнейшее раздражение. Обогнув слугу, я шагнул в холл. Оказалось, что, помимо дворецкого, на мой стук спустился еще один человек – молодой парень, видимо простой лакей. Он держал в руке зажженную свечу – похоже, все остальные источники света в доме в тот момент не использовались. В отсветах колеблющегося пламени свечи я различил фигуру Лессингема, стоявшего посередине лестничного пролета. Он был полностью одет и, что называется, при параде. Поскольку Лессингем был не из тех, кто безукоризненно наряжается только тогда, когда собирается на заседание палаты общин, я решил, что он занят каким-то делом и решил совместить приятное с полезным.

– Лессингем, это я, Атертон. Вам известно, что из окна вашей гостиной некоторое время назад выпрыгнул человек?

Прежде чем хозяин дома мне ответил, прошла секунда, может быть, две. Когда он заговорил, раздражения в его тоне уже не ощущалось.

– Он убежал?

– Да, его уже и след простыл – он, наверное, теперь в доброй миле отсюда.

Мне показалось, что, когда Лессингем произнес следующую фразу, в его голосе появились нотки облегчения.

– Я так и думал. Вот бедолага! Пожалуй, можно сказать, что он скорее жертва, чем преступник. Послушайте моего совета, Атертон, – держитесь подальше от политики. В противном случае вам придется общаться со всеми сумасшедшими, какие только живут на белом свете. Спокойной ночи! Я очень благодарен вам за то, что вы разбудили нас и сообщили о происшествии. Мэтьюз, заприте за Атертоном двери.

Мне удалось сохранить хладнокровие, что было не так уж легко – как-никак человек, извещающий хозяина дома о том, что в его жилище побывал непрошеный гость, на мой взгляд, не заслушивает подобного обращения. В таких случаях скорее ожидаешь, что тебя с должным почтением и вниманием выслушают, а не выпроводят на улицу прежде, чем ты успеешь раскрыть рот. Не успел я толком опомниться, как оказался на уличной лестнице, ведущей к входной двери, а сама эта дверь закрылась перед самым моим носом. Наглость и неучтивость Лессингема, получившего прозвище Апостол, привели меня в замешательство. Немного придя в себя, я подумал, что в следующий раз палец о палец не ударю и уж тем более не стану стучать в дверь его дома с помощью проклятого дверного молотка, даже если жилище подожгут, а хозяин будет находиться внутри.

Что он имел в виду, когда намекнул, что политику приходится общаться с сумасшедшими? Может, хотел как-то поддеть меня? Или отвлечь мое внимание? Да, в политике и вокруг нее много странных типов, это всем известно. Похоже, Лессингему очень хотелось поскорее избавиться от меня, потому он и повел себя как неучтивый хам. Ну и тип!

И что только Марджори Линдон могла найти в таком гнусном человечишке? Это было выше моего понимания – тем более что рядом с ней был такой мужчина, как я, обожающий даже землю, по которой она ступала.